8. Знакомство с заграницей: Таммерфорс, Стокгольм, Лондон

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8. Знакомство с заграницей: Таммерфорс, Стокгольм, Лондон

Было бы, однако, неправильным считать, что сам Сталин ставил перед собой непосредственную задачу выйти на общероссийскую политическую арену. Как говорится, одних честолюбивых побуждений, пусть и подкрепленных уже обретенным опытом, было недостаточно. В этом контексте интересен такой факт из его политической карьеры. Большинство биографов Сталина акцентируют внимание на том факте, что Коба не был делегатом III съезда партии (апрель 1905 г.). Из этого факта делается вывод, что он в тот период занимал довольно скромное место и играл столь же скромную роль в большевистской организации. Представителями от Кавказа были Каменев, Невский, Цхакая и Джапаридзе (пятый делегат от Кавказского союза не установлен). Коба в число делегатов не попал. Троцкий объясняет отсутствие Кобы тем, что последний якобы лишь незадолго до съезда примкнул к большевизму, не входил в созданное ноябрьской (1904 г.) конференцией бюро и, естественно, поэтому не мог претендовать на мандат[281].

На проблеме «Сталин и меньшевики» мы уже останавливались выше. Здесь же следует лишь отметить, что объяснение Троцкого не базируется на каких-либо достоверных фактах и носит чисто умозрительный характер. Можно, разумеется, согласиться с тем, что действительная роль и место Кобы в тогдашней кавказской организации большевиков не соответствовали той картине, которая рисовалась историографией в сталинские времена. Однако представляется бесспорным, что он был одним из наиболее активных и видных в кругу деятелей большевистской организации, что подкрепляется многочисленными фактами, в том числе и свидетельствами самой царской полиции. О причинах его неучастия в работе съезда судить сейчас трудно. Оно могло быть вызвано различными причинами, но едва ли теми, о которых пишут некоторые биографы Сталина. Косвенным подтверждением такого вывода явился и факт участия Кобы в конференции большевиков в финском городе Таммерфорс.

Сама эта конференция была первой чисто большевистской конференцией. Значение этой конференции в истории партии и в становлении большевизма нельзя назвать эпохальным. Однако чрезвычайно примечательным был особый упор, сделанный конференцией на культивирование демократических начал в партийной жизни, что уже само по себе рисует большевиков отнюдь не как неких антиподов принципов демократии. Так, в резолюции конференции о реорганизации партии указывалось: «Признавая бесспорным принцип демократического централизма, конференция считает необходимым проведение широкого выборного начала с предоставлением выбранным центрам всей полноты власти в деле идейного и практического руководства, наряду с их сменяемостью, самой широкой гласностью и строгой подотчетностью их действий.»[282]

Если в жизни партии конференция не явилась событием исключительной важности, то именно таковым она стала для Сталина. Объясняется это простым, но имевшим далеко идущие последствия фактом — на ней он впервые встретился с Лениным, между основателем большевизма и бесспорным вождем партии и его будущим преемником впервые был установлен личный контакт. В дальнейшем характер отношений между ними во многом самым существенным образом повлиял на исторические судьбы страны. Но подробнее об этом пойдет речь в соответствующих главах. Сейчас же стоит привести высказывания самого Сталина о том, какое впечатление произвел на него Ленин. К сожалению, история не располагает какими-либо сведениями, касающимися впечатления, произведенного на самого Ленина молодым революционером с Кавказа. Да и говорить об этом не приходится: слишком разновеликими были и роль, и место, и авторитет обоих этих деятелей в тот период.

Вот впечатления Сталина.

«Впервые я встретился с Лениным в декабре 1905 года на конференции большевиков в Таммерфорсе (в Финляндии). Я надеялся увидеть горного орла нашей партии, великого человека, великого не только политически, но, если угодно, и физически, ибо Ленин рисовался в моём воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было моё разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных…

Принято, что «великий человек» обычно должен запаздывать на собрания, с тем, чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления, причём перед появлением «великого человека» члены собрания предупреждают: «тсс… тише… он идёт». Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она импонирует, внушает уважение. Каково же было моё разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись где-то в углу, по-простецки ведёт беседу, самую обыкновенную беседу с самыми обыкновенными делегатами конференции. Не скрою, что это показалось мне тогда некоторым нарушением некоторых необходимых правил…

Замечательны были две речи Ленина, произнесённые на этой конференции: о текущем моменте и об аграрном вопросе. Они, к сожалению, не сохранились. Это были вдохновенные речи, приведшие в бурный восторг всю конференцию. Необычайная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффектных фраз, бьющих на впечатление, — всё это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных «парламентских» ораторов.

Но меня пленила тогда не эта сторона речей Ленина. Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее. И потом берёт её в плен, как говорят, без остатка.»[283]

Вне зависимости от того, какие непосредственные цели преследовал Сталин в 1924 году, к которому относится приведенный выше отрывок из его речи, бесспорным, на взгляд любого объективного исследователя его деятельности, является тот факт, что Ленин произвел и не мог не произвести на революционера из провинции огромное впечатление. В Ленине Коба увидел человека действия, имеющего ясную и четкую программу революционного преобразования общества. Это не могло не импонировать его представлениям о подлинном вожде партии, настоящем руководителе революционной борьбы рабочего класса. Полностью в духе его собственных представлений лежала и ленинская концепция строительства партии нового типа, в которой он видел инструмент осуществления исторической миссии рабочего движения России.

Сталин в полном согласии с ленинскими идеями обосновывает необходимость строительства партии на новых основах, причем расставляет при этом акценты, в которых уже явственно проглядывает более поздний Сталин. Так, в одной из своих статей он писал: «До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувствующих. Но после того, как наша партия превратилась в централизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных. А это имеет для нас большое значение. В то время как самодержавие старается развратить классовое самосознание пролетариата «тред-юнионизмом», национализмом, клерикализмом и т. п., когда, с другой стороны, либеральная интеллигенция упорно старается убить политическую самостоятельность пролетариата и добиться опеки над ним, — в это время мы должны быть крайне бдительными и не должны забывать, что наша партия есть крепость, двери которой открываются лишь для проверенных»[284].

Уже здесь ощущаются не только сталинское понимание партии, но даже его лексика, склонность использовать военную терминологию для определения политических целей и понятий. Надо заметить, что в этом отношении он шел далеко впереди Ленина, которому не было свойственно подобное понимание политических процессов.

В свете сказанного нет никаких оснований ставить под сомнение искреннее преклонение Кобы перед Лениным. Конечно, Коба в то время еще не был Сталиным, но, возможно, уже тогда в его сознании мелькнула мысль стать со временем вторым Лениным. Но это, конечно, всего лишь досужее предположение, за которым не стоят никакие факты.

Но вернемся к поездке Кобы в Таммерфорс. Для поездки туда он раздобыл фальшивый паспорт на имя Ивановича. На протяжении некоторого времени Сталин использовал этот псевдоним в своей партийной работе, а также в качестве литературного имени. Разумеется, нелегальная поездка в Финляндию требовала немалых расходов и соответствующей проработки всех деталей, сопряженных с перемещением по территории России (Финляндия, хотя и пользовалась широкой автономией, но все же входила в состав Российской империи). Кое-кто из биографов Сталина задается вопросом: а откуда, собственно, он добывал средства, необходимые для таких поездок. Как ему удавалось обзаводиться нужными документами и успешно проходить через неизбежные в подобных случаях полицейские проверки?

Процедура получения заграничного паспорта, необходимого для поездки, была достаточно сложной, хотя и не такой драконовской, какая была установлена во времена Сталина и при Советской власти вообще. Необходимо было подать письменное заявление на имя губернатора или главы городской власти и получить документ, свидетельствующий о том, что законных оснований для запрещения выезда за границу не имеется. Коба наверняка пользовался фальшивыми документами, которые изготовлялись подпольщиками, или же подлинными, но на чужое имя. Пошлина за паспорт составляла 15 рублей, что равнялось примерно среднему месячному заработку рабочего.

Что можно ответить на эти и другие аналогичные вопросы? Во-первых, большевики, как и другие партии, оппозиционные правительству, располагали определенными суммами, специально предназначенными для таких мероприятий. Это был, так сказать, централизованный фонд, предназначавшийся для финансирования партийных изданий, проведения организационной работы партии (деятельность ЦК, поездки и т. д.) Кроме того, местные организации также имели свои, пусть и скромные, но достаточные средства, чтобы обеспечить своим делегатам поездки на съезды и конференции[285]. Следует помнить, что члены партии в обязательном порядке уплачивали членские взносы, служившие одним из источников партийных средств. Именно эти финансовые средства служили, в частности, для того, чтобы оказывать необходимую материальную помощь и поддержку когорте так называемых профессиональных революционеров, к числу которых принадлежал и Коба. Во-вторых, условия жизни профессиональных революционеров приучили их к умению обходиться самым скромным минимумом житейских благ. Это всецело приложимо и к Сталину. В партии большевиков было немало профессиональных революционеров, не имевших личных источников доходов. И все они так или иначе вели свою трудную и полную неожиданных опасностей жизнь, несли свой «революционный крест»

Недоумение вызывает то, что подобные вопросы и сомнения высказываются почти исключительно в адрес Сталина. Причем делается это опять-таки с единственной целью — посеять сомнения и навести на мысль, что все это он мог делать только с помощью царской полиции, которая якобы и обеспечивала успешное осуществление им этих партийных функций. Разумеется, строго контролируя его действия и получая от него в награду за свои услуги необходимую ей информацию. Упоминавшийся уже Э. Смит именно так интерпретирует первую поездку Кобы на общероссийское партийное мероприятие[286].

Первый политический дебют Сталина на российской политической арене, знакомство с Лениным и другими видными деятелями большевиков оказали на кавказца сильное впечатление. К тому времени он сознавал свое достаточно скромное место в кругу большевиков и никак не претендовал на какие-либо лидирующие позиции. Да и не было к тому достаточных оснований. Определенный свет на это проливают воспоминания самого Сталина, который в 1920 году на торжественном вечере, посвященном 50-летию Ленина, следующим образом передает свои тогдашние впечатления:

«Мне вспоминается, как Ленин, этот великан, дважды признался в промахах, допущенных им.

Первый эпизод — решение о бойкоте Виттевской думы в Таммерфорсе, в Финляндии, в 1905 году, в декабре, на общероссийской большевистской конференции. Тогда стоял вопрос о бойкоте Виттевской думы. Близкие к товарищу Ленину люди, — семёрка, которую мы, провинциальные делегаты, наделяли всякими эпитетами, уверяла, что Ильич против бойкота и за выборы в Думу. Оно, как выяснилось потом, так и было действительно. Но открылись прения, повели атаку провинциалы-бойкотисты, питерцы, москвичи, сибиряки, кавказцы, и каково же было наше удивление, когда в конце наших речей Ленин выступает и заявляет, что он был сторонником участия в выборах, но теперь он видит, что ошибался, и примыкает к делегатам с мест. Мы были поражены. Это произвело впечатление электрического удара. Мы ему устроили овацию.»

Некоторые критики акцент делают на том, что Сталин в юбилейный для Ленина день, выступая с приветственной речью, счел возможным говорить прежде всего об ошибках Ленина и его самокритичности. Однако суть, конечно, не в этой детали, хотя и она в известной мере характеризует Сталина, в тот период не проявлявшего склонности к воспеванию дифирамб в адрес Ленина. Молодого революционера поразил сам факт того, что лидер партии не скрывает своих ошибок и не боится признаться в них в кругу единомышленников. Очевидно, ему импонировала и мысль о том, что по некоторым важным вопросам политической стратегии и тактики делегаты с мест лучше, чем в партийных верхах знают о подлинных настроениях масс. А ведь хорошее знание этих настроений во многом, если не сказать в решающей степени, влияет на выработку курса партии в целом. Так что, говоря обобщенно, первое личное знакомство Кобы с Лениным и другими вожаками большевиков того периода, непосредственное участие в формулировании позиции партии по коренным вопросам ситуации в России, несомненно, явилось чрезвычайно ценной школой большой политики. Можно сказать, что именно там и тогда он впервые соприкоснулся на практике с вопросами большой политики.

Конференция проходила в самый пик первой русской революции. То обстоятельство, что именно в это время Коба побывал в центральной России дало ему возможность своими собственными глазами увидеть размах разраставшейся революционной бури. Впрочем, не только центральная Россия, но и национальные окраины являли собой картину стихийно нараставшего бунта. Недовольство было повсеместным. Оно захватило не только массы трудящегося населения, в первую очередь рабочих, но и почти все круги интеллигенции, в том числе и либерально настроенной. Теснимый буквально со всех сторон, режим вынужден был пойти на существенные уступки, выразившиеся в октябрьском манифесте Николая II. Некоторое ограничение самодержавного всевластия, согласие на созыв Государственной думы, при одновременном отказе согласиться на выработку конституции, чего требовали самые широкие круги общественности, в том числе и социал-демократы, конечно, не были способны стабилизировать ситуацию в стране и остановить дальнейший ход революционной волны.

Различные политические силы по-разному оценивали сложившуюся обстановку. Нас в данном случае интересует позиция большевиков и, конечно, Сталина. Он неоднократно выступал в партийной печати со статьями, анализирующими ключевые вопросы революционной стратегии и тактики, неизменно отстаивая наступательную стратегию и подчеркивая необходимость практической подготовки вооруженного восстания.

На самой конференции Иванович (такой партийный псевдоним тогда носил Сталин) выступил с докладом о работе закавказской организации большевиков, а также с речью в поддержку тактики бойкота Государственной думы. Он был одним из членов комиссии по выработке резолюции, обосновывавшей необходимость бойкота Государственной думы[287].

Как видим, дебют Сталина на общероссийской партийной сцене был удачным. Он проявил активность и решительно поддержал наиболее радикальную линию в предстоявших политических схватках. Такая его позиция логически вытекала из всей его политической философии. При этом стоит особо подчеркнуть, что на первый план он выдвигал идею твердого партийного руководства как важнейшего условия успеха всей борьбы. Среди причин, приведших к поражению революции, он выделял именно отсутствие в тот период единой и сплоченной партии. Вот что он писал в статье «Две схватки»: «Необходима была только сплочённая партия, единая и нераздельная социал-демократическая партия, которая бы возглавила организацию всеобщего восстания, объединила бы революционную подготовку, проводимую врозь отдельными городами, и взяла на себя инициативу наступления. Тем более, что сама жизнь подготовляла новый подъём — кризис в городе, голод в деревне и другие подобные им причины делали со дня на день неизбежным новый революционный взрыв. Беда была в том, что такая партия создавалась только теперь: обессиленная расколом, партия только что оправлялась и налаживала дело объединения.»[288]

За рамки моей главной цели выходит рассмотрение конкретных вопросов развития первой русской революции. Сама эта тематика уже досконально исследована в литературе. Нас проблематика революции интересует прежде всего в плоскости того, какое влияние она оказала на формирование всей политической философии и психологии Сталина. Другой аспект, который привлекает наше внимание, — его личное участие в революции. Хотя последний вопрос и не кажется мне столь уж первостепенно важным и принципиальным. Его значение видится опять-таки через призму первого — с точки зрения становления Сталина как политика. Ведь в конечном счете для ретроспективного взгляда на события, отделенные от нашего времени целым столетием, детали, даже существенные, не имеют определяющего значения.

Общая картина вырисовывается и без таких деталей. Важно только, чтобы эта общая картина верно отражала реальное развитие событий того времени и представляла предмет нашего повествования — Сталина — в его истинном свете. Без прежней лакировки, но и без ставших привычными позднейших искажений, упрощений и даже прямой фальсификации.

Из Финляндии Коба едет к себе на родину. Биограф Сталина Э. Смит утверждает, что «два месяца пребывания Сталина после его возвращения из Финляндии отмечены не политической активностью, а его возможным причастием к убийству, написанием революционных материалов и одним из наиболее противоречивых эпизодов в его карьере — полицейским рейдом на Авлабрскую подпольную типографию в Тифлисе»[289].

История с этой подпольной типографией занимает довольно специфическое место в биографии Сталина. Эта типография была создана в одном из районов Тифлиса — Авлабаре — в 1903 году. Во времена правления Сталина, как в исследовательской, так и мемуарной литературе, появились утверждения, согласно которым Сталин был организатором этой типографии. Каких-либо документальных подтверждений этого не было. Более того, к моменту создания авлабарской типографии Коба находился в тюрьме и, конечно, не мог быть создателем подпольной типографии. Факт участия Сталина в создании типографии не зафиксирован и в его официальной биографической хронике. Типография печатала тысячи листовок и прокламаций, и полиция пыталась выйти на ее след, но безуспешно. Однако в конце концов благодаря чистой случайности типография была раскрыта, полиция произвела аресты лиц, причастных к ее организации и работе. Сталина среди них не оказалось.

Последнее обстоятельство подвигло некоторых критиков Сталина на создание очередного измышления, будто провал типографии произошел из-за предательства Кобы. Довольно детально эту тему «мусолит» в своей книге Э. Смит. Однако все его домыслы (мол, Коба выдал полиции местонахождение типографии, чтобы полиция, в свою очередь, не чинила ему преград для поездки в Стокгольм на съезд партии) не подкреплены никакими фактами или документами и носят чисто спекулятивный, а точнее сказать, явно клеветнический характер. Документально установлено, что провал типографии носил чисто случайный характер: во время обыска один из жандармов нечаянно бросил в колодец горящую бумагу, которая была подхвачена потоком воздуха. Таким образом, был обнаружен потайной вход в типографию и раскрыто ее местонахождение. Тот факт, что на протяжении трех лет полиции не удавалось раскрыть типографию, печатавшую большое количество листовок и пропагандистских материалов, говорит о блестящей конспирации и хорошей маскировке, к которым прибегали подпольщики. Однако обезопасить себя от всяких случайностей они были просто не в состоянии. И такая случайность как раз и сыграла свою роковую роль. 15 апреля 1906 г. состоялся рейд полиции на типографию. Сталин в это время находился в Стокгольме.

Однако возвратимся непосредственно к событиям, связанным с политической деятельностью Сталина. 1906 год был ознаменован объединительными тенденциями в российском социал-демократическом движении. Поражение революции и усиление реакции по всем направлениям более чем все другие обстоятельства убедили и большевиков, и меньшевиков всерьез подумать о преодолении своих разногласий. В практическую повестку дня во весь рост встал вопрос об объединении их в рамках единой партии. Собственно, формально партия и так оставалась единой, но только лишь на бумаге. В жизни существовали фактически две партии, каждая со своими руководящими органами и местными организациями.

Уроки поражения отрезвили как большевиков, так и меньшевиков. Процесс восстановления партийного единства стал доминирующим. Он проходил в важнейших районах страны, где были социал-демократические организации. В феврале 1906 года был создан объединенный тифлисский комитет. В конце марта 1906 года Коба избирается делегатом на IV («Объединительный») съезд РСДРП от тифлисской организации.

Некоторые биографы Сталина, в частности, Б. Суварин, с недоумением задаются вопросом: как мог он быть избран от организации, большинство которой было на позициях меньшевиков[290]. Резон в таком недоумении, конечно, есть. Но гораздо больше резона в другом: обстановка в партии в тот период была такова, что объединительные тенденции были господствующими и с этим не могли не считаться меньшевики и их лидеры. К тому же, какими бы слабыми в сравнении с меньшевиками ни были позиции большевиков, все же за них выступали многие члены организации. На съезде самый видный представитель грузинских меньшевиков Н. Жордания приводил такие цифры: в Тифлисе членов партии насчитывалось всего около 4000, из них большевиков — 300 человек[291]. Так что согласно норме пропорционального представительства делегат от большевиков должен был быть представлен на съезде. Ведь не сам же Коба назначил себя делегатом съезда!

Походя можно добавить, что и на самом съезде вставал вопрос о неправомерном формировании делегации от тифлисской организации. И одним из инициаторов постановки этого вопроса как раз и был Сталин, фигурировавший на съезде под фамилией Иванович. Так что в правомочности участия Сталина в работах объединительного съезда от тифлисской организации сомневаться нет абсолютно никаких оснований. Я же специально затронул эту проблему, чтобы на конкретном факте проиллюстрировать уже издавна бытующую в «сталиноведении» практику наводить тень на плетень даже в вопросах совершенно очевидных, подтвержденных имеющимися документами.

Не вдаваясь в рассмотрение хода съезда и не вникая в существо обсуждавшихся на нем вопросов, позволю себе сделать только несколько самых лапидарных замечаний. На съезде меньшевики находились в большинстве, поэтому резолюции по наиболее важным вопросам в целом отражали их позиции. Мыслившийся в качестве съезда, призванного укрепить единство партии, объединить обе противоборствовавшие части на базе общей платформы, он в действительности превратился в арену серьезного и непримиримого противостояния. Можно сказать, что он сыграл прямо противоположную роль, нежели та, которая на него возлагалась.

В протоколах съезда нашло отражение участие Сталина в его работах. Можно даже сказать, что он был довольно активным делегатом, выступил в прениях одним из первых при обсуждении главного пункта повестки дня — аграрного вопроса. Меньшевики ратовали за решение аграрного вопроса путем муниципализации земли. Большевики не имели единой платформы: Ленин отстаивал идею национализации, некоторые из большевиков выступали за раздел земли среди крестьян, чтобы таким способом привлечь их на сторону рабочего класса. И весьма примечательным является то, что Сталин также высказался в пользу раздела земли среди крестьян, подвергнув критике как идею муниципализации, так и национализации. Вот как он мотивировал свою точку зрения в ходе обсуждения вопроса: «Что касается существа дела, то я должен сказать, что исходным пунктом нашей программы должно служить следующее положение: так как мы заключаем временный революционный союз с борющимся крестьянством, так как мы не можем, стало быть, не считаться с требованиями этого крестьянства, — то мы должны поддерживать эти требования, если они в общем и целом не противоречат тенденции экономического развития и ходу революции. Крестьяне требуют раздела; раздел не противоречит вышесказанным явлениям, — значит, мы должны поддерживать полную конфискацию и раздел. С этой точки зрения и национализация и муниципализация одинаково неприемлемы. Выставляя лозунг муниципализации или национализации, мы, ничего не выигрывая, делаем невозможным союз революционного крестьянства с пролетариатом.»[292] Закончил Иванович свою речь совсем не ортодоксальными по марксистским меркам словами: «Если освобождение пролетариата может быть делом самого пролетариата, то и освобождение крестьян может быть делом самих крестьян». Такой вывод явно противоречил догме, утверждавшей, что освобождение крестьян входит как одна из составных частей в концепцию освобождения рабочего класса. Иными словами, крестьянству предназначалась определенная самостоятельная роль в процессе развития революции.

Как видим, аргументация выглядела убедительной, и по крайней мере, не шаблонной, накатанной в русле господствовавших тогда в партии теоретических установок. Но нас интересуют в данном контексте не тонкости аргументации и оттенки в позиции различных сторон, а то обстоятельство, что Сталин впервые вообще разошелся с Лениным, причем по столь важному вопросу. И мало того, что разошелся, но и публично изложил свою точку зрения, продемонстрировав тем самым отсутствие единства в стане большевиков. Мне представляется, что этот факт красноречиво говорит о том, что к тому времени он стал уже достаточно самостоятелен в политических, да и в теоретических вопросах. Объяснять данный поступок какими-то иными соображениями, вроде того, что Ленин в то время был в меньшинстве, поэтому, дескать, Сталин, как прожженный циник и политический флюгер, уже не счел для себя тактически выгодным ориентироваться на лидера своей партии, на мой взгляд, неправомерно. Подобные домыслы не имеют под собой никакой доказательной базы и не выдерживают серьезной критики.

Но тем не менее примечательным фактом его политической биографии остается то, что он занял принципиально иную, чем Ленин, позицию по такому коренному и актуальному вопросу, как аграрный вопрос. В дальнейшем мы будем еще иметь возможность фиксировать расхождения в позициях Ленина и Сталина по различным проблемам. Из самого факта расхождений, однако, не следует делать каких-то далеко идущих выводов. Политическая практика дает обильное количество примеров разногласий и расхождений даже в среде единомышленников. Это — вполне естественное явление, а отнюдь не какое-то экстраординарное событие. Оно вполне приложимо и к данному случаю.

Тем более, что впоследствии Сталин при подготовке к изданию своих сочинений посчитал необходимым специально отметить приведенный выше факт и признал ошибочность своей позиции в тот период. В предисловии к первому тому он, связав подход к решению аграрного вопроса с более общим вопросом — развития социалистической революции, отметил: «Только спустя некоторое время, когда ленинская теория перерастания буржуазной революции в России в революцию социалистическую стала руководящей линией большевистской партии, разногласия по аграрному вопросу исчезли в партии, ибо стало ясно, что в такой стране, как Россия, где особые условия развития создали почву для перерастания буржуазной революции в социалистическую, — марксистская партия не может иметь какой-либо другой аграрной программы, кроме программы национализации земли.»[293]

В связи с рассмотрением позиции Сталина по аграрному вопросу и, в частности, защитой им принципа раздела помещичьих земель между крестьянами, хочется обратить внимание на одно довольно существенное обстоятельство. Автор одной из авторитетных работ по истории российской революции, написанной под углом зрения анализа личного вклада в нее Ленина, Троцкого и Сталина, Б. Вольф особо отмечает, что взгляды Сталина оказались в конце концов господствующими. В подтверждение своего утверждения он приводит тот факт, что победе большевиков в Октябрьской революции во многом способствовало фактическое принятие лозунга раздела земли, а не ее национализации. Именно это обусловило поддержку крестьянством Октябрьской революции[294].

Оставляя в стороне многие детали проходившей на съезде борьбы, укажем на то, что представляется нам наиболее существенным, опять-таки в контексте процесса созревания Сталина как политической личности, уже имеющей свою точку зрения и свою позицию. Стокгольмский съезд наглядно это продемонстрировал. Об этом же свидетельствуют и печатные выступления Кобы после возвращения со съезда, в которых обстоятельно и в резко критическом духе проанализированы итоги работы объединительного съезда. Речь идет прежде всего о вышедшей в июле — августе 1906 года его брошюре «Современный момент и Объединительный съезд рабочей партии». В ней он по существу поставил под сомнение все важнейшие решения съезда, что вполне отвечало и позиции Ленина и большевиков в целом. Весь запал обращен на критику стратегической линии и программных установок, которых придерживались в то время меньшевики. Знакомство с этой брошюрой свидетельствует о его неизменной враждебности к меньшевизму как политическому течению и платформе практической деятельности. И, надо признать, что основные тезисы, отстаиваемые автором, хорошо аргументированы с точки зрения революционной марксистской теории. Мы уже имеем дело с вполне сформировавшимся деятелем партии, отличительной чертой которого выступает не только желание, но и умение сочетать теорию с практикой. Хотя по-прежнему Сталин, как правило, говорит о себе только как практике. Каких-либо претензий на лавры большевистского теоретика он не выдвигает, несмотря на то, что некоторые его статьи того периода явственно обнаруживают постоянный интерес автора к вопросам теории марксистского учения.

То, что молодому революционеру было явно тесно в рамках его непосредственной практической работы и его постоянно влекло к себе теоретическое поприще, совершенно очевидно. Так, в 1906 — начале 1907 годов Сталин публикует в грузинской печати серию статей, объединенных общим названием «Анархизм или социализм?». Появление их объясняется, видимо, не только тяготением автора к вопросам теории, но и соображениями чисто практического характера. В это время в Грузии анархисты старались укрепить свое влияние среди рабочих, в особенности деклассированных элементов этого класса, и добились определенных успехов. Потребности политической борьбы и вынудили Кобу обратиться к данной тематике.

Я не стану давать исчерпывающую оценку этой публикации. Здесь хочется подчеркнуть лишь следующее. Это была фактически первая работа Сталина, в которой он рискнул вступить на зыбкую почву философии. В ней специально рассматриваются диалектический метод и материалистическая теория, излагаются известные постулаты марксистской философии, причем делается это с присущей автору склонностью все разложить по полочкам и чуть ли не пронумеровать систему своих умозаключений и выводов. В ней уже явственно проглядывает вся позднейшая сталинская методология. Метафорически выражаясь, эту работу можно уподобить яйцу, из которого через три десятилетия вылупилась курица — известный труд Сталина «О диалектическом и историческом материализме».

Но каковы бы ни были достоинства или недостатки первой полуфилософской работы, она показывает, что ее автор достаточно осведомлен не только в марксистских построениях, но и опирается на доводы, почерпнутые из арсенала различных научных теорий, в особенности естествознания. И, конечно же, он оперирует прежде всего положениями, высказанными Марксом и Энгельсом, но не просто опирается на них, а примеряет к конкретным условиям Грузии. Оригинальность и теоретическая ценность данной работы молодого Сталина, разумеется, весьма относительны. Но я рассматриваю ее не в качестве своего рода вклада в марксистскую евангелистику. В данном случае речь идет об оценке личности ее автора, точнее о том, каков был диапазон его теоретических интересов и насколько он был подготовлен, чтобы самостоятельно анализировать серьезные проблемы. Обращает на себя внимание и такая особенность его индивидуального стиля, которая со временем превратилась в характерную черту: он охотно и уместно использует всякие литературные образы и сравнения из русской классики.

Короче говоря, из всего сказанного вывод напрашивается однозначный: мы имеем дело не с полуграмотным семинаристом, как пытаются представить некоторые откровенные недоброжелатели Сталина, а с человеком, который владеет пером, самостоятельно мыслит и умеет ясно, четко, хотя порой и довольно упрощенно и схематично, излагать свои взгляды по сложным проблемам, в том числе и теоретического характера. Если мы примем во внимание, что весь его интеллектуальный багаж был в основном накоплен путем самообразования, то следует признать, что он добился в этом блестящих результатов. По крайней мере на фоне других интеллектуалов, особенно из среды грузинских меньшевиков, кичившихся своими глубокими познаниями в области теории, он не выглядел бледно-серым пятном.

С весны 1907 года в рядах российских социал-демократов развертывается борьба вокруг проведения очередного съезда партии. Соответственно, она сопровождается противостоянием меньшевиков и большевиков в связи с выборами делегатов на съезд. Каждое из течений стремится обеспечить себе большинство, чтобы таким путем предопределить характер и направленность решений высшего форума партии. Коба активно участвует в этой борьбе, и уже совсем неудивительно, что именно его от тифлисских большевиков избирают делегатом на съезд (Правда, на самом съезде он получил лишь мандат делегата с совещательным голосом. Но об этом несколько подробнее мы расскажем ниже). Любопытно отметить, что от тифлисской организации делегатами с совещательным голосом были избраны также будущий главный политический соперник Сталина — Троцкий, бывший тогда в лагере меньшевиков, и писатель А.М. Горький в качестве беспартийного[295].

Пятый съезд партии, проходивший в мае — июне 1907 года в Лондоне, вне всякого сомнения, был значительной вехой в политическом росте Сталина. Он уже не выступал в качестве новичка, имел за своими плечами опыт участия в подобных мероприятиях. Однако его личная активность в работе съезда оказалась более чем скромной. Его фамилия (а он фигурировал опять как Иванович) встречается в протоколах съезда всего три раза, да и то в связи с обсуждением материалов мандатной комиссии. Эта комиссия рассматривала вопрос о выдаче ему мандата делегата с совещательным голосом в связи с тем, что при выборах делегатов от тифлисской организации возникли какие-то недоразумения.

Мне представляется, что определенный интерес имеет эпизод, разыгравшийся на съезде в связи с утверждением мандата Кобы (наряду с тремя другими делегатами). Привожу его в таком виде, как он отражен в протоколах съезда: «Председатель. Поступило предложение мандатной комиссии: «Мандатная комиссия единогласно постановила просить съезд о предоставлении совещательного голоса тт.: Барсову, Ивановичу, Днестровскому и Альбину. Если нет возражения, я считаю это предложение принятым.

Мартов. Я просил бы выяснить, кому дается совещательный голос: кто эти лица, откуда и т. д. (Голоса: «Без объяснений!»)

Председатель. Есть два предложения: Мартова — «дать объяснения», а другое — «без объяснений». Ставлю на голосование предложение Мартова.

Мартов (с места). Ставлю на вид, что нельзя голосовать, не зная, о ком идет дело.

Председатель. Действительно, это неизвестно. Но съезд может довериться единогласному мнению мандатной комиссии.»[296]

Пикантность произошедшего эпизода заключается в одной детали. Председательствующим на заседании был Ленин, и его признание, что действительно неизвестно, о ком идет речь, дало основание или, по крайней мере, повод, для некоторых биографов Сталина утверждать, что Ленин в то время, мол, не знал, кто такой Иванович (Сталин) и что из этого видна вся незначительность роли Сталина в большевистском движении в тот период. Подобное толкование указанного эпизода слишком упрощенно и согласиться с ним нельзя. Ведь в данном случае речь шла не об одном только Ивановиче (да и как можно утверждать, что Ленин непременно должен был знать, какой партийный псевдоним носил в данном случае Сталин), а и других делегатах. Во всяком случае, такие комментарии данного эпизода выглядят довольно натянутыми и тенденциозными.

Неизвестно, по каким соображениям Сталин не выступал на съезде. Домыслы на этот счет могут быть различными. Но опубликованные вскоре после съезда записки делегата Ивановича под названием «Лондонский съезд Российской социал-демократической партии» фактически опровергают представление о том, что Сталин был на нем не более чем сторонним наблюдателем.

В своих заметках он основательно, по многим параметрам, проанализировал результаты работы съезда, охарактеризовал позиции как большевиков, так меньшевиков по всем принципиальным вопросам, стоявшим в порядке дня съезда. Хотя, как показал дальнейший ход событий, в одном, причем главном вопросе, Сталин оказался плохим пророком. Главное значение лондонского съезда он видел в том, что «съезд дал нам не раскол, а дальнейшее сплочение партии, дальнейшее объединение передовых рабочих всей России в одну нераздельную партию.»[297] В действительности же решения съезда не только не способствовали консолидации партии, преодолению разногласий между большевиками и меньшевиками, уж не говоря, о создании одной нераздельной партии, а, наоборот, явились прологом еще большего обострения внутрипартийного противоборства. В конечном счете съезд стал прологом окончательного размежевания этих двух течений в российской социал-демократии, приведшего их в конце концов на разные стороны баррикад в назревавших в стране революционных катаклизмах. Вполне возможно, что первоначальная оптимистическая оценка Сталиным итогов работы съезда была продиктована конъюнктурными соображениями тогдашней ситуации, когда обе стороны клялись в своей решимости отбросить разногласия и единым фронтом выступать против общего противника — царизма. Однако все это не меняет существа дела.

После завершения работы съезда Коба направился в Париж и пробыл там около недели. Об этом свидетельствуют фонды Грузинского филиала института марксизма-ленинизма, среди материалов которого российский биограф Сталина А.В. Островский нашел воспоминания одного грузинского студента, давшего Кобе приют в своей квартире в Париже[298].

Стоит упомянуть еще один эпизод из политической биографии Сталина того периода. В книге А. Барбюса, после изложения событий, посвященных Стокгольмскому съезду, как бы мимоходом говорится: «На следующий год Сталин ненадолго едет в Берлин поговорить с Лениным.»[299] За отсутствием точных данных, на основе только лишь сопоставлений, Троцкий высказал предположение, что во время этой встречи с Лениным, в частности, обсуждался вопрос о подготовлявшейся грузинскими большевиками экспроприации в Тифлисе и способах доставки денег за границу в большевистский центр[300].

Бросая ретроспективный взгляд на события, связанные с Лондонским съездом, стоит, конечно, упомянуть и такую весьма любопытную деталь. На этом съезде впервые встретились (разумеется, на в плане личного знакомства) Сталин и Троцкий. На предыдущем съезде Троцкого не было. В своих заметках Сталин впервые упомянул и имя Троцкого, причем в явно негативном контексте. Чтобы существо дела было более или менее понятным, необходимо хотя бы коротко остановиться на позиции, которую занимал во время съезда Троцкий. Он не примыкал ни к меньшевикам, ни к большевикам, выступал, так сказать, с платформой центризма. В своей речи он довольно резко критиковал меньшевиков, но основной удар нацелил против большевиков. Вот один из пассажей его выступления: «Для вас важна фракционная демонстрация на съезде, а не единство партийного действия в стране. Я говорю вам, товарищи большевики: если для вас дороги те политические задачи, во имя которых вы боретесь, подчините им вашу фракционную нетерпимость, возьмите назад вашу резолюцию, вступите в соглашение с течениями и группами, которые в общем и целом занимают близкую к вам позицию и внесите резолюцию, которая сплотит большинство и создаст для фракции возможность планомерной работы. (Ленин: «Внесите вы!») Да? Вы требуете, чтобы я внес на съезд примирительную резолюцию в то время, как вы всем своим поведением подрываете самую возможность компромисса. Вы хотите торговаться из-за каждого слова на съезде, состоящем из 300 человек, вместо того чтобы сделать искреннюю попытку соглашения в комиссии.»[301]

Такова была позиция Троцкого, которую Сталин в своей статье оценил следующей фразой: «Так называемого центра, или болота, на съезде не было. Троцкий оказался «красивой ненужностью»»[302]. Много лет спустя, эта фраза как бумеранг будет возвращена ее автору, правда, в несколько иных модификациях, вроде такой адресованной Сталину — «самая выдающаяся посредственность в партии» и т. п. Но сейчас не место углубляться в истоки конфликта между этими двумя историческими фигурами, об этом будет идти речь в соответствующих главах. Здесь же нам хотелось привлечь внимание читателя к самому факту зарождения такого конфликта, динамика и формы выражения которого определялись, конечно, не только политическими разногласиями, но и личной неприязнью. А истоки такой неприязни зафиксированы, причем документально, уже в 1907 году.

Об этом писал И. Дойчер, автор ряда биографических книг о Ленине, Сталине и Троцком, в которых не то что сквозит, а прямо-таки вопиет нескрываемая симпатия к Троцкому. Вот что он писал по поводу этой первой встречи двух революционных деятелей, ставших впоследствии смертельными врагами: «В то время оба эти человека — Коба и Троцкий — вообще были звездами различной величины и яркости. Едва ли кому-либо могла прийти в голову мысль о том, что они станут смертельными врагами в самой крупной в истории России вражде. Троцкий уже пользовался тогда известностью в российском и европейском масштабе, тогда как звезда Кобы тускло светилась на узком кавказском горизонте. Но уже с самой первой встречи в лондонской церкви (заседания съезда проходили в здании церкви — Н.К.) Коба не мог не избавиться в своей душе от первых семян неприязни к бывшему председателю Петербургского совета»[303].

В связи со статьей Сталина о съезде, очевидно, стоит затронуть еще один любопытный момент, послуживший поводом для позднейших обвинений его в антисемитизме. В своих заметках он особо остановился на национальном составе делегатов съезда. Не думаю, что сделано это было случайно. Видимо, данному обстоятельству он придавал отнюдь не второстепенное значение, с чем, как мне представляется, вполне можно согласиться. «Не менее интересен состав съезда с точки зрения национальностей, — писал он. — Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев), далее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины и т. д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром.

А такой состав фракций не трудно объяснить: очагами большевизма являются главным образом крупнопромышленные районы, районы чисто русские, за исключением Польши, тогда как меньшевистские районы, районы мелкого производства, являются в то же время районами евреев, грузин и т. д.»[304]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.