Мирные инициативы через Стокгольм

Мирные инициативы через Стокгольм

Когда появились первые сомнения насчет мирного посредничества Германии, мы решили искать другой путь к этой цели.

В первый день нового года я получил письмо с интересным предложением от госпожи Хеллы Вуолийоки,[18] написанное на ее ферме в Марлебяки, неподалеку от Каусалы. Она хотела отправиться в Стокгольм, чтобы встретиться со своей старинной знакомой, советским послом в Швеции Александрой Коллонтай. Посоветовавшись с Рюти и Паасикиви, я попросил госпожу Вуолийоки приехать в Хельсинки. Она появилась в столице 8 января и получила задание узнать через советского посла, какую цель в войне преследует Советский Союз, каким видит госпожа Коллонтай путь к миру. Госпожа Вуолийоки отправилась в путь 10 января. Первые известия от нее поступили по телефону, когда она сообщила мне, что встречалась с Александрой Коллонтай, которая приняла ее как старую подругу и согласилась сделать нужные запросы в Москве. Спустя несколько дней поступило телефонное сообщение о том, что несколько экспертов из Москвы прибывают в Стокгольм для дальнейших обсуждений этого вопроса. Госпожа Вуолийоки была полна оптимизма, а я порадовал ее известием, что она стала бабушкой, причем говорил из резиденции американского посла Шёнфельда в Кауниайнене. Я был приглашен туда на званый обед; получилось так, что за все время Зимней войны министр иностранных дел присутствовал только на одном протокольном мероприятии. Сказать по правде, бывать на них у нас не было ни возможности, ни времени.

Затем из Стокгольма стали поступать письменные сообщения не только от Хеллы Вуолийоки, но и от финского представителя в Стокгольме Эльяса Эркко, с которым писательница поддерживала контакт. Согласно этим сообщениям, советские представители уже прибыли. Первая встреча с ними состоялась 21 января, но несколько дней дело не двигалось с места. Когда я спросил Эркко по телефону о состоянии дел 26 января, он ответил, что к деталям еще не переходили. Похоже, советская сторона хотела убедиться в серьезности наших намерений.

Тем временем мнение о необходимости заключения мира донеслось из ставки Верховного командования в связи с ее посещением премьер-министром Рюти. Докладывая нам об этом, Рюти заявил, что Маннергейм сказал ему, что в настоящий момент ситуация вполне благоприятная, для паники нет никаких оснований. Но, тем не менее, имеет смысл увеличить наши территориальные предложения за счет района к юго-западу от линии Липола — Сейвястё. Такая позиция определялась тем, что для длительных боевых действий очень были нужны тяжелая артиллерия и от 25 до 30 тысяч человек дополнительных войск. Он только что закончил составлять список необходимых вооружений и передал его телеграфом Айронсайду и Гамелину, британскому и французскому верховным главнокомандующим. Маннергейм спросил у Рюти, может ли он передать этот список также Уолтеру Ситрину, генеральному секретарю британского конгресса тред-юнионов, который в этот момент находился в ставке с визитом. Рюти посоветовал ему поступить именно так, поскольку Ситрин был влиятельной фигурой. Кстати, во время одного из разговоров в ставке Ситрин заметил, что британский премьер-министр Чемберлен поначалу был категорически против поставки оружия в Финляндию, считая борьбу Финляндии безнадежной; он полагал, что поставленное оружие попадет в руки Красной армии. Галифакс и Черчилль настаивали на отправке оружия.

Наконец, 29 января в ходе переговоров в Стокгольме произошел перелом. Мы в Хельсинки узнали об этом от пресс-атташе посольства в Стокгольме Отто Л. Хьельта, которого Эркко отправил с этими новостями в Хельсинки. Он прибыл на специальном самолете в Турку и всю ночь добирался оттуда машиной до Хельсинки, имея при себе письмо, об отправке которого Эркко предупредил меня накануне. В письме Эркко сообщал, что 29 января был с визитом у министра иностранных дел Гюнтера, сообщившего, что ему позвонила госпожа Коллонтай и прочитала по телефону телеграмму на французском языке, полученную от народного комиссара иностранных дел Молотова. Текст телеграммы явно предназначался для финского правительства и гласил:

«СССР не имеет принципиальных возражений против заключения соглашения с правительством Рюти — Таннера.

Что касается начала переговоров, то необходимо предварительно знать, какие уступки правительство Рюти — Таннера готово сделать.

Если СССР не будет уверен, что есть основа для переговоров, всякие разговоры о соглашении станут напрасными. Также необходимо заметить, что требования СССР не ограничиваются требованиями, предъявленными на переговорах в Москве с господами Таннером и Паасикиви, поскольку с тех пор с обеих сторон пролилась кровь. Эта кровь, которая была пролита вопреки нашим надеждам и не по нашей вине, взывает к расширенным гарантиям безопасности границ СССР.

Следует также заметить, что обещания правительства СССР, данные правительству Куусинена, не распространяются на правительство Рюти — Таннера и правительство СССР не может предоставить подобные обещания правительству Рюти — Таннера».

Как писал в письме Эркко, Гюнтер указал госпоже Коллонтай на опасность, которую содержат советские предложения по поводу полуострова Ханко, из-за статуса которого началась нынешняя война. Он также заметил, что для Финляндии невозможно уступить Ханко, а Швеция не имеет никакого желания воздействовать на Финляндию в этом отношении. По мнению Гюнтера, Советский Союз не хотел устанавливать прямые контакты с Финляндией. Он обратил наше внимание на то, что в телеграмме не содержалось упоминания о новых территориальных уступках, речь шла о дополнительных гарантиях. В разговоре с советским послом Гюнтер заметил, что Финляндия не сможет принять советские предложения. На это госпожа Коллонтай ответила, что куда важнее, чтобы Финляндия прямо и четко сказала, на что она может пойти.

Самой важной информацией в этой телеграмме было заявление о том, что Советский Союз в принципе готов договариваться о мире с «правительством Рюти — Таннера», законным правительством страны; это свидетельствовало, что правительство Отто Вилле Куусинена выброшено за борт. Но условия мира очень беспокоили нас.

Эркко просил дать ответ на телеграмму как можно скорее, чтобы он передал его Гюнтеру. Историю с телеграммой пока следовало держать в тайне. В финском посольстве о ней знал один Эркко, а в шведском министерстве иностранных дел — только Гюнтер, который не выпускал телеграмму из рук даже для снятия копии. Важность сохранения тайны еще раз подтвердила госпожа Вуолийоки, пришедшая к Эркко после встречи с мадам Коллонтай.

Новости из Стокгольма на этом не закончились. В письме, отправленном на следующий день, Эркко сообщал нам, что получил от мадам Коллонтай следующее пожелание:

«Переговоры должны вестись с ведома шведского правительства, поскольку было бы невозможно хранить их в тайне от шведов и поскольку Швеция ранее предложила себя в качестве мирного посредника».

Советское правительство намеревалось таким образом связать Швецию с мирными переговорами, что возложило бы на Швецию долю ответственности и привело бы к оказанию давления на Финляндию. (Гюнтер понял это и сразу отверг эту идею.)

Появлялось преимущество еще и в том, что с точки зрения СССР Швецию удалось бы отколоть от Англии. (Эркко сделал в своем письме приписку: «Как это соотносится с интересами Швеции и Финляндии — совсем другое дело. Результат же состоит в том, что мы оказываемся зажаты между Германией и Советским Союзом. Англия до настоящего дня оказывала нам самую эффективную помощь».)

В письме, отправленном мне, госпожа Вуолийоки добавила (от Александры Коллонтай), что переговоры могут вестись на основе программы Куусинена (соглашении между Советским Союзом и правительством Куусинена). Таким образом, мы могли бы попытаться спасти для Финляндии Койвисто. Взамен полуострова Ханко или прилегающих к Ханко островов Советский Союз мог бы отдать нам всю Восточную Карелию. В качестве участников переговоров госпожа Вуолийоки предложила Паасикиви и Кивимяки, который был в Стокгольме.

После нашего блуждания в темноте это были важные новости. Надо было обсудить их в Хельсинки. Но сначала мы приняли делегацию Британской лейбористской партии, которая находилась в Финляндии с визитом; с ней обсуждались и поставки оружия из Англии. Лишь во второй половине дня 30 января мы смогли собраться, чтобы обсудить ответ для Стокгольма. Рюти, Паасикиви и я около полутора часов размышляли над ним.

В ответе мы прежде всего указали, что Финляндия не начинала войну. Сейчас логично взять в качестве отправной точки то положение, на котором закончились переговоры в Москве. Финское правительство считает возможным сделать дополнительные уступки, которые необходимы для безопасности Ленинграда. Следует рассмотреть возможность нейтрализации Финского залива путем международного соглашения. Уступка территории может быть осуществлена только в форме обмена. Правительство считало обязательной выплату компенсации за собственность частных лиц в районах, отходящих к СССР.

Доставить ответ в Стокгольм должен был премьер-министр Рюти, который направлялся туда для обсуждения поставок тяжелой артиллерии и получения вспомогательных сил со шведским министром обороны Скёльдом, генералами Тёонеллом и Раппе. Они с оптимизмом восприняли эти предложения, но премьер-министр Ханссон, который присутствовал на одном из этапов переговоров, был весьма сдержан.

В то время, когда происходил обмен мнениями с Советским Союзом при посредничестве Швеции, в Англии и Франции определялись планы, касающиеся Финляндии. Наш посол в Париже Харри Хольма часто писал о них в своих письмах. В частности, мы получили от него письмо, в котором утверждалось, что Франция планирует военную операцию в районе Мурманска, в которой могла бы участвовать Финляндия. Если бы так и произошло, мы стали бы участниками мировой войны. Но сейчас мы оборонялись и поэтому обращались к западным государствам за оружием. В то же время мы пытались вступить в переговоры о мире с Советским Союзом. Такое положение сохранялось в течение долгого времени, затрудняя принятие решений.

Парламент завершил свою работу за 1939 год заключительной сессией 31 января 1940 года. Я должен был бы присутствовать на ней, но не смог, поскольку готовил ответ для Стокгольма. Поэтому я приехал 1 февраля. Теперь у меня была возможность увидеть условия, в которых парламент работал два месяца в далеком сельском центре Каухайоки на Ботническом заливе. Комитеты собирались в классных комнатах школы, а большинство народных избранников жили в местной коммерческой школе, где также и питались. Активность парламентариев была чуть ниже, чем в комфортабельных апартаментах здания парламента в Хельсинки, но работа шла в атмосфере доброй воли. Правда, контакты с Хельсинки, в особенности с кабинетом министров, были затруднены. Понятно, что парламентарии были рады услышать оценку ситуации от министра иностранных дел. На неофициальном заседании парламента я дал обзор хода войны, но не упоминал о поисках мира. Всеобщий оптимизм моих коллег по парламенту относительно исхода войны показался мне неоправданным.

Хочу вернуться к ответу, направленному нами в Стокгольм, и рассказать о его судьбе. В письме от 3 февраля Эркко сообщил, что мадам Коллонтай получила наш ответ и хочет передать его в Москву. На следующий день она говорила Гюнтеру о Ханко, используя знакомую нам аналогию с Гибралтаром, которую часто использовали Сталин и Молотов во время московских переговоров. Гюнтер сказал, что уступка полуострова Ханко немыслима для Финляндии по соображениям как внутренней, так и внешней политики. Он добавил, что финны готовы обсуждать другие вопросы территориального характера, если будут созданы необходимый фундамент и доверие.

Стало ясно, что мадам Коллонтай обещала больше, чем советское правительство было готово одобрить, и еле внятный контакт с Москвой находится на грани разрыва. Эркко считал, что мне необходимо приехать в Стокгольм и встретиться с советским послом. Это гораздо удобнее, чем общение через шведского министра иностранных дел.

В том же письме Эркко сообщил, что германский посол в Стокгольме князь де Вид собирает сведения о финской группе, которая в Стокгольме призывает Швецию вступить в войну на стороне Финляндии. Информация, которую добыл посол, была недостоверна, и Гюнтер без труда развеял его подозрения. Но в то же время германский военный атташе Гутманн заявил, что если западные армии придут на помощь Финляндии, то Германия не потерпит это и выступит против своих врагов, где бы они ни находились. Кое-кто в Швеции стал думать, что Германия планирует вмешаться в финскую войну, что стало бы значительной помехой для самой Финляндии.

Идея Эркко о моей поездке в Стокгольм в тот же день получила поддержку от госпожи Вуолийоки, которая сообщила по телефону эзоповым языком: «Пьеса готова к представлению, но главный зритель отказывается смотреть ее. Первый акт должен пройти как задумано. Тогда надежды могут сбыться».

Затем она спросила меня: «Вы очень заняты? Не могли бы вы приехать, чтобы посмотреть генеральную репетицию? Мой коллега (Эркко) надеется, что вы сможете».

Таннер. Это вполне возможно. Я об этом подумаю.

Госпожа Вуолийоки. Я встречусь с главным зрителем (мадам Коллонтай), узнаю его мнение, а потом перезвоню вам.

Около 21.00 раздался новый звонок от госпожи Вуолийоки. На этот раз она сообщила, что мадам Коллонтай считает мой приезд важным.

Чтобы быть уверенным, я еще раз спросил, дан ли ход спектаклю. Моя собеседница неопределенно ответила: «О нем рассказано, но текст без движения». По всей видимости, в Москву было отправлено только сообщение, но сам текст ответа передан не был.

Мы полагали, что прямой диалог с представителем Советского Союза должен помочь делу, и я отправился в Стокгольм.