Глава 5 Большие надежды

Глава 5

Большие надежды

Двадцать второго июня 1941 года германская армия вторглась на территорию Советского Союза. Так началась порожденная расистской идеологией война на уничтожение; война, которая привела к холокосту и более чем любое другое событие предопределила поражение Германии. С позиций сегодняшнего дня приказ Гитлера о начале вторжения кажется непростительной ошибкой, едва ли не решением безумца. Однако в то время существовало много людей – причем не только из числа немцев, – которые считали, что решение напасть на СССР представляет собой разумное деяние, совершенное в интересах Германии, и, более того, что в этой войне Германия победит.

Летом 1940 года Адольф Гитлер, несмотря на молниеносную и впечатляющую победу над Францией, столкнулся с крупной военно-политической проблемой. Великобритания никак не шла на то, что казалось логичным и чего ожидал от нее фюрер, – она не шла на заключение мира. Пока что на пути у Гитлера встала географическая преграда – пролив Ла-Манш. Пролив не позволял последовать интуитивному чутью и отделял Гитлера от легкой победы над англичанами, подобной той, что немцы уже одержали над Францией. Гитлер уже отдал приказ о необходимых приготовлениях к вторжению в Англию, но в душе колебался – стоит ли предпринимать крупную десантную операцию с моря. Германия ведь не обладала морской мощью Великобритании, а пролив представлял собой серьезное препятствие. И даже если бы рейх получил превосходство в воздухе, оставался еще могущественный английский военно-морской флот. Гитлер не очень был настроен вторгаться в Англию еще по одной причине – идеологической. Война с Англией отвлекала бы его от главной цели. Ее скромные территории не были богаты ресурсами, столь необходимыми, по его мнению, новой Германской империи. К тому же он восхищался британцами – фюрер неоднократно отмечал, что завидует успехам Англии в покорении Индии. Более того, если бы немцы позволили себе ввязаться в рискованную десантную операцию против страны, которую Гитлер никогда не хотел иметь врагом, то потенциальная угроза со стороны главного идеологического противника – Советского Союза – стала бы еще сильнее.

Так, в своих рассуждениях Гитлер пришел к единственно возможному альтернативному решению – нападению на Советский Союз. И фюрер, и его военные стратеги прекрасно понимали, что единственный шанс на победу – это скорейшее завершение военных действий в Европе. Губерту Менцелю, который служил майором в оперативном отделе Генерального штаба сухопутных сил вермахта, идея нападения на Советский Союз в 1941 году казалась очевидным, логичным выходом из сложившегося положения: «Мы знали, что уже через два года, то есть к концу 1942 – началу 1943 года, англичане будут готовы к войне, равно как и американцы с русскими, и нам тогда придется вести войну на три фронта… Мы должны были устранить самую большую угрозу – с востока… В то время это казалось вполне реальным».

Потребность Германии в расширении «жизненного пространства» (Lebensraum) была излюбленной темой в ранних политических речах Гитлера. Он всегда совершенно точно знал, что рейх построит свою новую империю именно на территории России и приграничных государств, находящихся у нее в подчинении, что означало, рано или поздно он решит захватить весь Советский Союз.

Гитлер относился к Советскому Союзу с предубеждением – эта страна стала мишенью его антисемитских, антикоммунистических и антиславянских устремлений. Обычно он называл Москву «штаб-квартирой еврейско-большевистского мирового заговора»¹.

Но вместе с этой непомерной идеологической ненавистью к Советскому Союзу фюрера одолевали и вполне конкретные опасения: его беспокоил более высокий уровень рождаемости славян. Гитлер отмечал, что они – «низшая раса, которая размножается как насекомые»². Он предвидел огромную опасность, которую станет представлять для нацистского рейха Советский Союз, если постепенно превратится в «современную» страну, численностью населения значительно превосходящую Германию. И для того, чтобы предотвратить грядущий конфликт – что в перспективе сделать будет гораздо сложнее, – Германия должна была действовать быстро и решительно. Однако это вовсе не значило, что недальновидность и фанатизм Гитлера стали причиной войны с Советским Союзом. Он уже не раз доказывал, что готов пожертвовать своими идеологическими убеждениями ради политической выгоды. Именно поэтому Риббентроп, нацистский министр иностранных дел, отправился в августе 1939 года в Москву, чтобы подписать с СССР Пакт о ненападении.

Событие, произошедшее 31 июля 1940 года, носило также исключительно практический, а не идеологический характер. В горной резиденции Бергхоф в Южной Баварии Гитлер собрал своих военачальников и поделился с ними своими соображениями по этому поводу. Он заявил, что планы о вторжении в Англию по-прежнему остаются в силе и что бомбардировки следует начать как можно скорее, но при этом подчеркнул, что считает эту операцию чрезвычайно рискованной. Теперь предстоит найти другой способ завершения этой войны. Гитлер предполагал, что, поскольку Великобритания еще надеялась, что СССР, не втянутый пока в боевые действия, может прийти ей на помощь, то разгром Советского Союза лишит ее таких надежд и, значит, основания для продолжения войны.

Сегодня это кажется невероятным, учитывая нынешнее относительное равновесие между вооруженными силами России и Великобритании, но складывается впечатление, будто в то время немцы опасались все же больше Англии, обладавшей могущественным флотом и обширными колониями, чем Советского Союза. Поэтому на том памятном собрании 31 июля Гитлер впервые публично выразил намерение разгромить СССР, и эта новость отнюдь не застала его военачальников врасплох. По всей видимости, они, как и Гитлер, в то время считали, что для рейха предпочтительней воевать с Советским Союзом на суше, нежели вторгаться на территорию Великобритании с моря.

Нужно учитывать и обстоятельства этого собрания. Гитлер созвал своих военачальников тогда, когда все они были окрылены блистательной победой над Францией. По численности войск стороны были практически равны, и тем не менее, германская армия под предводительством Гитлера сокрушила французские вооруженные силы всего за шесть недель. Само по себе это уже являлось большим достижением, но на фоне сокрушительного поражения германских войск, остановленных на подступах к Парижу во время Первой мировой войны, победа, которую немцы одержали весной 1940 года, наверняка казалась воистину фантастической. И по отношению к Красной Армии немцы собирались применить ту же самую стратегию – победоносный блицкриг, иначе говоря, ведение скоротечной войны путем нанесения молниеносного удара танковыми соединениями при активной поддержке авиации, как это уже произошло во Франции. Как утверждал Гитлер, это новый вид войны, «невероятно кровавый и беспощадный», но и всегда «наиболее милосердный, потому что проводиться будет в кратчайшие сроки»³.

Позднее советский маршал Георгий Жуков писал о нападении Германии следующее: «Опьяненные легкими победами над армиями стран Западной Европы… твердо верящие в возможность легкой победы над Красной Армией и в свое превосходство над всеми другими народами, немецкие войска вторглись в пределы нашей Родины»⁴.

Оценка прошедших событий сегодня позволяет нам осудить военные решения этих генералов, которые фатально недооценили военную силу Советского Союза и волю его народа к победе. Война на Восточном фронте кажется нам сегодня полнейшим безумием, а человек, развязавший ее, – опьяненным безграничной властью психопатом, державшим своих военачальников едва ли не в абсолютном рабстве. Разве неясно было уже тогда, что нападение, призванное распалить и без того негасимый огонь диктаторских амбиций, обрекало на верную смерть целую нацию? Наиболее исчерпывающее и вместе с тем простое объяснение решению фюрера уже после войны дал Франц Гальдер, один из приближенных к Гитлеру командующих. Гальдер, занимавший должность начальника Генерального штаба сухопутных войск в период с 1938 по 1942 год, в ходе денацификации (и во время допроса в 1960-х годах) поведал о своей встрече с главнокомандующим сухопутными войсками Вальтером фон Браухичем в конце июля 1940 года. Гальдер вспоминает, как Браухич спросил его тогда: «А вы когда-нибудь думали [о вторжении] на Восток?» Начальник штаба ответил следующее: «[Гитлер] глупец. Я искренне верю, что из-за него на нас ополчится вся Россия. Я отказываюсь участвовать в приготовлениях к этому походу». К такому ответу даже добавить нечего. Рассказывая эту историю, Гальдер словно причисляет себя к бесчисленным жертвам безумных решений фюрера⁵.

Следует отметить, что представленная Гальдером версия не находит фактического подтверждения. 3 июля, всего за несколько недель до встречи с Браухичем, он записал в своем личном дневнике, что уже отдал распоряжение подчиненным разработать кампанию против СССР. Была поставлена задача спланировать «военное вмешательство», которое «заставит Россию признать господствующую роль Германии в Европе»⁶. Таким образом, мы видим, что Гальдер принял такое решение совершенно самостоятельно, не получая никаких прямых распоряжений от фюрера. Как и все, кто хотел выжить и преуспеть в высших кругах Германского рейха, Гальдер знал, что недостаточно просто выполнять приказы – для того чтобы достичь успеха, их нужно было предвосхищать.

Более того, Гальдер воспринял немецкую кампанию на Востоке всерьез, без скептицизма, с самого ее начала. 3 июля 1941 года, на двенадцатый день войны, он пишет в своем дневнике: «Поэтому не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение двух недель»⁷. В тот же день он написал своей секретарше Луизе фон Бенда, которая позднее вышла замуж за генерала Альфреда фон Йодля, что Советскому Союзу не устоять перед германским натиском, и добавил: Гитлер недавно заходил к ним домой, поздравил его с днем рождения и остался на чай. «Я навсегда запомню этот день, как самое прекрасное событие моей жизни», – восторженно пишет Гальдер в своем дневнике⁸.

Гальдер явно поддался соблазну подкорректировать прошлое – в конце концов, какому генералу захочется войти в историю в качестве основного виновника величайшего поражения своей страны? Именно это столь свойственное людям желание переписать историю в течение многих лет питало популярный миф о том, что единственным инициатором немецкого вторжения в 1941 году был опьяненный властью безумец. Однако на самом деле все обстояло совсем не так.

Одна из причин самоуверенности немцев вызывала презрение тогда и вызывает сейчас. По мнению нацистов, жители Советского Союза принадлежали к «низшей» расе – потому война планировалась не просто как последовательность боевых действий, а как истребление целой расы «низших людей». Также они считали, что вся еврейско-большевистская система, которая, как им казалось, сложилась в СССР, прогнила до основания, а потому неизбежно должна дрогнуть перед лицом первых же прогнозируемых потерь в рядах Красной Армии. Однако были и другие, более вразумительные причины, по которым нацисты (да и многие западные союзники СССР) считали, что Советский Союз не в состоянии организовать сопротивление.

Как и весь остальной мир, Гитлер и его военачальники были свидетелями влияния коммунистического режима на военную мощь Советского Союза. И то, что они наблюдали, безусловно, их радовало: советский вождь Иосиф Сталин в 1930-х годах существенно ослабил Красную Армию. Нацисты полагали, что Сталин, чья личность в значительной мере определит ход предстоящей войны, имеет массу слабых мест.

В отличие от Гитлера, который в значительной мере собственноручно создал нацистскую партию, Сталин не был создателем советского коммунистического строя – эту роль судьба уготовила Ленину. Без харизмы фюрера партия попросту перестала бы существовать – и потому у него никогда не было достойных соперников. Сталин же обладал харизмой совершенно иного рода – он был практиком, «человеком, умеющим решать вопросы», закулисным игроком, который выжидал, подслушивал и на которого совершенно не обращали внимания, пока не станет слишком поздно⁹. Никто не ожидал, что именно этот партийный деятель станет в 1924 году преемником Ленина: ведь Зиновьев и Троцкий были лучшими ораторами, Бухарин был более обаятельным. И даже заняв место главы Советского Союза, Сталин по-прежнему держался в тени. В отличие от Гитлера, который не сходил с трибуны в 1930-х годах, советский лидер лишь изредка выступал перед народом. Как бы парадоксально это ни звучало, такая тактика сработала в пользу Сталина – его редкие появления создавали впечатление, что он неустанно трудится на благо СССР, невидимый, но все видящий. Однако во время парадов на Красной площади по-прежнему несли портрет не только Сталина, но и Ленина – ему постоянно напоминали о том, что он является преемником, которого легко можно заменить. Как сказал однажды Бухарин, Сталин «несчастен, поскольку не может убедить никого, даже самого себя, в собственном величии; в этом его беда…»¹⁰.

Степан Микоян провел в Кремле все свое детство. Его отец, Анастас, был ведущим членом Политбюро, а сам Степан не раз встречался со Сталиным лично. «От природы Сталин был очень наблюдательным, – вспоминает Микоян, – он следил за своими собеседниками и если замечал, что кто-то не смотрит ему в глаза, то вполне мог заподозрить человека в измене. За этим последовали бы весьма и весьма жесткие меры. Сталин подозревал всех и вся, его отличала удивительная недоверчивость. Человек он был беспринципный… С легкостью мог пойти на предательство и измену, если видел в этом необходимость. Именно поэтому Сталин ждал того же от окружающих… Изменником мог оказаться кто угодно».

А вот как пишет о Сталине следующий глава коммунистической партии Никита Хрущев: «При Сталине мы все понимали: для него мы люди временные. Пока он доверял нам хоть в какой-то мере, мы могли спокойно жить и работать. Но, если наставал момент, когда он переставал доверять человеку, тому не следовало ожидать ничего хорошего»¹¹. Троцкий, всегда считавший себя выше Сталина, отрицательно отзывался о новоизбранном первом секретаре КПСС: «При огромной и завистливой амбициозности Сталин не мог не чувствовать на каждом шагу своей интеллектуальной и моральной второсортности. Он пытался, видимо, сблизиться со мной. Только позже я отдал себе отчет в его попытках создать нечто вроде фамильярных отношений. Но он отталкивал меня теми чертами, которые составили впоследствии его силу на волне упадка: узостью интересов, эмпиризмом, психологической грубостью и особым цинизмом провинциала, которого марксизм освободил от многих предрассудков, не заменив их, однако, насквозь продуманным и перешедшим в психологию миросозерцанием»¹².

Разумеется, Троцкий недооценивал Сталина. Возможно, у последнего действительно не было такой харизмы, но он был более дальновидным политиком. Острый ум, прагматизм, недоверие и беспощадность позволили ему выработать новый для Советского Союза способ удержать народ в своей власти: террор. Нацисты пристально следили за тем, как в 1930-х годах Сталин устранял со своего пути всех, кто, по его мнению или по мнению НКВД, представлял даже незначительную угрозу.

В результате Сталин научился использовать страх как средство мотивации в своих целях. Один историк называет его способ правления «вдохновением от противного» – последователи Сталина постоянно должны были доказывать ему свою преданность¹³. Никто не осмеливался критиковать режим в его присутствии. Один молодой генерал военно-воздушных сил на вопрос Сталина о причинах высокой аварийности в ВВС отважно ответил следующее: «Вы заставляете нас летать на гробах!»¹⁴ Сталин помолчал немного и сказал спокойно: «Вы не должны были так сказать». На следующий день молодой генерал был убит[12].

В 1937 году Сталин начал чистку в Красной Армии. Тысячи старших командиров в атмосфере гнетущего страха были отданы под суд и репрессированы. Марк Галлай, советский летчик-испытатель, пережил те страшные времена: «В 1937 году нам всем довелось испытать на себе тяжелый гнет режима, – вспоминает он. – Сталинских репрессий боялись все без исключения: ученые, военные, а особенно – бойцы военно-воздушных сил. Только тот факт, что за несколько лет начальники Главного управления Военно-воздушных сил РККА менялись несколько раз, говорит о многом. Каждого нового начальника репрессировали и впоследствии устраняли». Галлай рассказал, что в то время ему приходилось вести «двойную жизнь». С одной стороны, он тогда лишь начинал свой путь летчика-испытателя, ухаживал «на заре своей юности» за будущей женой, «с энтузиазмом» брался за любую работу. С другой стороны, он был кандидатом в члены ВКП(б), а потому несколько раз в неделю должен был посещать партсобрания. «На них большую часть времени мы пытались поймать кого-нибудь на горячем, например, на общении с «врагами народа»… Но большинство кандидатов оказывались чисты, как первый снег. На этих собраниях кто-то всегда делал доклад. Знаете, некоторым нравится добивать лежачих. Но некоторых попросту заставляли так поступать. Большинство поддерживали выступающего угрюмым молчанием. Ведь все мы понимали: что того, кого мы голосованием исключали из партии, арестуют той же ночью».

Подобное обличение «врагов народа» служило спецслужбам чрезвычайно эффективным способом наказаний; лишь изредка обвинения оказывались по-настоящему серьезными, большинство из них были неясными и расплывчатыми¹⁵. Лаврентий Берия, глава НКВД, рассказывал как-то о теории, якобы изложенной ему Сталиным, согласно которой «враги народа – это не только те, кто устраивает саботаж, но также те, кто подвергает сомнению верность партийного курса. Среди нас живет множество изменников, наша задача – ликвидировать их как можно скорее».

Политика террора не жалела даже тех, кто мог оказаться полезным режиму. Одним хмурым октябрьским утром 1937 года Марк Галлай, придя на работу, увидел, что на приангарной площадке на аэродроме маляры торопливо замазывали на вертикальном оперении самолетов буквы «АНТ». Каждый экспериментальный самолет обычно помечали инициалами его создателя, а буквы «АНТ» означали «Андрей Николаевич Туполев», главный конструктор всех созданных в ЦАГИ летательных аппаратов, один из самых одаренных авиаконструкторов того времени. Гнетущая атмосфера сталинского террора к этому времени полностью охватила страну. Люди, в том числе общенародно известные, один за другим исчезали в застенках НКВД, казалось, безвозвратно. Поэтому особой сообразительности, чтобы понять, что означают замазанные буквы, не требовалось – Туполева арестовали. Так Марк Галлай узнал об этом еще до официального объявления Туполева «разоблаченным врагом народа», а ведь это был человек, который конструировал новую боевую авиатехнику.

Как именно тайной полиции следовало поступать с «врагами народа», подробно изложено в распоряжении для местных управлений НКВД: «Согласно постановлению Центрального Комитета, начиная с 1937 года, НКВД уполномочен в случае необходимости применять силу. Широко известен тот факт, что долгое время представители буржуазии и интеллигенции применяли радикальные меры по отношению к представителям социалистического пролетариата. Возникает вопрос: отчего же теперь органы социалистической власти должны вести себя более человечно по отношению к обезумевшим приверженцам буржуазии, к заклятым врагам рабочего класса и колхозного крестьянства?»

Несложно догадаться, каким образом подобные произвольные аресты, пытки и убийства повлияли на боевой дух советских вооруженных сил; особенно они сказались на производстве экспериментальных самолетов – отрасли, в которой какого-либо прогресса можно достичь только методом проб и ошибок. «Разумеется, – отмечает Марк Галлай, – когда на тебя давят со всех сторон, инициативы ждать не приходится… Во времена сталинского террора каждый боялся допустить ошибку».

До нашего времени сохранились записи Геббельса о том, как Гитлер отзывался о сталинских чистках в 1937 году: «Должно быть, у Сталина с головой не все в порядке, – говорил фюрер, – не вижу других объяснений этому кровавому режиму»¹⁶. Сам Гитлер действительно на заре своей карьеры подобных поступков не совершал. Напротив (см. главу 3), когда он только пришел к власти, то научился работать с теми генералами, кто уже занимал руководящие должности до него. Даже когда в конце 1930-х годов ему представилась возможность устранить некоторых генералов, все еще недостаточно преданных идеям нацизма, фюрер попросту сделал так, чтобы те сами ушли в отставку, а он наградил их пенсией, а не пулей в голову¹⁷.

Однако нацисты судили о том, что у Сталина «с головой не все в порядке» не только по чистке в рядах Красной Армии. Жертвами маниакальной паранойи стали даже члены его собственной семьи: два шурина подверглись аресту и расстрелу, две свояченицы попали в тюрьму. Третий шурин, Павел Аллилуев, умер (по одной из версий причиной смерти стало отравление) в первый же день работы в Кремле в ноябре 1938 года. «В этом – весь он, – рассказывает Кира, дочь Павла Аллилуева и племянница Сталина. – “Сталин” означает “сталь”». (Действительно, урожденный Иосиф Джугашвили последовал примеру других идеологических лидеров коммунистической партии и взял псевдоним в соответствии со своим «стальным» характером.) Как объясняет Кира, «у него было сердце из стали… Наверное, он намекнул кому-то из своих подчиненных, что нужно избавиться от папы, потому что тот постоянно пытался спорить со Сталиным и настаивал на освобождении заключенных. Наверное, Сталин устал от этих постоянных препирательств… Конечно, он знал, что отца арестовывать не за что. Доказать маме, что ее муж – “враг народа”, он тоже не мог. Вот и устранил его другим способом».

Кира вместе со всей семьей частенько гостила на даче Сталина, где не уставала удивляться тому, как этот человек меняется в кругу близких. «Он обожал моего младшего брата – называл его “грибочком”, сажал к себе на колени и мило беседовал с малышом… Меня никогда не заставляли есть то, чего мне не хотелось. Он всегда строго распоряжался: “Оставьте девочку! Не хочет – не надо ее заставлять!”»

Но после смерти отца отношения Киры и ее овдовевшей матери со Сталиным в корне изменились: «Он стал вести себя странно. Старался держаться от нас подальше. В последний раз мы виделись с ним в 1939 году… Нам после смерти папы пришлось тяжело, мы чувствовали себя персонажами из какой-то трагедии Шекспира». Обе женщины впоследствии попали в тюрьму безо всяких на то оснований. «Обычным людям не понять: как вообще можно уничтожить собственную семью? Но он обладал воистину безграничной властью. Он был над всеми. Он не замечал ничего вокруг, от окружающих ему нужно было лишь безусловное одобрение. Тот же, кто не соглашался с ним или подвергал сомнению его слова, тут же объявлялся “врагом народа”. Его личным врагом… Вся моя жизнь была испорчена. Муж ушел от меня – его родители сказали ему, что он угодит в тюрьму вслед за мной. Я вышла замуж еще раз, но слишком поздно… Детей было уже поздно заводить. Вся жизнь пошла прахом. И что мне оставалось делать? Тогда я решила смотреть на все оптимистично. Просто жила дальше. Прошлое не вернуть и не изменить».

Разумеется, какими бы ужасными ни были эти личные драмы советских людей, они не давали нацистам никаких оснований считать, будто Сталин привел Советский Союз в такое запустение, что страна не сумеет сдержать натиска немецких войск. По сей день продолжаются споры о масштабах чистки Красной Армии: советская военная машина была серьезно ослаблена хаотичным расширением вооруженных сил в довоенные годы и назначением неопытных офицеров на должности, для которых у них не хватало ни знаний, ни умений. Эти чистки усугубили и без того бедственное положение Красной Армии. В 1937–1938 годах более тридцати процентов офицеров были уволены с военной службы. По первоначальным оценкам западных экспертов, в тот период власти арестовали от двадцати пяти до пятидесяти процентов командного состава, но совсем недавно появилась информация о том, что реальное количество произведенных арестов не превышало десяти процентов. Однако цифрами не измерить упадок боевого духа и полное отсутствие инициативы в рядах советских вооруженных сил, все служащие которых прекрасно понимали: малейшая ошибка неизбежно приведет к аресту или даже казни.

Тем не менее, когда летом 1940 года Гитлер вместе со своими генералами начал оценивать перспективы войны с Красной Армией, существовали и более весомые доказательства того, что в грядущем военном конфликте нацисты получат преимущество. Девятью месяцами ранее, в ноябре 1939 года, Красная Армия напала на Финляндию. Сталин планировал насильственным путем присоединить ее территории к Советскому Союзу в качестве Карело-Финской ССР. Теоретически у финской армии не было шансов: ей предстояло встретиться в бою с советскими войсками, обладавшими численным перевесом – соотношение сил составляло практически один к трем. Но все пошло не так, как хотел Сталин. «Бои были просто страшные, – вспоминает Михаил Тимошенко, который сражался на советской стороне в составе 44-й украинской дивизии. – Казалось, будто кто-то взял и отправил наших на смерть, умирать от холода. Мы даже не видели поблизости врагов. Создавалось такое впечатление, словно пули сами летели прямо из лесу».

Красная Армия получила тогда хороший урок того, как немногочисленная и легковооруженная армия может вести эффективную партизанскую войну. «Небольшими группами, по десять-пятнадцать человек, финны пробирались ночью к нашим кострам, давали короткие пулеметные очереди, а затем снова скрывались в лесу… А те, кого мы отправляли на поиски вражеских следов, бесследно пропадали. Финны поджидали их среди деревьев и нападали из засады. Тогда мы поняли, что эту войну нам не выиграть». В результате ряда тактических ошибок, серьезных пробелов в организации управления и снабжения войск Красной Армии, плохой подготовленности командного состава дивизия Тимошенко почти вся погибла или попала в плен. К февралю 1940 года в ней осталось лишь десять тысяч человек – менее половины от начального состава. «Лично я думаю, что тогда произошла какая-то ошибка – до сих пор не вижу смысла в той войне. Иначе зачем они отправили нас туда, где мы не могли сразить врага, где было холодно до ужаса, где многие из нас замерзали до смерти?» Из полка, где служил Тимошенко, в составе которого было четыре тысячи бойцов, уцелели в финскую кампанию лишь человек пятьсот. Советская система поступила в случае этой неудачи, как всегда, – «виновные» командиры были отданы под трибунал. В случае с частью Тимошенко командир дивизии и комиссар полка были расстреляны перед строем. Наконец-то в марте 1940 года было подписано мирное соглашение с Финляндией. Исключительно благодаря численному перевесу Красная Армия «отвоевала» незначительную часть финской территории – ценой жизней ста тридцати тысяч советских солдат.

Даже такой убежденный коммунист, как Михаил Тимошенко, понимал истинное значение подписания Советским Союзом Пакта о ненападении с Германией: «Немцы, разумеется, пришли к выводу, что Красная Армия слаба. И во многих отношениях они были правы». Германский Генеральный штаб тщательно изучил тактику Красной Армии во время советско-финской войны и пришел к незамысловатому, но фатальному для СССР выводу: «Советское “стадо” не сможет устоять перед любой армией с прекрасно организованным руководством»¹⁸.

В какой-то мере это объясняет, почему 21 июля 1940 года, почти за две недели до встречи высокопоставленных военных в Бергхофе, Гитлер спросил генерала Альфреда фон Йодля, начальника Штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта, сумеют ли германские войска начать военные действия против Советского Союза уже осенью. Йодль ответил отрицательно: за столь короткий срок невозможно было завершить все необходимые приготовления. И потому подготовку вторжения решили начать летом, а напасть на СССР в следующем году.

Официальная директива о нападении на СССР поступила 18 декабря 1940 года. Прежде для этой операции использовались кодовые названия «Отто» и «Фриц», но теперь Гитлер приказал называть ее планом «Барбаросса» – по имени императора Фридриха І, который, если верить старинному преданию, должен восстать из мертвых, чтобы помочь своему государству в тот момент, когда оно будет более всего нуждаться в нем.

К концу 1940 года Гитлер еще больше утвердился в мысли о том, что колоссальное предприятие, за которое он осмелился взяться, было единственно верным решением для дальнейшего развития Германии. На деле оказалось, что неудачи люфтваффе в Битве за Британию лишили Германию последних шансов на успешное вторжение на Британские острова – а потому Гитлер не видел иного способа ослабить Великобританию и США, кроме как вывести из игры их потенциального союзника на Европейском континенте. С политической точки зрения визит советского министра иностранных дел Вячеслава Молотова в Берлин в ноябре 1940 года показал Гитлеру, что Советский Союз собирается извлечь выгоду из Пакта о ненападении в ущерб Германии. Разве Молотов не объявил, что СССР планирует аннексировать часть Румынии? В экономическом плане Германия в значительной мере зависела от поставок Советским Союзом сырья, без которого для нее война была невозможна: а что, если в решающий момент СССР попросту прекратит снабжение? И, в конце концов, с идеологической точки зрения коммунисты вызывали у Гитлера и других нацистов ненависть. И не почувствовал ли бы себя Гитлер свободнее (как он напишет позднее Муссолини), нарушив Пакт о ненападении, этот «брак по расчету»? И в каком же еще доказательстве собственного врожденного превосходства нуждалась немецкая армия, если сравнивать ее молниеносное покорение Франции и неспособность Красной Армии разбить немногочисленных финнов?

До самого начала 1941 года, когда нацистские военачальники уже определили все сроки и цели операции «Барбаросса», никто не высказывал сомнений по поводу успеха мероприятия. Начальник отдела Верховного командования вермахта по вопросам военной экономики и вооружений, генерал Томас, на заседании Верховного командования выступил с сообщением о ряде сложностей, с которыми германские войска наверняка столкнутся в ходе вторжения: например, как командование собирается решить вопрос со снабжением солдат топливом и продовольствием на советских территориях? На встрече с Гитлером 3 февраля Гальдер также затронул эти проблемы и предложил пути их решения (по оптимистическому мнению Центрального бюро по экономике армия вполне могла «существовать за счет захваченных земель» и присваивать ресурсы Советского Союза с целью пополнения запасов). Позднее генерал Томас высказал еще более мрачные перспективы тылового обеспечения, которые неизбежно ожидали немецкую армию, однако о его опасениях Гитлеру, вероятнее всего, так и не доложили.

В феврале обсуждался еще один изъян в планах нападения на СССР, хотя и коротко. План «Барбаросса» не предусматривал захвата всех территорий Советского Союза. Предполагалось, что немцы остановятся в районе Уральских гор, в то время как советские войска отступят в леса и болота Сибири. Даже Гитлер не рассчитывал на то, что ему хватит военной мощи продвинуться дальше на Восток, до самого Тихого океана (как сказал Губерт Менцель, офицер танковой дивизии, это был «блицкриг – но без границ»). Фельдмаршал фон Бок, которому предстояло командовать группой армий «Центр» (войска должны были продвигаться по центральной оси Минск – Смоленск – Москва), задался вопросом: как после поражения Красной Армии Советы «пойдут на заключение мира»?¹⁹. Гитлер расплывчато ответил, что «после завоевания Украины, Москвы и Ленинграда… у советского руководства не останется иного выбора».

Несмотря на все указанные проблемы, уверенность германского командования в победе не пошатнулась ни на йоту: «Русский колосс окажется свинячьим пузырем; ткни его, и он лопнет», – говаривал генерал Йодль. Он прекрасно помнил, как многие другие генералы пророчили поражение германской армии на французском фронте, а в результате та война завершилась блистательной победой немцев. Наученные опытом генералы не станут давать неутешительных прогнозов!

Той же весной Гитлер внес изменения в план ОКХ, состоящий из трех направлений удара. Он счел нужным сместить акцент с продвижения в направлении Москвы. Фюрер выработал новую концепцию грядущих военных действий, в основе которой лежал новый способ ведения войны – тотальное уничтожение, а потому более важным было истребление вражеских войск, взятых в окружение, чем захват столицы государства. Военачальники безропотно согласились с новой стратегией Гитлера. Его намерения были более чем прозрачны – вначале он собирался окружить и уничтожить Красную Армию на запад от Москвы, после чего страна рухнет, лишившись своей индустриальной мощи.

Той же весной нацисты приняли ряд решений о стратегической стороне грядущего военного вторжения. В глазах Гитлера и его подчиненных Советский Союз отличался от Франции, Бельгии или любой другой «цивилизованной» западной державы. С самого начала эта война задумывалась как порабощение дикарей, придерживающихся опасных и безнравственных иудео-коммунистических взглядов. Гальдер, вероятно, повторяя слова самого Гитлера, записал в дневнике 17 марта 1941 года, что «интеллигенцию, которой Сталин потакал, необходимо устранить», а также, что «в Великороссии силу следует применять в самой жесткой форме». Гитлер не скрывал от генералов своих намерений – он собирался вести войну на полное уничтожение, о чем и объявил 31 марта. И тем не менее ни один из военачальников не подал в отставку и даже не возразил фюреру, после того как его идеи превратились в реальные приказы, диктовавшие дух и букву, в соответствии с которым следовало вести все военные действия против Советского Союза. Эти приказы, названные позднее, на Нюрнбергском судебном процессе, «преступными», не были навязаны военным сотрудниками СС, а были приказами собственного высшего армейского командования.

Первым «преступным» приказом стал план «Барбаросса», согласно которому всех партизан надлежало расстреливать на месте, а также разрешались коллективные карательные меры против целых населенных пунктов. Сразу за ним вышел печально известный «Приказ о комиссарах», в котором солдат призывали расстреливать всех советских военных политруков – комиссаров. (Большую часть своего существования Красная Армия функционировала под «двойным командованием», в рамках которого профессиональным армейским офицерам приходилось обсуждать все важные приказы с политическими комиссарами и только потом обнародовать их. Первые революционеры больше всего на свете боялись того, что армия в один прекрасный день восстанет против коммунистической партии, а потому надеялись, что присутствие подобных комиссаров убережет их от бунта в рядах вооруженных сил.)

Сегодня сложно постигнуть, как солдаты современной армии такого цивилизованного народа как немцы могли согласиться на то, что им придется воевать в противоречии с международной конвенцией, вести войну, в которой им была уготована роль не солдат, а настоящих убийц. Однако встреча с Бернхардом Бехлером позволяет понять умонастроения того времени, которые сделали это возможным. Этот человек не просто принял условия «Приказа о комиссарах» – он был среди тех, кто подписал его. В качестве адъютанта генерала Мюллера – генерала для особых поручений Верховного командования – он подписал этот документ, заверяя подлинность подписи фельдмаршала фон Браухича. «Я гордился тем, что на этом приказе значится мое имя, – рассказывает Бехлер. – Но не могу сказать, что это событие из ряда вон выходящих. Таких было двадцать, а то и тридцать в то время, так что я не придавал ему такого уж большого значения. Но умные мысли приходят лишь тогда, когда все глупости уже сделаны. Позднее я осознал подлинное значение приказа, понял, конечно, какое это было, по сути, грязное дело. Но в то время никто как-то не обращал внимание на такое».

И хотя Бехлер сейчас так не думает, но о своих тогдашних чувствах говорит, что «в то время мы все были уверены, что одержим великую победу. И если бы мы победили, значит, все было правильно. Не забывайте об этом. Если бы мы сокрушили Советский Союз, то ничего из этого, даже преступления или что там, не имело бы никакого значения».

Когда мы снова обратили внимание герра Бехлера на этическую сторону вопроса – на моральные принципы, которыми он руководствовался, подписывая подобные приказы, – Бехлер ответил: «Поскольку я действительно считал, что существует угроза западному миру, что Советский Союз – это опасность для всей цивилизации, и верил в это всем сердцем, то выходит, что я не забывал о морали, подписывая приказ. Моим моральным долгом было предотвратить катастрофу. Именно мораль позволила мне прибегнуть к методам, которые я никогда не позволил бы применить в иных обстоятельствах. Мы должны были помешать большевизму захватить всю Европу… И мы не видели в своих действиях ничего преступного, поскольку даже сам Гитлер говорил, что «для германского народа такого понятия, как «преступление», не существует». Таковы были наши моральные устои: мы должны были уничтожить нависшую над нами угрозу. Ее следовало истребить на корню, мы не могли позволить Советскому Союзу разрастись еще больше».

Ответ Бернхарда Бехлера, несмотря на несколько запутанный ход его умозаключений, представляет исключительную важность. Благодаря этому ответу мы понимаем, какими рассуждениями руководствовался Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, обрекая на смерть еврейских детей. По сути, вся идея сводится к одному: «Угроза, которую представят для нашего общества эти люди в будущем, настолько велика, что, в конце концов, цель оправдает средства». Вот какой логикой рассудительные люди оправдывают самые бесчеловечные свои поступки. Этот ответ говорит нам о том, что утонченность и культура не всегда служат преградой жестокости – наоборот, изобретательный ум всегда попытается придумать оправдание своей бессмысленной жестокости.

Немецкие военные уже видели, как отряды «специального назначения» под предводительством Рейнхарда Гейдриха, руководителя Главного управления имперской безопасности, которые должны были ликвидировать идеологических врагов нацистов, истребляли в Польше евреев и представителей польской интеллигенции. Учитывая опыт последних двух лет, немецкие вооруженные силы, а в особенности их честолюбивые представители, прекрасно осознавали, что насилия не избежать. Но нельзя сказать, что эти люди попросту «смирились» с грядущей войной на полное уничтожение. И вермахт, и Верховное командование знали, что им придется соперничать с эсэсовцами Гиммлера за роль в будущей Великой Германской империи. Тех, кто дал бы хоть малейшую слабину, обязательно вывели бы из игры в будущем. После завоевания Советского Союза лишь те военачальники, которые продемонстрируют «идеологическую чистоту», могли надеяться на благосклонность фюрера.

Разумеется, не все в вермахте бросились выполнять «преступные» приказы, однако большинство дивизий рьяно взялись за дело²⁰. Грядущая война была для них не просто взятием крепости жестокого, беспощадного врага, попыткой расширить границы Германской империи на восток, но также битвой стратегического и экономического значения: в случае поражения Германия прекратила бы свое существование как независимое государство. Это объясняет, почему немцы готовы были к войне без правил. По этому поводу 16 июня 1941 года Геббельс пишет в дневнике следующее: «Фюрер говорит: правы мы или нет, однако мы должны победить. Мы в ответе за столько всего, что мы должны победить, иначе весь наш народ и мы вместе со всем тем, что нам дорого, будем уничтожены»²¹.

Гитлер сконцентрировал на приграничных территориях вооруженные силы численностью в три миллиона человек – Сталин попросту не мог не заметить их передвижений вблизи советско-немецкой границы. Но он не знал, как поступить с этими разведданными. Что это: провокация – немцы, возможно, хотели проверить, прекратит ли Советский Союз поставки сырья для немецкой военной машины? А если скопление войск означает нечто более серьезное? Неужели война? Анатолий Гуревич, глава советской военной контрразведки во Франции и Бельгии, прекрасно понимал истинные причины сосредоточения вооруженных сил. Он работал под прикрытием как директор южноамериканской торговой фирмы и был вхож в круги немецкого командования в Бельгии. В октябре 1940 года Гуревич узнал, что немцы планируют вторжение в Советский Союз уже в следующем году. «Я начал собирать информацию о передвижениях войск, – рассказывает он, – и выяснил, что их все перекидывают на Восточный фронт». Гуревич вспоминает: к началу 1941 года он уже отправил через советское посольство в Брюсселе сообщение о том, что «в мае 1941 года начнется война». Рихард Зорге, советский агент в Японии, также неоднократно сообщал в Москву о предстоящем нападении, но тщетно.

Об отношении Сталина к сложившейся ситуации мы можем узнать из секретного документа, о содержании которого стало известно лишь после падения коммунистического режима. Датированный 16 июня 1941 года, этот документ, который был отправлен В.?Н.?Меркуловым, наркомом государственной безопасности СССР, гласит: «Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает: 1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время… В Министерстве экономики рассказывают, что на собрании всех планирующих органов, предназначенных для «оккупированной территории СССР», выступал также Розенберг (которого Гитлер вскоре назначит имперским министром по делам оккупированных восточных территорий), который заявил, что «понятие “Советский Союз” должно быть стерто с географической карты». На тексте этого доклада Сталин набросал резолюцию: «Товарищу Меркулову. Можете послать ваш “источник” из штаба германской авиации к такой-то матери. Это не “источник”, а дезинформатор».

Сталина часто критикуют за то, что он не воспринимал такие предупреждения, как это, всерьез. Но легко критиковать с позиций сегодняшнего дня. В то время угроза совсем не выглядела очевидной. Сталин считал, что первоочередной целью Германии была Англия – ведь нападение на Советский Союз означало бы, что Гитлеру придется вести войну на два фронта. Более того, СССР по-прежнему выполнял обязательства по ряду заключенных с рейхом соглашений, обеспечивая нацистское государство сырьем. В октябре 1939 года Советский Союз даже позволил немецкому флоту встать в незамерзающем порту к востоку от Мурманска, чтобы отремонтировать подлодки к войне в Северной Атлантике. Так зачем же Гитлеру ставить под удар столь полезную дружбу с СССР?

Десятого мая 1941 года Рудольф Гесс, заместитель Гитлера по партии, совершил перелет в Шотландию. Сталин растерялся: он не понимал, что происходит. Неужели англичане вступили с нацистами в тайный сговор? Если дела обстояли именно так, то у него были все основания полагать, что доходившие до него из Британии разведданные о том, что немцы готовят вторжение, – не что иное, как провокация. Тогда получалось, что англичане просто хотят вынудить Советский Союз пойти на бессмысленную агрессию против Германии, чтобы отвлечь Гитлера от Туманного Альбиона. Ведь в 1939 году англичан не очень-то интересовал союз с СССР.

Сталин обдумал все возможности, несмотря на непреодолимое желание не спровоцировать немцев на конфликт. Война с нацистами в 1941 году совершенно не отвечала его интересам. Возможно, он понимал, что рано или поздно столкновения с рейхом не миновать, но считал, что неизбежное случится не ранее 1942–1943 годов. За это время он вполне мог успеть подготовить армию и воспользоваться всеми благами секретного протокола Пакта о ненападении, согласно которому к Советскому Союзу должны были отойти обширные европейские территории, включая значительную часть Польши. Однако Сталин руководствовался не только фактами, но и собственными надеждами – ведь то, что вызывало энтузиазм у немцев, у Сталина могло вызвать недоумение.

Не только Сталин верил, что если не идти на провокации Гитлера, то Советскому Союзу удастся избежать конфликта. Маршал Жуков, в феврале 1941 года назначенный главой советского Генерального штаба, позднее рассказывал о тех временах следующее: «Большинство чиновников из окружения Сталина разделяли его политические убеждения. Все соглашались с тем, что, пока мы не реагируем на провокации со стороны Германии, пока не нарушим установившегося порядка, Гитлер также не нарушит Пакта о ненападении и не перейдет в наступление»²².

Именно из-за этой стратегии попустительства после падения коммунистического режима Советский Союз стали часто обвинять в том, что СССР и сам планировал напасть на Германию в 1941 году. (Этим же пытались оправдать свои действия и нацистские пропагандисты во главе с Гитлером сразу после начала войны – хотя нет никаких доказательств того, что они действительно начали готовить вторжение по этой причине.) Однако недавно был опубликован датированный 15 марта 1941 года советский документ под названием «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.