Глава 3 Ошибочная война

Глава 3

Ошибочная война

Вбергхофе, своей резиденции, скрывавшейся в тенистой долине Баварских Альп, Гитлер с увлечением смотрел художественные фильмы. Среди его любимых картин была голливудская эпопея о приключениях и завоеваниях – «Бенгальские уланы», вышедшая на экраны в 1930-х годах. Идея фильма пришлась Гитлеру по душе: показывалось, как одна из «арийских» наций поработила другую, более многочисленную, однако «низшую» расу.

«Стоит поучиться у англичан, – произнес Гитлер за обедом 27 июля 1941 года. – Всего лишь двести пятьдесят тысяч колониальных служащих, из них пятьдесят тысяч – военные, правят четырьмястами миллионов индийцев»¹. Это, по мнению Гитлера, недвусмысленно свидетельствовало о превосходстве «арийской расы»: англичане сумели подчинить себе Индию с помощью относительно небольших военных сил только потому, что в английских жилах текла более чистая кровь. «Чем Индия стала для Англии, – сказал Гитлер в 1941 году, – тем же станут для нас русские земли. О, если бы я сумел растолковать немецкому народу, какую роль сыграют для нас эти бескрайние просторы в будущем!»²

Став в 1933 году канцлером, Гитлер решил завязать тесные дружественные отношения с Англией (под которой он понимал всю Великобританию). Доктор Гюнтер Лозе из немецкого Министерства иностранных дел говорит: «Он хотел, чтобы Англия стала Германии союзником, настоящим союзником». Другие дипломаты также подтверждают его слова. Так, Герберт Рихтер свидетельствует: Гитлер видел в англичанах равноправных членов клуба избранных «высших рас».

Но уже в 1939 году Гитлер начал войну с Великобританией – единственной страной во всем мире, с которой он хотел бы выступить единым фронтом, и подписал договор о ненападении с Советским Союзом – единственной страной, как выяснится позднее, в которой фюрер видел опасность для своего народа. Эта война не входила в его планы. Но и характер Гитлера, и тогдашнее международное напряжение, и само устройство нацистского государства – все это в сочетании сделало войну неизбежной. Тем не менее, согласно изначальной точке зрения Гитлера, война 1939 года была ошибкой. Как же мог он, человек, славившийся политической прозорливостью, допустить такой беспорядок в собственной внешней политике?

Придя к власти в январе 1933 года, Гитлер заявил перед лицом всего мира, что хочет избавить Германию от оков Версальского договора и снова сделать страну могучей. Для достижения этой цели государство остро нуждалось в массовом перевооружении. Ответ, который Гитлер дал рейхсминистру транспорта, предложившему в феврале 1933 года создать новое водохранилище, наглядно демонстрирует, что для Гитлера политика перевооружения была важнее всего прочего: «В следующие пять лет Германия посвятит себя перевооружению, дабы немецкие граждане снова получили возможность носить оружие. Теперь каждое государственное начинание, увеличивающее трудовую занятость, надлежит рассматривать с главной точки зрения: необходимо ли оно для того, чтобы немцы снова смогли носить оружие и служить в армии?»³

Однако перевооружение было возможно лишь в том случае, если бы немецкая экономика хоть как-то подкреплялась финансово. Но Гитлер почти ничего не знал об экономической теории. «Нацистское движение действительно было крайне примитивным», – подтверждает банкир Иоганн Цан, который лично был знаком с Ялмаром Шахтом – человеком, поднявшим на ноги немецкую экономику в 1930-х годах. Верно, Гитлер не разбирался в управлении экономикой – зато Шахт полагал себя всеведущим. «Вполне очевидно, – с осторожностью замечает Цан, – что Шахт был весьма самоуверен». В 1923 году Шахта в возрасте сорока шести лет назначили государственным комиссаром по валютным делам. Он получил приказ стабилизировать экономику в условиях безудержной инфляции; несколько позднее, в том же году, он стал президентом Рейхсбанка. В 1930 году, в знак протеста против предложенного немцам и принятого немецким правительством Плана Янга – режима репарационных выплат победителям в Первой мировой войне – Шахт вышел в отставку. Он вновь присоединился к Гитлеру и нацистам, чтобы решить экономические проблемы Германии. «Я хочу, чтобы Германия стала великим и сильным государством, – сказал тогда он, – и ради этого я вступлю в союз хоть с самим дьяволом»⁴.

Гитлер назначил Шахта на должность министра экономики в 1934 году и принял закон, наделяющий его неограниченной властью в этой сфере. Безработица уже пошла в то время на спад в итоге обширных программ по созданию рабочих мест, – например программы строительства скоростных автострад, а экономика в целом начала оправляться от последствий Великой депрессии. Шахт сумел выделить средства на перевооружение благодаря векселям «МЕФО» – разновидности дефицитного финансирования, у которой есть два преимущества: эти векселя позволяли проводить первые рискованные этапы перевооружения в относительной секретности, а также давали немцам возможность платить за перевооружение в кредит. На руку нацистскому режиму сыграл также стремительный подъем мировой экономики и последующая отмена репарационных выплат, «выторгованная» канцлером Брюнингом на Лозаннской конференции в 1932 году.

Гитлеру эти радикальные изменения в экономике, должно быть, казались настоящим волшебством – или попросту еще одним проявлением его собственной воли. Его, разумеется, мало заботило, каким образом Шахт совершает подобное чудо. В августе 1942 года Гитлер сказал по этому поводу следующее: «Во время наших встреч я никогда не спрашивал Шахта, откуда брались средства, поступающие в наше распоряжение. Я только говорил: Вот что мне требуется и вот что мне необходимо”»⁵.

Армия ликовала – действия Гитлера вызывали у военных бескрайний восторг. Гитлер наконец-то избавлял Германию от «позора», именовавшегося разоружением. «Он везде пользовался безоговорочной поддержкой, – вспоминает граф фон Кильмансегг, который был тогда в чине армейского офицера, – и никогда не спрашивал о цене происходящих перемен. Наконец-то, по всеобщему мнению, была создана армия, способная по-настоящему защитить Германию. Рейхсвер (догитлеровские германские вооруженные силы), в котором числилось около ста тысяч человек, не мог служить защитой. Кстати, вспомните: после Первой мировой войны Германия оказалась окружена своими главными врагами». Для большинства солдат, с которыми мы беседовали, перевооружение имело символическое, почти духовное значение: благодаря ему страна вернула себе прежнее могущество. Некоторые считали, что, если бы перевооруженные войска пригрозили соседям Германии, многие несправедливости Версальского мирного договора были бы исправлены – и тогда все пошло бы на должный лад. Никто из тех, с кем мы беседовали, не считал, что в 1930-х немецкий народ готовился к новой захватнической мировой войне. Еще в 1924 году Гитлер четко обрисовал в книге «Майн кампф» новые внешнеполитические цели: «Мы возвращаемся на шестьсот лет назад и начинаем сызнова. Мы прекращаем вечное германское стремление на юг и на запад Европы и устремляем свои взоры к востоку… Впрочем, говоря о нынешних новых землях в Европе, следует иметь в виду главным образом Россию и сопредельные, подчиненные России, государства. Здесь, похоже, сама Судьба желает указать нам путь»⁶. Но каким образом Германия займет эти новые земли? Ответ прост и понятен: «Ныне существуют на Земле огромные пространства неиспользованной земли, ожидающие своих пахарей. Однако, несомненно, что эта невозделанная земля вовсе не создана самой Природой как будущее достояние определенной нации либо расы. Напротив, земли предназначены людям, обладающим силой, чтобы взять их, и трудолюбием, чтобы их возделать»⁷.

Мало кто в то время был знаком с «Майн кампф», а те немногие, которые все же прочли эту книгу, оставили ее без внимания. «Никто не полагал, будто “Майн кампф” играет хоть малейшую роль, – говорит дипломат Манфред Фрайхерр фон Шредер. – И что скажут нынче политики, вспоминая, как отзывались они об этом труде двадцать лет назад?»

«Я хотел бы немного отвлечься от нашей темы, – предлагает Иоганн Цан. – Возьмите, к примеру, христианство, библейские заповеди, катехизис. Вы знакомы хоть с одним человеком, который выполнял бы или хотя бы делал вид, что выполняет их все – на сто процентов? Вот так же все думали и о “Майн кампф” – в ней изложены “заповеди”, идеи, но никто не собирался воспринимать их буквально». Герберт Рихтер, бывший сотрудник внешнеполитического ведомства, рассказывает: «Каюсь: я прочел первые пятьдесят страниц и счел это настолько безумным произведением, что решил не читать его дальше».

Если бы эти господа более серьезно восприняли прочитанное в «Майн кампф», они бы знали: Гитлер считал, что Германии не хватает Lebensraum, жизненного пространства. Если жизнь – это борьба между сильнейшими расами, то для триумфа немцам нужно было найти правильное соотношение между количеством населения и площадью сельскохозяйственных угодий. Но, по словам Гитлера, Германии катастрофически не хватало земли, столько необходимой для поддержки сильного населения. С его точки зрения, немцы были «нацией без земли».

Гитлер изучил политическую карту мира и обнаружил лишь одну страну, которая успешно разрешила проблему с недостатком пространства для жизни – Англию. В первые годы своего канцлерства Гитлер лелеял мечту о заключении союза с Англией. Ему претила мысль о разрешении конфликтов в коллективной Лиге Наций – он собирался разделаться со всеми европейскими нациями, одна за другой.

Обдумывая политику дружественных отношений с Англией, Гитлер одновременно старался пошатнуть ограничения, наложенные Версальским соглашением. После того, как Гитлер вознамерился добиться пересмотра условий Версальского договора, касающихся вооружения Германии, но ему ответили отказом, Германия в октябре 1933 года демонстративно выходит из состава Лиги Наций и отказывается от участия в Женевской конференции по разоружению. Теперь Гитлер попытался заключить отдельное соглашение с Англией. Именно в эти дни выходит на сцену самый странный германский нацист – Иоахим фон Риббентроп. Гитлера настолько впечатлил этот бывший торговец вином, женившийся по расчету ради положения в обществе, что он тут же сделал его своим личным эмиссаром и отправил в Лондон заключать пакт о ненападении между двумя странами. Скрытый смысл этой предполагаемой дружбы между государствами заключался, по словам бывшего дипломата Рейнхарда Шпитци, в следующем: «Фактически Британия и Германия должны были поработить весь мир. Британия должна была властвовать на море, а Германия – от Рейна до Урала».

В 1935 году «ухаживания» за Англией принесли первые плоды. В результате ряда встреч Гитлера и Риббентропа с сэром Джоном Саймоном, британским министром иностранных дел, и Энтони Иденом, его заместителем, было заключено англо-германское морское соглашение, согласно которому Германия могла построить надводный флот в размере тридцати пяти процентов и подводный – в размере ста процентов от английского. Важным фактором, повлиявшим на решение Британии подписать это соглашение, было то, что англичане считали наказание, примененное к Германии Версальским договором, слишком жестоким, и думали, что пришла пора сделать разумную уступку Адольфу Гитлеру.

В марте 1935 года Германия объявила, что не намерена в будущем придерживаться оборонных ограничений, обусловленных Версальским соглашением. В апреле Лига Наций одобрила предложение о вынесении вотума недоверия немцам. Англичане, подписав морское соглашение, продемонстрировали, сколь малое значение они придали реакции Лиги Наций на военную экспансию Германии. Гитлер описывает день, когда он узнал о заключении морского соглашения, как «самый счастливый день своей жизни»⁸.

В следующем году Риббентропа назначили послом Германии в Великобритании. И он в первый же день не произвел хорошего впечатления. При вручении верительной грамоты королю он поднял правую руку в гитлеровском приветствии. Британская пресса осудила его, но он с тех пор повторял знаменитый жест каждый раз, когда встречался с королем, иначе бы потерял лицо. Доктор Лозе, который работал с Риббентропом, полагает, что тот «не мог и не желал простить англичанам свою собственную ошибку».

Атмосфера в лондонском посольстве была отнюдь не радужной. По словам Рейнхарда Шпитци, который служил там, с Риббентропом было практически невозможно работать, он бесконечно переносил встречи; был «напыщенным, самодовольным и не слишком сообразительным». Еще более серьезным ударом по его репутации стало его плохое обращение с английскими торговцами и лавочниками. Он заставлял портных ждать встречи часами, даже не догадываясь, что они могут рассказать о его опрометчивом поведении другим своим клиентам-аристократам. «Он вел себя безрассудно и заносчиво, – критикует его Шпитци, – а англичане заносчивых людей не любят».

Риббентроп вызывал острую неприязнь у всех, кто встречался ему на пути. Геббельс говорил о коллеге следующее: «Он купил себе имя, женился по расчету и обманом попал в министерство»⁹. Граф Чиано, итальянский министр иностранных дел, отмечал, что «дуче как-то подметил, что достаточно посмотреть на голову Риббентропа, чтобы понять, насколько мал его мозг»¹⁰. Этот человек был единственным представителем верхушки правящей партии, о котором мы услышали только отрицательные отзывы. Герберт Рихтер считал Риббентропа ленивым и бесполезным, а Манфред фон Шредер называл его «тщеславным и амбициозным». Ни один нацист не вызывал такого враждебного отношения у своих же соратников.

Гитлер отлично знал о том, какого низкого мнения его подчиненные о Риббентропе. По словам герра Шпитци, как-то в разговоре с Гитлером Геринг назвал немецкого посла «ослом». Гитлер ответил: «Но все же он знает многих важных людей в Англии», на что Геринг резко возразил: «Мой фюрер, возможно, вы и правы, но гораздо хуже, что эти люди тоже отлично знают его».

Так почему же Гитлер столько времени упрямо поддерживал Риббентропа? На самом деле ответ лежит на поверхности. Риббентроп лучше других понимал, как вести себя с Гитлером. Для начала он превратился в обычного блюдолиза. «Риббентроп ничего не смыслил во внешней политике, – рассказывает Герберт Рихтер. – Единственным его желанием было угодить Гитлеру. Хорошие отношения с Гитлером – вот в чем заключалась его единственная политика». Воплощая эту «политику» в жизнь, Риббентроп не гнушался никакими средствами, даже услугами доносчиков. Он часто просил тех, кто обедал с Гитлером, пересказывать ему каждое слово фюрера. А на следующий день излагал ему те же мысли так, будто они были его собственными. Гитлер, естественно, не мог не согласиться с предложениями Риббентропа. Но была и еще одна причина особого отношения фюрера к этому человеку. Как рассказывает Рейнхард Шпитци, «когда Гитлер говорил “серое”, Риббентроп тут же кричал “черное, черное, черное”. Он всегда повторял все по нескольку раз и бросался в крайности. Как-то раз мне довелось услышать такие слова Гитлера о своем преданном слуге, пока того не было рядом: “С Риббентропом просто, он всегда придерживается радикальной точки зрения. А все остальные мои подчиненные приходят сюда со своими проблемами, боятся чего-то, их головы загружены всякими посторонними задачами, и я просто вынужден ругать их, чтобы они стали сильнее. А Риббентроп разглагольствовал целый день, покуда я молчал и бездействовал. Я сумел передохнуть – и отлично”».

Так, несмотря на свои очевидные промахи, Риббентроп подобрал ключик к доверию Гитлера, нашел нечто, чего не хватало большинству его заметно более одаренных коллег: он понял, что фюрера всегда радуют радикальные меры. Одно это уже значило, что нацистская внешняя политика неизбежно кончится кризисом. Для Гитлера самым заманчивым решением любой и всякой проблемы было радикальное решение. Не важно, принималось ли такое решение – будучи предложено, оно свидетельствовало о высших нацистских доблестях того, кто предлагал. Как результат Гитлер ценил в своих подчиненных верность и радикализм выше, чем ум и способности. Одним из первых это заметил Ялмар Шахт, самый образованный представитель правящей верхушки нацистской партии.

«Нацисты все силы бросили на борьбу с наиболее насущными проблемами, – говорит Иоганн Цан, – то есть безработицей и разоружением, по сути, не имеющими глубокой связи с вопросами экономическими». Вспоминая политику Шахта в 1933–1935 годах, Цан рассказывает следующее: «Нацисты решили проблему просто – повысив денежный оборот, не понимая при этом истинной сути понятия инфляции». Беда нацистской политики перевооружения и дорожно-строительных работ крылась, по мнению г-на Цана, в том, что «автомагистраль не выставишь на витрину магазина, и автостраду нельзя продать, поэтому покупательская способность населения остается на том же уровне». Как экономист, Цан знал то, о чем Гитлер даже не подозревал: деньги – это покупательная способность, а искусственно повышать покупательную способность, не имея товаров для продажи, возможно лишь на собственный страх и риск.

По словам герра Цана, Шахт прекрасно был осведомлен о дестабилизирующем и инфляционном давлении, которое оказывали на немецкую экономику его краткосрочные решения, касающиеся финансирования перевооружения. Ему было известно и о том, что, если промышленность не произведет как можно скорее товары, которые можно будет выставить на продажу в магазинах или экспортировать с целью привлечения иностранной валюты, Германия неотвратимо двинется к разрухе. Он обрисовал сложившееся положение в ноябре 1938 года: произнес речь, эхом повторяющую слова герра Цана касаемо того, что с увеличением денежного оборота германская экономика создавала спрос, которого не могла удовлетворить. В тот день Шахт пришел к следующему выводу: «Уровень жизни и объем производства оружия находятся сегодня в обратном соотношении»¹¹.

Иоганн Цан рассказал о том, что к 1938 году неизбежность провала нацистской экономической политики понимал не только Шахт: «Все мы, в том числе и я сам, недооценивали то, к чему может привести государственная политика, направленная на замораживание заработной платы, валютный контроль и открытие концентрационных лагерей».

После того, как страна просуществовала на дефицитном финансировании несколько лет (взамен «первоначального вливания денег», которое одобрили бы опытные экономисты; в этом случае дефицитное финансирование служит лишь «первотолчком», выводящим экономику из застоя), Шахт, должно быть, задался следующим вопросом: как теперь вывести Германию из этого хаоса? Ответ был пугающе очевиден (во всяком случае, для герра Цана): «Однажды нацистский режим потерпит полный экономический крах, а Гитлер без лишних сантиментов решит, что чего нам не дали по собственной воле, то он возьмет сам, развязав войну. Так началась война, и так она была проиграна».

Документы свидетельствуют о том, что, хотя Гитлер и знал об экономических проблемах, возникших в результате финансирования перевооружения, в его глазах внутриполитические сложности меркли на фоне назревающих глобальных проблем во внешней политике, решить которые могла только политика перевооружения. В меморандуме, выпущенном в Берхтесгадене в 1936 году, Гитлер объявил: «Германия, как всегда, станет основным полем боя в борьбе западного мира с большевизмом. Для меня такое положение неприемлемо, это – непосильная ноша и серьезная преграда на пути развития нашей нации… Масштабы милитаризации нашего производства не могут быть слишком велики, а ее темпы будут только расти… Если мы не успеем как можно скорее поднять наши вооруженные силы до уровня величайшей армии в мире, если не успеем обучить войска и улучшить подготовку каждого солдата, под которой я понимаю как навыки обращения с оружием, так и прежде всего идейное воспитание, Германия потерпит поражение!» Гитлеру казалось нелепым заниматься маловажными экономическими заботами, когда требовалось вооружить страну ввиду ощутимой большевистской угрозы. «Именно поэтому все прочие стремления без исключения должны отходить на второй план на фоне нашей главной задачи [перевооружения]. Ибо здесь речь идет о жизни и о том, как уберечь жизнь, а все остальные «пожелания» – которые были бы вполне понятны, сложись обстоятельства иначе, – ничтожны и даже опасны, и потому надлежит их отвергнуть»¹².

В то же время, когда Гитлер выпустил этот меморандум, предвосхищая внедрение «Четырехлетнего плана», он решил, что Шахта нужно отстранить «на обочину», поручив управление ускоренным производством вооружения кому-нибудь другому – кому-то, кто меньше интересуется тонкостями экономической теории и больше заботится о жесткой доктрине нацизма. Этим человеком стал Герман Геринг. В гитлеровском правительстве у Шахта больше не было будущего. В конце концов, он вышел в отставку и покинул пост министра экономики 26 ноября 1937 года.

Шахт – олицетворение всех приверженцев нацизма, которые видели в новом режиме долгожданный поворот к лучшему – прочь от зыбкой ненадежности Веймарского периода, – всех, кто боролся за устойчивое государственное правление, всех, кто хотел жить в сильной и процветающей Германии. Если этого можно достичь лишь установлением диктатуры, то да будет так! Краткий опыт демократического правления не пошел Германии на пользу. Но, по мере того как гитлеровский режим набирал силу, Шахта все больше тревожило истинное лицо нацизма. Он верил, что не следует препятствовать перевооружению как таковому. Фактически эта политика должна была помочь возродить экономику, отринуть постыдные условия Версальского договора, отнявшего у германских граждан чувство собственного достоинства и выставившего их на всемирное посмешище. Но для Гитлера выполнение этой задачи стало единственной целью, он готов был уплатить любую цену, лишь бы Германия оказалась готова к новой войне.

В ходе подготовки материалов для съемок телевизионного сериала, на котором основана эта книга, мне встретилось много людей, которые «прозрели» подобно Шахту, хотя в большинстве случаев прозрение пришло несколько позже. Многие считали, что нацизм принесет стабильность Германии, и первые годы после установления режима, ознаменованные проведением в Берлине Олимпийских игр в 1936 году, лишь укрепляли их веру. Многие пытаются сегодня настаивать на том, что, по сути, страной управляли совершенно разные «Гитлеры». Они вспоминают «доброго» Гитлера 1930-х годов, «воинственного» Гитлера первых лет войны и «злого» Гитлера времен холокоста. Их можно понять – лишь немногие готовы согласиться с тем, что служили составной частью чего-то изначально гнилого и страшного; но так оно и было. «Ночь длинных ножей», Дахау и другие концентрационные лагеря, расизм и антисемитизм – все эти коренные проявления истинной нацистской идеологии появились в Германии с самого начала. Поговорив со всеми этими людьми, мне в какой-то момент показалось, что для них принятие нового режима было в чем-то сродни полету на ракете. Люди хотели испытать захватывающие, новые ощущения. Потом, когда ракета поднялась выше облаков, люди забеспокоились. «Было славно и весело, но теперь пора возвращаться», – могли бы сказать они. Но ракету уже нельзя было развернуть в обратную сторону. Она мчалась все выше и выше, в зловещую, непроглядную даль. «Но мы ведь желали всего лишь увеселительного полета, – отчаиваются они в конце этого безумного странствия, – мы не собирались отправляться во тьму!» Однако стоило им только подумать загодя – и стало бы ясно, что ракета устремится именно во тьму.

Многим пришлось разделить судьбу Шахта незадолго до начала войны – режим уже просто не был способен «угомониться». Даже оставляя без внимания призрачные устремления Гитлера, описанные в книге «Майн кампф», можно сказать, что его понятия о власти и престиже всецело покоились на вере в непрерывный успех. После ряда неожиданных удач – выхода из Лиги Наций (1933), ремилитаризации Рейнской области (1936) и аншлюса (насильственного присоединения) Австрии (1938) – Гитлер, чтобы снискать общественное одобрение, объявил плебисцит и, вполне предсказуемо, нашел широчайшую поддержку. В то время как посредственные политики тревожатся лишь о том, чтобы их переизбрали на второй срок, Гитлер больше всего заботился о том, как бы всеобщее восхищение режимом и любовь к отечеству не охладели. «На смену подъему приходят застой и бесплодие, – пояснил он в ноябре 1937 года, – и, как следствие, со временем неминуемо придут общественные беспорядки».

Значит ли это, что Гитлер планировал войну уже в 1930-х? Этот вопрос, несомненно, является самым спорным в истории нацистского государства тех лет. Предметом полемики чаще всего становится документ, известный как «протокол Хоссбаха»[7]. Полковник Фридрих Хоссбах, военный адъютант Гитлера, вел протокол заседания рейхсканцелярии от 5 ноября 1937 года, в котором принимали участие главнокомандующий военно-воздушными силами Герман Геринг, главнокомандующий сухопутными войсками Вернер фон Фрич и главнокомандующий военно-морскими силами адмирал Эрих Редер, военный министр рейха фельдмаршал Вернер фон Бломберг и министр иностранных дел барон Константин фон Нейрат.

Согласно записям Хоссбаха, Гитлер открыл собрание речью, напыщенной до крайности: «Фюрер с самого начала объявил: предмет настоящего обсуждения столь значителен, что в иных странах ему посвятили бы отдельное заседание кабинета министров в полном составе, но он, фюрер, решил не выносить этот вопрос на обсуждение более широкого круга членов рейхскабинета именно из-за его необычайной важности. К такому выводу фюрер пришел в итоге тщательных размышлений и четырех с половиной лет пребывания у власти. Он пожелал изложить присутствующим свои основные идеи касательно дальнейшего развития государства в сфере внешней политики и обусловленных ею требований, а также попросил, в случае его кончины, рассматривать эту речь как завещание и последнюю волю»¹³.

Уже в этих нескольких строках нам открывается истинное лицо Гитлера как политика: мы видим его недоверие к правительственным заседаниям, а также страх перед лицом преждевременной смерти, которая обманом отберет у него славу. Также видим: Гитлер считал себя одной из важнейших фигур во всемирной истории.

Как пишет далее Хоссбах, Гитлер сообщил, что, по его мнению, Германия не сможет поддерживать самообеспеченность, «учитывая запасы продовольствия и состояние экономики в целом», без расширения нынешних границ государства – рейху необходимо новое Lebensraum, пространство для жизни, искать которое нужно на территории Европы. Однако, ни словом не упоминалась кампания против России. Напротив, Гитлер планировал ввести войска на территорию Чехословакии не позднее 1943–1945 годов и присоединить Австрию, даже рискуя развязать войну с западными державами, поскольку после указанных сроков относительная сила Германии лишь пойдет на спад.

Во время Нюрнбергского процесса протокол Хоссбаха предстал в качестве доказательства того, что уже тогда у Гитлера имелся подробнейший план дальнейших захватнических действий. Разумеется, сложно согласиться с этими обвинениями, хотя бы потому, что Россия ни разу не упоминается в этом документе. Некоторые специалисты считают, что Гитлер намеренно не называл этой страны, чтобы «не встревожить слушателей»¹⁴. С другой стороны, историк А. Дж. П.?Тейлор полагал, что протокол Хоссбаха излагает, по сути дела, «пустые мечтания, не имеющие касательства к тому, что последовало в действительности»¹⁵. По его мнению, данный документ – довольно спорная, «щекотливая тема». Однако недавнее изучение документов, недоступных Тейлору (например, полного корпуса дневников Геббельса), ясно свидетельствует: Гитлер прекрасно понимал, что мирным путем ему не получить желаемого. Но, даже не прочитав ничего, кроме полного текста протокола Хоссбаха, вряд ли примешь гитлеровскую речь за разглагольствования обычного пустого мечтателя. Нельзя сказать яснее и понятнее: «Цель германской политики – обеспечить безопасность расовому сообществу, сохранить его и умножить численно. Таким образом, речь идет о проблеме жизненного пространства… Для Германии вопрос стоит так: где возможно добиться наибольшей пользы с наименьшими усилиями? Германский вопрос разрешим лишь путем насилия, а этот путь неизменно сопрягается с риском». Протокол едва ли можно назвать «подробнейшим планом» военных действий, но агрессивные намерения по отношению к соседним государствам в нем совершенно очевидны. Настаивая на такой внешней политике, Гитлер ставил весь остальной мир перед очень простым выбором – капитулировать или сражаться.

В протоколе Хоссбаха зафиксировано еще одно важное политическое решение: в «истории любви» Германии и Англии теперь можно было смело ставить точку. На этом заседании Великобритания вместе с Францией рассматривались исключительно в качестве потенциальных противников, возможную реакцию которых на германскую агрессию необходимо было тщательно проанализировать. Риббентроп давно уже пытался настроить Гитлера против Великобритании и по-прежнему не оставлял своих попыток подтолкнуть его к разрыву дипломатических отношений с этой страной. В 1938 году он написал Гитлеру следующее: «Я уже долгие годы пытаюсь установить дружественные отношения с Англией; достижение этой заветной цели принесет мне ни с чем не сравнимое счастье. Прося фюрера отправить меня в Лондон, я скептически относился к будущей своей миссии. Все же, помня о симпатиях Эдуарда VIII, стоило сделать последнюю попытку. Теперь я больше не верю в то, что мы когда-нибудь придем ко взаимопониманию. Англия не желает, чтобы мы построили в относительной близости к ее границам могущественное государство, которое станет постоянной угрозой для Британских островов»¹⁶.

О прохладном отношении со стороны Англии Гитлеру сообщали и другие источники. Так, в 1937 году Карл Бем-Теттельбах сопровождал военного министра фельдмаршала фон Бломберга в поездке в Лондон на коронацию короля Георга VI. Германская делегация воспользовалась возможностью и устроила переговоры с ведущими британскими политиками. Бломберг позднее рассказал своему помощнику о том, насколько его разочаровали результаты обсуждения ряда вопросов с Болдуином, Чемберленом и Иденом. Последний показался Бломбергу особенно «недружелюбным». Но королевская семья произвела на них гораздо более приятное впечатление, даже несмотря на отсутствие на переговорах отрекшегося от престола Эдуарда VIII, печально известного своей особой благосклонностью к новому нацистскому режиму. На банкете в честь коронации, устроенном в Букингемском дворце, Бломберг удостоился чести сидеть за одним столом с королевской четой, которая всячески пыталась показать, как сильно дорожит дружбой с новой Германией. К сожалению германской делегации, политики страны придерживались иной точки зрения, о чем Бломберг и сообщил Гитлеру по прибытии в Берхтесгаден. Бем-Теттельбах следовал за Гитлером и Бломбергом на почтительном расстоянии во время долгой прогулки по горам, когда фельдмаршал сообщал фюреру дурные вести. По пути назад, в Берлин, Бем-Теттельбах спросил военного министра, что же Гитлер ответил, узнав о сложившейся ситуации. «Ничего», – просто ответит тот. Но вскоре после этого случая Гитлер выделил дополнительные ресурсы на укрепление армии, что, по мнению Бема-Теттельбаха, «было ответной реакцией на коронацию».

Бломберг, разумеется, также вошел в состав доверенных участников заседания Хоссбаха. В своих мемуарах Хоссбах писал, что ни Бломбер, ни Фрич, главнокомандующий сухопутными войсками, не выказывали особого энтузиазма по поводу намерений Гитлера: «Своим поведением Бломберг и Фрич ясно дали фюреру понять, что не стоит ждать от них аплодисментов и одобрения – только взвешенных и объективных возражений. Уже тогда он понял, что оба его генерала откажутся принимать какое-либо участие в войне, которую мы собирались развязать»¹⁷.

Гитлеру не пришлось по нраву поведение этих двух офицеров. Уж очень резок был контраст между их разумными замечаниями и агрессивной непримиримостью Риббентропа. К несчастью для них, Гитлеру оказался более близок риббентроповский подход. По словам дипломата Рейнхарда Шпитци, Гитлер как-то заметил: «Мои генералы должны быть, как бультерьеры на цепи, они должны стремиться только к войне, войне, войне! А я должен лишь сдерживать их в случае необходимости. Но что же я вижу? Я хочу двигаться дальше, внедрять новую, сильную политику, а мои генералы пытаются остановить меня. Так не годится».

Через несколько месяцев после «заседания Хоссбаха» высокопоставленные военные чиновники, посмевшие встретить критикой планы Гитлера, были смещены с постов. Бломберг и Фрич вынуждены были уйти в отставку, а министра иностранных дел барона Константина фон Нейрата перевели на маловлиятельную должность «президента» тайного совета рейха. Связь между этими событиями и «заседанием Хоссбаха» была очевидна, у многих тогда возник соблазн связать между собой эти видимые причину и следствие – будто бы Гитлер решил, что коль скоро эти люди вызвали его недовольство, их следует сразу устранить. Но на самом деле все обстояло совсем иначе. Истинные обстоятельства смещения Бломберга и Фрича с должностей открывают политическую стратегию Гитлера и нацистской элиты в новом свете – они не подстраивали этого намеренно, просто воспользовались подходящим моментом.

Вскоре после этого Бломберг объявил о намерении жениться на Эрне Грюн – простой девушке незнатного происхождения. Гитлер с удовольствием одобрил его выбор: ему по душе пришлась мысль, что сердце великого полководца покорила самая обыкновенная женщина. 12 января 1938 года им устроили тихую церемонию, в свидетели молодожены взяли самого Гитлера и Геринга. Карл Бем-Теттельбах, помощник Бломберга, был огорчен скромностью свадьбы; ведь на нее не пригласили ни одного адъютанта, в том числе и его: «Я собрал всех адъютантов и возмутился: “Вот ведь странно! Он завтра женится, а нас и бокалом шампанского не угостил. Как это понимать?”» Сразу после свадьбы друзья по службе убедили его дать в газету небольшое объявление о бракосочетании. И уже на следующее утро эта заметка попалась на глаза одному полицейскому, который нашел на Эрну Грюн досье. Из досье явствовало, что жена фельдмаршала и главнокомандующего прежде состояла на учете в полиции как проститутка и однажды была осуждена за позирование для порнографических открыток, некоторые из которых были даже подшиты к делу. Все материалы передали начальнику берлинской полиции графу фон Хельдорфу. Тот в свою очередь сразу позвонил Карлу Бем-Теттельбаху и договорился о встрече с Бломбергом. Фон Хельдорф вошел в министерство тайно, через черный вход, и сразу после разговора с военачальником посоветовал Бему-Теттельбаху: «Ну что ж, юноша, начинайте искать себе новую работу…»

26 января 1938 года Гитлер принял отставку Бломберга. У военного министра попросту не оставалось иного выбора – ведь он всегда придерживался сурового кодекса чести немецкого офицерского корпуса. Бломберг вернулся в Министерство обороны, вошел в кабинет Бема-Теттельбаха и попросил его открыть сейф. «Вот завещание Гитлера, – сказал он, доставая оттуда документы, – возьми его и передай ему завтра вместе с моим маршальским жезлом». Затем он со слезами на глазах обнял своего теперь уже бывшего адъютанта и сказал: «Прощай, друг!» Для Бема-Теттельбаха в тот момент «обрушился весь мир, потому что я верил в него и с самого начала видел, какую ошибку он совершает, заключая брак с женщиной, недостойной фельдмаршала». Немаловажным является отказ Бломберга от пожалованного ему жезла – по традиции жезл остается с фельдмаршалом даже в отставке. Видимо, слишком велик был позор.

Гитлер не мог предвидеть, что это событие обернется таким скандалом, но вместе со своими «твердокаменными» подчиненными тут же воспользовался положением дел. Уже через несколько дней Фрич вынужден был последовать примеру Бломберга, поскольку Гиммлер и Геринг выдвинули против него сфабрикованные обвинения в гомосексуализме; они даже вызвали для дачи показаний лжесвидетеля. Кроме того, в отставку ушли шестнадцать опытных генералов, а еще сорок четыре – перевелись на другие должности. Почти одновременно с этими изменениями Гитлер сместил Нейрата с должности министра иностранных дел и назначил на его место Риббентропа¹⁸.

Такое радикальное устранение «сдерживающих» Гитлера факторов определенно началось с отставки Бломберга – события, которое стало неожиданным для всех. Однако сильной стороной Гитлера как политика было то, что он мог извлечь пользу из любой ситуации. Он ясно дал это понять в июле 1924 года, рассказав своим приверженцам, в чем видит роль любого политического лидера: «Какой-нибудь теоретик лелеет свою абстрактную идею, ни на секунду не отходя от нее; политик же должен думать не только о великой цели, но и о путях ее достижения». Корень множества противоречий, возникавших в германской внешней политике тех времен, лежит в умении Гитлера сыграть на любых, даже самых неожиданных обстоятельствах, пожертвовав чем-то незначительным ради достижения долгосрочной «абстрактной» цели (ярким примером подобных отхождений от выбранной стратегии может служить временный союз с Советским Союзом). Однажды за обедом, на котором также присутствовал Шпитци, Гитлер заявил: «Если кто-нибудь разожжет небольшой костер, я повешу над ним котелок с супом и подогрею его, чтобы накормить честный германский народ, – и к тому же чуть-чуть поддам огоньку». Шпитци пришел тогда к выводу, что фюрер «хотел извлекать пользу из всего, что подворачивалось под руку; он был достаточно гибок и для него были хороши все средства».

Сбросив оковы старой гвардии, Гитлер взял более радикальный курс во внешней политике, и Австрия стала его первой мишенью. Генерал Альфред Йодль записал в дневнике 31 января 1938 года: «Фюрер хочет отвлечь внимание от вермахта. Пусть непрерывно ахает Европа: многочисленные замены военных чинов – не проявление слабости, а сосредоточение сил. Шушнигу следует не ободряться, но трепетать»¹⁹. Курт фон Шушниг, канцлер Австрии, доблестно сопротивлялся влиянию нацистского режима, распространявшемуся по стране. В 1936 году было подписано соглашение, согласно которому Австрия признавала себя частью германского государства, но оставляла за собой право автономного управления внутренними делами. Гитлер усилил давление на австрийцев после первого же собрания кабинета министров, на котором было объявлено об отставке Бломберга. В январе 1938 года Франц фон Папен, ставший в результате известных кадровых изменений послом Германии в Австрии, передал Шушнигу письмо, в котором Гитлер приглашал его встретиться в Берхтесгадене.

На этой встрече фюрер был агрессивен, как никогда. Доктор Отто Пирхем, входивший в число австрийских делегатов, вспоминает: «Гитлер сразу же, прямо с лестницы, потащил Шушнига в свой кабинет». Как позже выяснилось, там он потребовал назначения на должность министра внутренних дел австрийского нациста Артура Зейсса-Инкварта, а также объявил об интеграции австрийской экономической и внешней политики с германской. Шушниг был потрясен такими требованиями. За обедом в тот день Гитлер исправно играл роль радушного хозяина дома и вел светские беседы, в то время как Шушниг не проронил ни слова. К концу дня австрийский канцлер и вовсе походил на бесплотную тень, поскольку так и не сумел оказать фюреру сопротивление в насущных для всех вопросах. «Молчание Шушнига, – отмечает доктор Отто Пирхем, – было вызвано тем, что во время беседы с Гитлером он едва ли услыхал что-нибудь особо приятное».

Сразу после конференции в Берхтесгадене Ютте Рюдигер довелось узнать мнение Гитлера о Шушниге. Ее пригласили на официальный партийный ужин в качестве имперского референта БДМ (союза немецких девушек). Когда фюрер подсел к ней за столик, внимание всех присутствующих переключилось на австрийского канцлера: «Гитлер заметил, что Шушниг напоминает ему коллекционера бабочек – только ботанизирок[8] не хватает». А затем фюрер привел метафору, по его мнению, отражающую взаимоотношения Австрии и Германии: «Я сказал ему, что у нас в рейхе так говорят: “От одного только хорошего двигателя много проку не будет, машина далеко не уедет. Нужна еще хорошая ходовая часть, но и хорошая ходовая часть бесполезна сама по себе”».

Канцлер Шушниг по-прежнему пытался помешать достижению конечной, по его мнению, цели нацистов – подчинения всей его страны. 8 марта 1938 года он объявил о проведении плебисцита, назначенного на 13 марта, где австрийцы смогли бы выразить свое мнение по поводу того, хотят ли они, чтобы их государство стало частью Германского рейха. Под давлением Гитлера Шушнигу пришлось отказаться от этого замысла, однако отношения между странами все равно сделались более напряженными. От Риббентропа фюреру стало известно о том, что Англия не собирается бороться за Австрию, поэтому он решил сосредоточиться на другой задаче – смягчить отрицательную реакцию в близлежащей Италии.

Десятого марта Гитлер отправил с принцем Филиппом Гессенским письмо, в котором объяснялось, что Италии не следует опасаться ничего, какими бы ни были действия рейха по отношению к Австрии; Гитлер обещал, что Бреннерский перевал по-прежнему останется границей между этими двумя государствами. На следующий день принц Филипп Гессенский связался с Гитлером по телефону и доложил о точке зрения Муссолини на вероятное вторжение в Австрию: «Я только что прибыл из Палаццо Венециа. Дуче выслушал все мое сообщение самым дружелюбным образом и шлет вам поклон»²⁰.

Гитлер ответил: «В таком случае передай Муссолини, что я никогда не забуду ему этого. Никогда, никогда, никогда, что бы ни случилось. Как только уладим австрийский вопрос, я пойду рука об руку с дуче, хоть сквозь огонь и воду – и будь что будет».

Горячность в ответе Гитлера лишний раз доказывает, какие тревоги мучили его во время кризиса, и отчасти объясняет, почему он сохранил верность Муссолини до самого конца войны. Историк Иоахим Фест пишет об «истерии и сомнениях», охвативших Гитлера в то время: «Ни от кого в окружении Гитлера не укрылись ни невероятный хаос, сопутствовавший этому решению, ни паника и смятение, обуявшие их лидера накануне первого захватнического нападения. Множество поспешных, ошибочных решений, вспышки ярости, бессмысленные телефонные звонки; за те считаные часы до объявления Шушнигом плебисцита Гитлер отдавал сотни приказов, отменяя их буквально через минуту… Кейтель (начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии) назовет позднее то время периодом настоящего «мученичества»²¹.

Такой образ Гитлера нам незнаком. В расхожем мифе (разумеется, любовно созданным самими нацистами) Гитлера представляют крайне решительным. На самом же деле твердость характера демонстрировал Геринг, который с ледяным спокойствием воспринял самое радикальное на тот момент решение режима – и именно он отдал войскам приказ переходить в наступление. Геринг был настоящим «бультерьером» – в полном соответствии с пожеланиями своего фюрера. Однако его решительность объяснялась и другой причиной – развязав австрийский конфликт, он надеялся отвлечь внимание от устранения Фрича, – устранения, к которому сам приложил руку.

12 марта 1938 года Гитлер с триумфом вошел на территорию Австрии – своей родины. В сохранившемся до нашего времени кинофильме мы видим бушующие эмоции австрийцев – они рыдают, кричат, скандируют: «Один рейх, один народ, один фюрер!» Немецких солдат осыпают цветами и поцелуями. Если даже посмотреть этот фильм таким, каков он есть, безо всяких комментариев, сопровождаемый лишь исступленными криками австрийцев, бьющихся в экстазе, то кажется, что кинопленка отражает истинный дух того времени. Восторгу немцев, удостоившихся такого искреннего почитания, также не было предела. «Это был лучший день в моей жизни, – вспоминает Рейнхард Шпитци. – Я ехал в кортеже вместе с Гитлером, в шестой машине, и не мог сдержать слез радости».

Для таких жителей Австрии, как Сюзи Зейтц, Гитлер предстал в новом свете – теперь они увидели у него искреннюю заинтересованность в их народе. Все тогда умоляли: «“Возьмите нас к себе, мы хотим стать частью Германии, давайте объединим наши державы!” Сам народ будто бы давал Гитлеру единодушный ответ на вопрос, который тот даже не собирался задавать; ведь все мы отлично знали о намерениях фюрера относительно Австрии – он не считал нашу страну равной рейху». Однако оказалось, что Гитлера глубоко тронул радушный прием австрийцев – настолько, что он принял решение изменить планы касательно политической судьбы их страны. Раньше он твердо намеревался ограничиться созданием марионеточного правительства в Австрии. Теперь же, увидев своими глазами, насколько искренней поддержкой он пользуется среди жителей своей исторической родины – города Линц, он изменил свое мнение. Фюрер решил, что Австрия достойна большего, чем просто стать безвольным орудием в руках рейха; теперь он готов был наделить австрийцев статусом равноправной нации. Германии и Австрии предстояло слиться в по-настоящему единое государство.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.