Платон Зубов, его отец, братья и Светлейший
Платон Зубов, его отец, братья и Светлейший
Что же касается Екатерины, то и на сей раз оправдалась поговорка, что свято место пусто не бывает, так как политические конкуренты — сторонники и враги Потемкина — тут же стали подыскивать матушке-государыне нового фаворита. Каждая из сторон всеми способами пыталась познакомить Екатерину со своими кандидатами. Среди них были отставной секунд-майор Преображенского полка Казаринов, барон Менгден, будущий знаменитый военачальник и выдающийся храбрец Михаил Андреевич Милорадович — все молодые красавцы, за каждым из которых стояли самые влиятельные придворные — Потемкин, Безбородко, Нарышкин, Воронцовы и Завадовский.
Судьба улыбнулась двадцатидвухлетнему секунд-ротмистру Конной гвардии Платону Александровичу Зубову — ставленнику фельдмаршала князя Н. И. Салтыкова, главного воспитателя внуков Екатерины. Зубов, конечно же, был отменно красив и, кроме того, на тринадцать лет младше сына Екатерины Павла.
Все предыдущие фавориты Екатерины, появившиеся после отбытия Потемкина из Петербурга, оказывались возле нее с благословения и согласия Светлейшего. А вот Платон Александрович — волею судьбы последний ее фаворит — был введен в будуар государыни его недоброжелателями, которые воспользовались тем, что Потемкин находился на Дунае.
О «партии» Зубова хорошо осведомленный в придворных делах поверенный Потемкина в Петербурге, полковник Михаил Гарновский писал: «Николай Иванович Салтыков был и есть Зубовым протектор, следовательно, и полковнику Зубову наставник, Зубов-отец — друг князя Александра Алексеевича Вяземского, а Анна Никитична Нарышкина предводительствует теперь Зубовым и посему играет тут первую и знатную роль. Вот новая перемена со своею лигою, которые, однако же, все до сих пор при воспоминании имени его Светлости неведомо чего трусят и беспрестанно внушают Зубову иметь к его Светлости достодолжное почтение, что и господину Зубову (отцу) твердили».
В тот же вечер, когда Дмитриев-Мамонов получил отставку, к Анне Никитичне Нарышкиной явился Зубов и там встретился, конечно же не случайно, с заехавшей к ней, как будто ненароком, Екатериной. Здесь-то она и сделала окончательный выбор, отправив затем нового фаворита сначала к Роджерсону, а потом к «пробир-фрейлине» Протасовой. Вечером, 20 июня 1789 года, после того как Екатерина получила заверения и Роджерсона, и Протасовой в здоровье и мужских достоинствах претендента, она, будто бы нечаянно и совершенно случайно, встретилась с Зубовым в Царскосельском парке и отвела его в Мавританскую баню, представлявшую собой точную копию бани турецкого султана, где окончательно убедилась в справедливости данного ей заключения.
Придворные из партии Потемкина удивились появлению Зубова в роли фаворита, называя его «мотыльком-поденкой» и «эфемеридой», но вскоре поняли, что ошиблись. В тот момент, когда Мамонов, нанеся прощальный визит Екатерине, спускался вниз по парадной лестнице Зимнего дворца, навстречу ему шел Зубов.
— Что нового? — спросил Зубов, поклонившись.
— Да ничего, кроме того, что вы поднимаетесь, а я опускаюсь, — ответил бывший фаворит.
1 июля Мамонов оставил апартаменты Зимнего дворца и уехал в Москву.
На следующий день ротмистр Платон Александрович Зубов стал полковником гвардии и флигель-адъютантом, а еще через сутки обнаружил в ящике своего письменного стола сто тысяч рублей золотом и двадцать пять тысяч — ассигнациями.
Вечером он был приглашен Екатериной играть с нею в карты и таким образом представлен ею узкому кругу самых близких друзей. Когда игра закончилась, Екатерина, взяв под руку нового флигель-адъютанта, направилась к дверям своей спальни. И уже на следующее утро почти все первые лица империи собрались в приемной Зубова. Здесь были Салтыков и Морков, Нарышкин и Вяземский, старик Мелиссино и Архаров, Самойлов и Безбородко, — князья, графы, генералы. Зубов заставил их ждать более часа и наконец появился с надменной, но ласковой улыбкой.
В приемной Зубова, пока молодой красавчик вымаривал всех сановников за дверью своей спальни, у царедворцев было достаточно времени обменяться друг с другом сведениями о Платоне Александровиче и его родственниках.
Знающие люди, — а в приемной в таковых недостатка не было, — утверждали, что дворяне Зубовы делились на две ветви. Одна из них происходила от татарского — еще ордынских времен — баскака Амрагата, принявшего христианство в XIV веке, вторая — от одного из бояр Ивана III. В семье фаворита считали, что их предком является боярин и что отец Платона Александровича Зубова — десятое колено именно этой ветви. Отец новоявленного счастливчика, Александр Николаевич Зубов, родился 6 августа 1727 года и в 1762 году женился на Елизавете Алексеевне Вороновой, бывшей младше его на пятнадцать лет. В браке родилось четыре сына — Николай, Дмитрий, Платон и Валериан, и три дочери — Ольга, Екатерина и Анна.
До 1789 года, когда произошел «случай» с его сыном Платоном, Зубов-отец был управляющим одним из имений Н. И. Салтыкова, хотя и сам не был бедным, занимая к тому же пост вице-губернатора в одной из провинций. Как только Платон Зубов оказался в фаворе, отца тут же перевели в Петербург обер-прокурором Первого департамента Сената, ведавшего важнейшими вопросами государственного управления. Здесь почти сразу же новый обер-прокурор заявил себя хотя человеком и умным, но злым, недобросовестным и большим охотником до взяток. Но протекция сына делала его недосягаемым для контроля и ответственности.
Когда Зубов-отец появился в Петербурге, здесь уже служили и все его сыновья, находившиеся с юности под покровительством фельдмаршала Николая Салтыкова и все до одного служившие в конной гвардии — Николай был подполковником, находясь под командованием Суворова, Дмитрий — секунд-ротмистром, что соответствовало чину капитана, а самый младший — Валериан — подпоручиком. Да и Платон Александрович был, как и Дмитрий, секунд-ротмистром Конной гвардии и именно в этом чине был представлен Екатерине после того, как оказался командиром отряда охраны в Царском Селе.
Вместе с Зубовым-отцом приехали в Петербург его жена и дочери.
Все Зубовы были представлены императрице, но хотя она каждого из них приняла с радушием и лаской, с особенным расположением и сердечностью был встречен ею самый младший из братьев — семнадцатилетний Валериан, юноша не только красивый, но и обладающий многими иными достоинствами — смелостью, открытостью, веселостью, в котором детская непосредственность соседствовала с живым умом и настойчивым стремлением быть во всем первым и непременно добиваться успеха.
Платон Зубов тут же заметил, сколь отрадное впечатление произвел младший брат на шестидесятилетнюю императрицу, и, опасаясь успеха Валериана, добился его отправки в действующую армию, к Потемкину.
В конце сентября 1789 года восемнадцатилетний подполковник Валериан Зубов уехал к Светлейшему с рекомендательным письмом Екатерины. Валериан и сам хотел ехать к Потемкину и просил об этом императрицу, не зная, что причиной его отправки была ревность брата.
Когда юный подполковник появился в Яссах, в ставке Светлейшего, тот давно уже доподлинно знал обо всем, случившемся в Петербурге. Ситуация ничуть не волновала Потемкина, ибо он, как и многие его сторонники — опытнейшие сановники и царедворцы, — был уверен, что только что зажегшаяся звездочка нового любимца не сможет соперничать по своему свету и блеску с немеркнущим светилом Светлейшего князя Тавриды. И хотя Потемкин перестал быть единственным фаворитом императрицы уже двенадцать лет назад, но никто из последующих наперсников Екатерины не мог сравниться с ним ни по силе влияния на императрицу, ни по реальным плодам деятельности на благо России.
Где были ныне Завадовский, Зорич, Корсаков, Ермолов, Мамонов, пытавшиеся соперничать с «великим циклопом»?
Потому и не ждал никто, как и сам Потемкин, что юноша флигель-адъютант, проведший всего ничего ночей с престарелой императрицей, сможет вытеснить из ее сердца венчаного мужа, которому отдавались царские почести, где бы он ни появился.
Потемкин, получив сообщение, что впервые возле Екатерины появился не его ставленник, а креатура враждебного ему Салтыкова, решил, что и на сей раз все обойдется. Приезд Валериана Зубова не заставил Потемкина изменить свое отношение к произошедшему, и он ничуть не опасался, что брат фаворита, находясь рядом, в его ставке, сможет повредить ему во мнении императрицы, оказываясь вольным или невольным свидетелем отнюдь не безобидных утех, длинной чередой разворачивавшихся в покоях ясского дворца. И хотя вскоре после приезда Валериана Потемкин понял, что влияние Платона Зубова на императрицу растет чрезвычайно быстро, он все же не спешил в Петербург. Во многом виной тому был новый роман с женой его двоюродного брата, 26-летней красавицей Прасковьей Андреевной Потемкиной, урожденной Закревской. Она появилась в военном лагере весной 1789 года и сразу же сразила 50-летнего полководца.
Сохранились письма Потемкина Прасковье Андреевне, написанные на цветных листах почтовой бумаги с золотым обрезом. Вот всего лишь два из них: «Жизнь моя, душа общая со мною! Как мне изъяснить словами мою к тебе любовь, когда меня влечет непонятная к тебе сила… Нет минуты, чтобы ты, моя небесная красота, выходила у меня из мысли; сердце мое чувствует, как ты в нем присутствуешь. Приезжай же, сударушка, поранее, о, мой друг, утеха моя и сокровище безценное ты; ты — дар Божий для меня. Целую от души ручки и ножки твои прекрасные, моя радость! Моя любовь не безумною пылкостью означается, как то буйное пьянство, но исполнена непрерывным нежнейшим чувствованием. Из твоих прелестей неописанных состоит мой екстазис, в котором я вижу тебя живо перед собой».
А вот другое письмо: «Ты смирно обитала в моем сердце, а теперь, наскуча теснотою, кажется, выпрыгнуть хочешь. Я это знаю потому, что во всю ночь билось сердце, нежели ты в нем не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! Я — за тобою и, держась крепко, не отстану, а еще к тому прикреплю тебя цепью твердой и ненарушимой моей привязанности…».
Прасковья Андреевна, конечно же, поверила князю. И как было не поверить, получая такие письма, а кроме того, и иные подтверждения в любви, но тут же была обманута.
Весь 1789 год был переполнен амурными утехами и беспрерывными победами князя Таврического над прелестнейшими дамами России, Польши, Молдавии, актрисами из разных европейских стран, приезжавшими в ставку Светлейшего в Яссы очень часто не без определенного умысла.
Потемкин занимал в Яссах самый большой и роскошный дворец князей Канта Кузинов — знатнейшего рода в Молдавии и Валахии. Здесь, трижды в неделю, происходили роскошнейшие балы и празднества.
Весной 1789 года армия Румянцева была передана князю Н. В. Репнину, а затем слита с армией Потемкина. Разумеется, главнокомандующим был назначен Потемкин. Он поставил своей целью овладеть Бендерами и почти все войска двинул к стенам этой крепости. Осада Бендер шла вяло, Потемкин не форсировал военные действия, пока в сентябре Суворов не разбил 90-тысячную турецкую армию при Рымнике, за что получил графский титул «Рымникского». После этого Потемкин взял и Бендеры.
В осаде Бендер рядом с ним был и Валериан Зубов. Точнее было бы сказать «при капитуляции Бендер», так как крепость сдалась, как только русские войска окружили ее, еще не приступив к осадным действиям. Однако, как бы то ни было, крепость пала, и при отсутствии других успехов следовало обратить внимание на этот. Валериан, честно и ревностно служивший и в ясском дворце, и на берегах Днестра, под Бендерами, был послан Потемкиным в Петербург с радостным извещением о победе.
14 ноября 1789 года он примчался в столицу, и Екатерина пожаловала гонца чином полковника и званием флигель-адъютанта. Сверх того было дано ему десять тысяч рублей, золотая табакерка с вензелем и перстень с алмазом.
Всю зиму молодой полковник и флигель-адъютант провел в Петербурге, вызывая новый прилив ревности своего старшего брата. И снова уехал в Яссы, с еще одним рекомендательным письмом императрицы к Главнокомандующему.
29 марта 1790 года Валериан Зубов уехал из Петербурга и в середине апреля попал в ту же самую обстановку, в какой застал Потемкина полгода назад, когда впервые приехал в Яссы.
И дворец был тот же, и люди те же, только предмет страсти Григория Александровича в очередной раз переменился. Теперь это была двадцатитрехлетняя гречанка совершенно сказочной красоты, смотреть на которую собирались толпы народа и в Варшаве, и в Париже. Это была знаменитая София Витт, впоследствии графиня Потоцкая-Щенсны, женщина фантастической биографии. Жена польского генерала Иосифа Витта, София Клявона родилась в Константинополе, где была не то прачкой, не то невольницей. Ее купил польский посол в Турции Боскап Ляскоронский и, привезя в польские владения, перепродал И. Витту, бывшему тогда майором. Уже известный нам Тургенев писал о мадам Витт, что Потемкин «куртизанил с племянницами своими и урожденною гречанкой, бывшею прачкою в Константинополе, потом польской службы генерала Витта женою, потом купленною у Витта в жены себе графом Потоцким и, наконец, видевшею у ног своих обожателями своими: императора Иосифа, короля прусского, наследника Фредерика II (т. е. Фридриха II — Фридриха-Вильгельма III. — В. Б.), Вержена — первого министра во Франции в царствование короля-кузнеца Людовика XVI, шведского короля Густава (Густава III. — В. Б.); будучи в преклонных летах, графиня София Потоцкая была предметом даже императора Александра Павловича».
Потемкин предложил ей в подарок необычайно дорогую и красивую кашемировую шаль, но фанариотка отказалась от подарка, сказав, что такую дорогую шаль она принять не может.
Тогда Потемкин на следующем празднике устроил для двухсот приглашенных дам беспроигрышную лотерею, в которой разыгрывалось две сотни кашемировых шалей, и все, кто принимал в игре участие, получили по одному из выигрышей. Получила свою шаль и мадам Витт, но зато совесть ее была чиста, — она не разорила Светлейшего на дорогой подарок.
После мадам Витт настала очередь не менее очаровательной, но еще более молодой княжны Долгоруковой.
В день ее именин Потемкин, устроив еще один праздник, посадил княжну рядом с собой и велел подать к десерту хрустальные чаши, наполненные бриллиантами. Из этих чаш каждая дама могла зачерпнуть для себя ложку бриллиантов. Когда именинница удивилась такой роскоши, Потемкин ответил: «Ведь я праздную ваши именины, чему же вы удивляетесь?»
А когда вдруг оказалось, что у княжны нет подходящих бальных туфелек, которые обычно она выписывала из Парижа, Потемкин тотчас же послал туда нарочного, и тот, загоняя лошадей, скакал дни и ночи и все-таки доставил башмачки в срок. (А все дело было в том, что туфельки княжны уже вышли из моды, а ей нужны были моднейшие.)
Потемкин, превратив свою жизнь в беспрерывный праздник, все же успевал следить и за ходом военных действий, и за положением дел в Петербурге. Он знал о том, что партия Зубова пытается похоронить его «Греческий проект». Но, прекрасно осведомленный о всех интригах двора, знал и то, что именно теперь, — конечно же, по повелению Екатерины, — возле одиннадцатилетнего Константина появилось особенно много греков. И в ученье стали много времени уделять истории Греции и ее языку. Для бежавших от турок греков был в Петербурге открыт греческий Кадетский корпус, а в печати все сильнее звучала эллинская тема.
По всему было видно, что Екатерина решила восстановить православную империю Палеологов и соединить Второй Рим с Римом Третьим. «Греческий проект» Потемкина, несмотря на его кажущуюся фантастичность и нереальность, превращался в действительность и собирал вокруг себя все большее число православных патриотов не только в России, но и на Балканах, где миллионы единоверных славян уже более трехсот лет жили под турецким гнетом. Да и вокруг Светлейшего оказалось множество людей, которые понимали величие и судьбоносность его «Проекта» и готовы были пожертвовать жизнью ради претворения этого великого замысла в жизнь. И первым из них был Суворов.
В то время, когда Суворов одерживал одну победу за другой, не упуская из вида стратегическую цель войны — сокрушение Порты и освобождение Балкан, Потемкин все более превращался в законченного сластолюбца, чьи прихоти и капризы давно уже не знали предела.
Балы и праздники проходили у Потемкина два-три раза в неделю, а в те вечера, когда их не было, в интимных покоях Светлейшего появлялись новые соискательницы его ласк и бриллиантов.
Утомившись всем этим, пресытившись любовью, пирами, лестью и легкими победами, Потемкин сделался раздражительным сверх всякой меры, пребывал в беспрерывной меланхолии и ни в чем не находил покоя.
А меж тем война продолжалась. В конце августа — сентябре 1790 года молодой Черноморский флот под командованием Ф. Ф. Ушакова разбил неподалеку от острова Тендра большую турецкую эскадру.
В ноябре 1790 года русские войска осадили сильнейшую крепость Измаил, и Потемкин, поколебавшись, 25 ноября все же склонился к штурму. Суворов прибыл под Измаил 1 декабря. В пять часов утра 11 декабря начался штурм. В тот же день Измаил, имевший сорокатысячный гарнизон, 265 орудий, несокрушимые бастионы и первоклассные укрепления, был взят тридцатитысячной армией Суворова.
В штурме Измаила принимал участие и Валериан Зубов. Командуя отрядом, он атаковал турецкую батарею, пробился к Килийским воротам и штыковым ударом опрокинул противника.
И вновь Потемкин послал его в Петербург с извещением о победе, за что Зубов получил чин бригадира и орден Георгия 4-го класса.
Во время его пребывания в Петербурге узнали о серьезной размолвке между Потемкиным и Суворовым, случившейся в конце декабря, когда победитель Измаила приехал в Яссы. Кажется, Потемкин, вопреки обычаю, на сей раз ревновал к чужому успеху, но не дал повода к тому, чтобы это заметили другие. Он приказал выстроить для встречи победителя триумфальные ворота, украсить город и подготовить праздничный фейерверк и артиллерийский салют.
К заставе были высланы нарочные, а по дороге ко дворцу — махальщики, чтобы Светлейший знал о приезде, как только экипаж Суворова появится у въезда в город.
Однако Суворов въехал с другой стороны, и не в экипаже, а в поповской телеге — долгуше, крытой рогожей. Упряжь на лошади была веревочной, и на козлах сидел старик-кучер в овчинном, до пят, тулупе и войлочной молдаванской шляпе.
Потемкина известили, когда Суворов уже въезжал к нему во двор.
Переполошившийся Светлейший побежал встречать гостя. Крепко обняв его, Потемкин спросил:
— Чем же могу я, сердечно чтимый друг мой Александр Васильевич, наградить вас за ваши великие заслуги?
На что Суворов ответил:
— Кроме Бога и государыни, меня никто наградить не может.
Потемкин молча повернулся и пошел в зал.
Там Суворов вручил ему рапорт о взятии Измаила и добавил:
— Мужайтесь, князь. Не придворные наветы — ваш гений. Надобно идти вперед, на Стамбул. И тогда история помянет вечным признанием ваши труды.
Потемкин молчал.
Суворов, не прощаясь, повернулся и пошел во двор.
Больше он с Потемкиным никогда не виделся.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.