Свита императрицы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Свита императрицы

24 января 1722 года Петр I создает «Табель о рангах» для женских придворных чинов по примеру немецкого и французского дворов. В него должны были входить:

— обер-гофмейстерины;

— жены действительных тайных советников — II класс;

— действительные статс-дамы;

— действительные камер-девицы — IV класс, равный рангу жен президентов коллегий;

— гоф-дамы — V класс, равный женам бригадиров (не получил значительного распространения);

— гоф-девицы — VI класс, равный женам полковников (не получил значительного распространения);

— камер-девицы.

Однако эта Табель о рангах строго никогда не соблюдалась. Большинство званий присваивалось лишь номинально, их обладательницы числились «в отпуску».

Так, например, статс-дамой Екатерины была Матрена Монс, сестра Виллима Монса и Анны Монс (Анны-Маргреты фон Монсон), бывшей любовницы Петра I. Однако Матрена вскоре стала супругой московского губернатора генерала Федора Николаевича Балка и появлялась при дворе лишь по случаю.

Собственно свиту Екатерины составляли четыре камер-юнкера и четыре фрейлины (от нем. фройляйн (Fraulein) — барышня). Хотя в более поздние времена фрейлины не могли быть замужними; выйдя замуж, они покидали двор, но при Петре I этого правила еще не существовало. Камер-юнкеры были обязаны следить за состоянием сел и деревень, пожалованных государыне ее супругом, а также монастырей, находившихся под особым покровительством императрицы. Они рассылали по имениям ревизоров, совершали покупки и продажи земель, принимали на службу в ведомство государыни, разбирали споры между управляющими или между монахинями и настоятельницами в монастырях, назначали жалованье, награды и «вспомоществование», т. е. материальную помощь, заведовали устройством празднеств и гуляний, вели закупку тканей или их отделку у заграничных поставщиков.

Среди фрейлин особо выделялась камер-фрау, заведовавшая женским гардеробом высочайших особ во дворце и прислуживавшая им при одевании. По распоряжению Петра, камер-фрау подыскивалась «из немок», так как они были хорошо знакомы с европейским женским платьем. Тем не менее камер-фрау Екатерины была не немка, а «русская шотландка» Мария Даниловна Гамильтон, дочь Виллема (Уильяма) Гамильтона, двоюродного брата Евдокии Григорьевны (Мэри) Гамильтон, жены Артамона Матвеева. Судьба Марии была трагична. Влюбившись в царского денщика Ивана Михайловича Орлова, она несколько раз беременела от него и вызывала у себя выкидыш либо убивала новорожденных детей. Когда дело раскрылось, Петр приговорил Марию за детоубийство к смертной казни: «Девку Марью Гамонтову, что она с Иваном Орловым жила блудно и была от него брюхата трижды и двух ребенков лекарствами из себя вытравила, а третьего удавила и отбросила, за такое душегубство, также она же у царицы государыни Екатерины Алексеевны крала алмазные вещи и золотые (червонцы), в чем она с двух розысков повинилась, казнить смертию. А Ивана Орлова свободить, понеже он о том, что девка Мария Гамонтова была от него брюхата и вышеписанное душегубство детям своим чинила, и как алмазные вещи и золотые крала, не ведал — о чем она, девка, с розыску показала имянно».

Ходили слухи, что царь поступил так из ревности, ибо Гамильтон была одно время и его любовницей, впрочем, такие слухи ходили практически обо всех фрейлинах Екатерины. Современники писали, что: «Когда топор сделал свое дело, царь возвратился, поднял упавшую в грязь окровавленную голову и спокойно начал читать лекцию по анатомии, называя присутствовавшим все затронутые топором органы и настаивая на рассечении позвоночника. Окончив, он прикоснулся губами к побледневшим устам, которые некогда покрывал совсем иными поцелуями, бросил голову Марии, перекрестился и удалился». Другая легенда утверждала, что голову Марии Гамильтон не выбросили, а заспиртовали и поместили в кунсткамере вместе с головой Вильяма Монса.

Другим фрейлинам Екатерины повезло больше — они не были ни обезглавлены, ни заспиртованы. Хотя умереть в почете и уважении довелось лишь одной из них.

Графиня Анна Гавриловна (Гаврииловна) Головкина была, по словам Берхгольца, «она из самых приятных и образованных дам в России. Она говорит в совершенстве по-немецки и очень хорошо по-французски, принадлежит здесь также к искуснейшим танцовщицам и, кажется, очень веселого характера. Но лицо ее так сильно испорчено оспою, что она не может называться хорошенькою; сложена она, впрочем, прекрасно».

В 1723 году Петр и Екатерина выдали Анну Гавриловну за генерал-прокурора Сената графа Павла Ягужинского, в 1725 году ей присвоили звание статс-дамы. Она благополучно пережила Петра и Екатерину и пострадала уже при Елизавете Петровне, когда, выйдя замуж во второй раз за канцлера Бестужева-Рюмина, оказалась замешана в дворцовом заговоре. Ей отрезали язык и сослали в Сибирь.

Варвара Михайловна Арсеньева, свояченица Александра Меншикова (сестра его жены), также попала в опалу вместе со своим покровителем Меншиковым только после смерти Петра. 22 мая 1727 года, при обручении своей племянницы Марии Меншиковой с императором Петром II, она была пожалована в обер-гофмейстерины двора царской невесты с ежегодным окладом в 2000 рублей. Кроме того, она получила в подарок несколько деревень. Однако свадьба расстроилась, и в сентябре того же года Меншикова, вышедшего из фавора государя, отправили с семьей в ссылку. Варвара поехала с ним. Но поскольку царедворцы опасались предприимчивой и энергичной женщины, то ее забрали из семьи и насильно постригли в монахини. Варвара писала к царевнам Екатерине и Прасковье Ивановнам, к княгине Татьяне Кирилловне Голицыной и прочим влиятельным дамам того времени, слала им подарки — но все было напрасно. Через год после своего насильственного пострига она скончалась.

Еще одна фрейлина княжна Мария Дмитриевна Кантемир — дочь молдавского господаря, князя Дмитрия Константиновича и Кассандры Кантакузен, бежавших в Россию, сестра известного русского поэта Антиоха Кантемира. Великолепно образованная девушка, она обучалась у греческого монаха Анастасия Кандоиди. Марию учили древнегреческому, латинскому, итальянскому языкам, основам математики, астрономии, риторики, философии, она увлекалась античной и западноевропейской литературой и историей, рисованием, музыкой.

И. Н. Никитин. Портрет княжны Смарагды Марии Кантемир. 1710-1720-е гг.

Ее отец, потеряв свои владения в результате турецкой кампании, перебрался в Петербург, где женится на юной красавице Настасье Трубецкой и окунулся в вихрь светской жизни. Марии такую жизнь, полную развлечений, зачастую непристойных, выдержать было сложно. Она и княгиня Кантемир попытались избегать двора и этим навлекли недовольство царя. 1 ноября, как утверждают дворцовые бумаги: «Павел Иванович Ягужинский с доктором Лаврентием Лаврентьевичем (Блументростом) да с Татищевым (царским денщиком) приезжали осматривать княгиню и княжну: в правды ли немогут (нездоровы), понеже в воскресенье в сенате не были». Впрочем, фрейлиной она пробыла недолго. Екатерина, опасаясь, что Петр может развестись с ней и жениться на знатной молдаванке, отстранила Марию от двора. Ходили слухи, что Мария забеременела от Петра, но Екатерина заплатила врачу Кантемиров, чтобы он устроил выкидыш и младенец погиб.

Позже Мария стала фрейлиной Анны Иоанновны, которой помог взойти на престол Антиох Кантемир (брат с сестрой были очень дружны). Она отвергала все предложения брака и после коронации Елизаветы удалилась от двора и поселилась в Москве, где развлекала себя организацией литературного салона и перепиской с братом на итальянском, чтобы попрактиковаться в этом языке и одновременно избегнуть цензуры. Она помогает брату, затеявшему торговлю мехами в Лондоне, посылая ему меха горностаев, соболей и медвежьи шкуры. В ответ он по ее просьбе посылает ей книги: по древней истории, описания путешествий в Индию и другие далекие страны, а также «что-нибудь по астрономии и геометрии, доступное ея пониманию» (строки из письма Марии).

У каждой фрейлины были свои горничные, у каждого камер-юнкера — лакеи. Кроме того, у Екатерины был свой кухмистер и конюх, свои «домовых дел портные» и «стряпчие» (нотариусы), свои «комнат девицы» и «комнат постельницы», поддерживающие порядок в доме, своя портомоя и целая «мастерская полата» для девиц «шьющих золотом и серебром» и «галандской пряжи мастериц». Кроме того, в штат входили кормилицы малолетних царских детей и учителя подросших царевен.

Говоря о царском дворе, нельзя не упомянуть о большом числе карликов и карлиц, развлекавших царскую чету.

Датский посланник Юст Юль описывает одно из таких развлечений: «В Петербург прибыло множество карликов и карлиц, которых по приказанию царя собрали со всей России. Их заперли, как скотов, в большую залу на кружале, так они пробыли несколько дней, страдая от холода и голода, так как для них ничего не приготовили, питались они только подаянием, которое посылали им из жалости частные лица. Царь находился в это время в отсутствии. По прошествии нескольких дней, вернувшись, он осмотрел карликов и сам, по личному усмотрению, распределил их между князем Меншиковым, великим канцлером, вице-канцлером, генерал-адмиралом и другими князьями и боярами, причем одному назначил их поменьше, другому побольше, смотря по имущественному состоянию каждого. Лицам этим он приказал содержать карликов до дня свадьбы карлика и карлицы, которые служили при царском дворе. Эта свадьба была решена самим царем, против желания жениха и невесты. Царь приказал боярам роскошно нарядить доставшихся им карликов, бывших до того в лохмотьях и полуголыми, в галунные платья, золотые кафтаны и т. п., ибо, следуя своему всегдашнему правилу, царь из своего кармана и на них не пожелал израсходовать ни копейки. Лица, которым было поручено их содержание и обмундировка, расшаркались, поклонились царю и без малейших возражений взяли карликов к себе.

Эту свадьбу карликов я считаю достойной описания. Произошла она следующим образом.

23-го царь назначил эту свадьбу на будущий вторник и с приглашением на нее прислал ко мне двух карликов; приезжали они на мое подворье в открытом экипаже 25-го. Все карлики и бояре разрядили своих карликов и привезли их с собой. На Неве было приготовлено множество малых и больших шлюпок. Общество переехало на них в крепость, где в соборе должно было произойти венчание. Против крепости, на пристани, царь сам расставил карликов. Жених шел впереди вместе с царем. За ними выступал один из красивейших карликов, с маленьким маршальским жезлом в руке; далее следовали попарно восемь карликов-шаферов, потом шла невеста, а по сторонам ее те два шафера, что ездили приглашать гостей на свадьбу; за невестой шли в семи парах карлицы и, наконец, чета за четой, еще 35 карликов. Те, которые были старше, некрасивее и рослее, заключали шествие. Таким образом, во всем карликов и карлиц я насчитал 62 души: впрочем, иные утверждают, что их было больше. Все они были одеты в прекрасные платья французского покроя, но большая их часть, преимущественно из крестьянского сословия и с мужицкими приемами, не умела себя вести, вследствие чего шествие это казалось особенно смешным. В таком порядке карлики вошли в крепость. Там встретил их поставленный в ружье полк, с музыкой и распущенными знаменами, часть его стояла у ворот, другая возле собора. Жениха и невесту обвенчали с соблюдением всех обрядов русского венчания, только за здоровье друг друга из стакана с вином они не пили и вокруг аналоя не плясали. Церемонии эти приказал опустить царь, так как очень спешил. Во все время, пока длилось венчание, кругом слышался подавленный смех и хохот, вследствие чего таинство более напоминало балаганную комедию, чем венчание или вообще богослужение. Сам священник, вследствие душившего его смеха, насилу мог выговаривать слова во время службы.

На мой взгляд, всех этих карликов по их типу можно было разделить на три разряда. Одни напоминали двухлетних детей, были красивы и имели соразмерные члены, к их числу принадлежал жених. Других можно бы сравнить с четырехлетними детьми. Если не принимать в расчет их голову, по большей части огромную и безобразную, то и они сложены хорошо, к числу их принадлежала невеста. Наконец, третьи похожи лицом на дряхлых стариков и старух, и если смотреть на одно их туловище, от головы и примерно до пояса, то можно с первого взгляда принять их за обыкновенных стариков, нормального роста, но, когда взглянешь на их руки и ноги, то видишь, что они так коротки, кривы и косы, что иные карлики едва могут ходить.

Из собора карлики в том же порядке пошли обратно к своим лодкам, разместились в маленькие шлюпки, гости сели в свои лодки, и весь поезд спустился к дому князя Меншикова, где должен был иметь место свадебный пир. Там в большой зале было накрыто шесть маленьких овальных столов с миниатюрными тарелками, ложками, ножами и прочими принадлежностями стола, все было маленькое и миниатюрное. Столы были расставлены овалом. Жених и невеста сидели друг против друга: она за верхним, он за нижним столами в той же зале. Как над ней, так и над ним было по алому небу, с которого спускалось по зеленому венку. Однако за этими шестью столами все карлики поместиться не могли, а потому был накрыт еще один маленький круглый стол, за который посадили самых старых и безобразных. За столом в сидячем положении эти последние представлялись людьми, вполне развитыми физически, тогда как стоя самый рослый из них оказывался не выше шестилетнего ребенка, хотя на самом деле всякий был старше 20 лет. Кругом залы, вдоль стен, стояли четыре стола, за ними, спиной к стене и лицом к карликам, сидели гости. Край столов, обращенный к середине залы, оставили свободным, чтобы всем было видно карликов, сидевших посреди залы за упомянутыми маленькими столами. За верхним из тех столов, что стояли вдоль стен, помещались женщины, за тремя остальными — мужчины. Карлики сидели на маленьких деревянных скамейках о трех ножках, с днищем в большую тарелку. Вечером, когда в залу внесены были свечи, на столы перед карликами поставили маленькие свечечки в позолоченных точеных деревянных подсвечниках. Позднее, перед началом танцев, семь столов, за которыми обедали карлики, были вынесены, а скамейки, на коих они сидели, были приставлены к большим столам. Пока одни карлики танцевали, другие сидели на скамейках. Приглашенные на эту комедию остались на своих прежних местах, за которыми обедали, и теперь принялись смотреть. Тут, собственно, и началась настоящая потеха: карлики, даже те, которые не только не могли танцевать, но и едва могли ходить, все же должны были танцевать во что бы то ни стало, они то и дело падали, и так как по большей части были пьяны, то упав, сами уже не могли встать и в напрасных усилиях подняться долго ползали по полу, пока, наконец, их не поднимали другие карлики. Так как часть карликов напилась, то происходило и много других смехотворных приключений: так, например, танцуя, они давали карлицам пощечины, если те танцевали не по их вкусу, хватали друг друга за волосы, бранились и ругались и т. п., так что трудно описать смех и шум, происходивший на этой свадьбе».

Такое глумление над калеками вряд ли покажется смешным современному человеку, но в XVIII веке должность придворного карлика была для инвалида, пожалуй, единственным способом найти средства к существованию кроме милостыни.

Другой разновидностью шутов был так называемый «Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор», учрежденный Петром I «с целью развлечений, питейных увеселений, карнавальных действ и так далее» и пародирующий римскую католическую церковь. Одной из немногочисленных женщин, входивших в этот собор, была «княгиня-игуменья» — княгиня Настасья Голицына, дочь боярина князя Петра Ивановича Прозоровского, сделавшаяся близкой подругой Екатерины и ее придворной шутихой после кончины Петра I. В придворном журнале Екатерины мы читаем, что императрица, Меншиков и другие сановники обедали в зале и пили английское пиво, «а княгине Голицыной поднесли другой кубок, в который Ее величество изволила положить 10 червонцев». Это значит, что получить золотые монеты Голицына могла, только выпив огромный кубок целиком.

Еще одной женщиной, входившей во Всепьянейший собор, была «архиигуменья» Дарья Гавриловна Ржевская, жена стольника И. И. Ржевского. При приеме новых кандидатов Дарья Гавриловна раздавала членам собора «балы», а они целовали ее «в перси». «Балами» являлись два яйца: «натуральное», то есть куриное, служило белым шаром при баллотировке, а деревянное, обшитое материей, — черным. Члены собора должны были голосовать, опуская яйца в ящик; после окончания процедуры производился подсчет голосов.

Как уживалось в умах людей XVIII века это разнузданное веселье с идеалом галантного придворного, известно только им самим…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.