2.2. Военная контрразведка противников на Восточном фронте

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.2. Военная контрразведка противников на Восточном фронте

История органов контрразведки на Восточном фронте российской Гражданской войны не является новой для отечественной науки. За последние годы вышло достаточно большое количество публикаций, посвященных этой теме, среди них труды В. Ж. Цветкова, Н. В. Грекова, Е. А. Корневой, Н. С. Кирмеля и др.

Однако все эти работы, увы, посвящены исследованию лишь белогвардейских контршпионских ведомств, в то время как аналогичные советские структуры в Сибири почти не затронуты в исторической литературе[322]. Такой подход создает нездоровую историографическую ситуацию, когда органы по борьбе со шпионажем по одну сторону фронта изучаются в ущерб рассмотрению спецслужб противника.

Особенно это характерно для Восточного фронта как зоны противостояния белых и красных. С одной стороны, адмирал А. В. Колчак, особенно после недавно показанного на экранах нашей страны фильма, импонирует общественности. С другой стороны, советская власть, всячески боровшаяся с многочисленными проявлениями сепаратизма на Востоке страны[323], также не может не вызывать уважения. К тому же, будучи в конце 1917 — начале 1918 годов единственной хотя бы формально легитимной властью в стране вообще и на территории Сибири в частности[324], она довольно позитивно выглядела на фоне местных антибольшевистских правительств, спонсируемых из-за рубежа и опиравшихся на иностранную военную поддержку.

Таким образом, во избежание идеализации любого из противоборствующих лагерей (в каждом из которых можно найти и светлые, и темные стороны) необходимо деполитизированное, объективное и непредвзятое рассмотрение их участия в Гражданской войне. Подобное исследование целесообразно осуществить на примере истории органов государственной безопасности на Восточном фронте, во-первых, вследствие важности их деятельности для повышения эффективности систем военно-политического управления противников и, во-вторых, ввиду значимости самого Восточного фронта как стратегически важного ТВД в контексте общего противоборства антибольшевистского движения и советской власти. Обратимся к фактам.

Начало вооруженной борьбы сторонников и противников РСДРП(б) на Востоке России относится к ноябрю 1917 года, когда на путь сопротивления новой власти встало Оренбургское казачье войско во главе с атаманом А. И. Дутовым[325]. Казаки создали свой орган власти — «Комитет Спасения Родины и Революции», разоружили гарнизон Оренбурга и приступили к формированию антибольшевистских добровольческих отрядов. Однако отсутствие у них широкой поддержки местного населения и общая пассивность утомленных мировой войной казачьих частей привели к тому, что Оренбург был захвачен войсками РСФСР уже в конце января 1918 года, а сторонникам А. И. Дутова пришлось отступить в глубь Сибири[326].

Тем не менее даже эта неудачная попытка организации отпора продвижению советской власти на Восток страны свидетельствует о наличии определенных предпосылок к развертыванию широкомасштабной антибольшевистской борьбы на данной территории. Об этом же говорит и создание в Томске на рубеже 1917–1918 годов сразу нескольких органов управления, оппозиционных Советам рабочих и солдатских депутатов. Речь идет о Сибирской областной думе, избираемом ей Сибирском областном совете (СибОС), Временном правительстве автономной Сибири[327] и Западно-Сибирском комиссариате[328].

Некоторые из этих учреждений, в конечном счете, потерпели поражение в столкновении с большевистскими Совдепами. Но, несмотря на это, данные органы, состоявшие в основном из эсеров и провозглашавшие одной из своих целей борьбу с большевизмом[329], отражали общую тенденцию к неприятию сибирской военной и политической элитой политики РСДРП(б).

В свою очередь, разгон членами Томского Совета депутатов СибОС наглядно продемонстрировал необходимость налаживания исключительно подпольной работы по подготовке свержения Советской власти. Это становилось тем более актуально, если принять во внимание, что весной 1918 года на подконтрольной большевикам территории начинается создание местных чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией. Такие ЧК создавались в Омске, Новониколаевске, Екатеринбурге и других городах региона. Помимо этого местные органы государственной безопасности РСФСР были представлены и филиалами Военного контроля Наркомвоена при штабах военных округов.

В таких обстоятельствах создать сколько-нибудь многочисленную тайную организацию было весьма затруднительно, но местным офицерам это удалось. По данным историка Н. С. Ларькова, общая численность антибольшевистских подпольщиков к весне 1918 года составляла 6000 человек[330], охвативших своей деятельностью почти 50 населенных пунктов Западной и Восточной Сибири.

Их работа не была вскрыта местными чекистами и сотрудниками Военконтроля по нескольким причинам. Во-первых, отказа ВЧК от использования секретной агентуры, являвшейся наиболее рациональным и эффективным средством обнаружения контрреволюционеров и заговорщиков. Во-вторых, слабости Военного контроля, не имевшего сил и средств для вскрытия преступной деятельности подпольщиков и вынужденного сосредоточить свою работу исключительно на пресечении иностранного шпионажа[331], как того требовали нормативные документы. В-третьих, наличия почти в каждой офицерской ячейке собственной контрразведки, осуществлявшей контроль благонадежности повстанцев[332].

* * *

Тем не менее даже создание достаточно мощного антибольшевистского подполья не гарантировало возможности свержения советской власти, опиравшейся на формируемые в срочном порядке части Красной Армии[333]. Толчком к началу вооруженного выступления послужил мятеж Чехословацкого корпуса в мае 1918 года, поддержанный антибольшевистскими силами в Сибири и в прилегающих районах. В результате советская власть была свергнута на огромной территории, а РСФСР оказалась отрезана от необходимых ей природных ресурсов. Так на стратегических картах Гражданской войны появился Восточный фронт, протянувшийся от Урала до Поволжья.

Начало открытого противостояния красных и белых на Востоке России имело несколько ведущих последствий для отечественных спецслужб в данном регионе. Первым из них была активизация антибольшевистских разведывательных групп, состоявших из 5–10 агентов, занятых сбором информации о советских вооруженных силах и проникновением в аппараты государственных органов РСФСР[334]. В связи с этим требовалось создание разветвленной контрразведывательной сети на территории Советской Республики.

В то же время отсутствие единого управляющего центра, осуществлявшего руководство контршпионажем в Красной Армии, привело к тому, что эта функция на Восточном фронте первоначально оказалась закреплена за следственным отделом Комиссариата публичного обвинения[335], военными комиссариатами Уральского и Приволжского округов[336] и другими учреждениями, напрямую не связанными с противодействием разведывательно-диверсионной деятельности. Борьба со шпионажем велась ими слабо[337], что вкупе с неудачами Красной Армии позволяло чешским и белогвардейским войскам занимать все большие территории.

Летом 1918 года в захваченной антибольшевистскими войсками Самаре был создан Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), распространивший свое влияние на большую часть Поволжья и даже претендовавший на придание своей власти общероссийского характера[338]. В связи с этим закономерным становился вопрос о создании в подчинении Комуча собственных вооруженных сил, получивших название «Народной армии», которая, впрочем, не пользовалась поддержкой местного населения[339].

Не во всем доверяя русским офицерам, чей менталитет зачастую противоречил идеологии социалистов из состава Самарского правительства[340], Комуч пошел по пути интеграции русских и чешских воинских частей в единую армию. Основной же его вооруженной опорой стали части Чехословацкого корпуса численностью около 10 000 человек[341]. Разумеется, это не могло не наложить отпечаток и на местные органы военной контрразведки.

Вследствие того, что большинство эсеров и меньшевиков к спецслужбам относились как к отжившему репрессивному инструменту Российской империи, воссоздание контршпионских учреждений, по их мнению, могло привести к падению демократичности собственного правительства и «возврату к старому режиму», поэтому главной опорой Комуча в области борьбы с большевистскими агентами стали разведструктуры Чехословацкого корпуса[342].

Возглавили это учреждение комендант Самары Ребенда и поручик Глинка, под началом которых служили как чешские, так и русские контрразведчики. Заместителем Глинки был ротмистр Л. Н. Канабеев[343]. В то же время возможности привлечения бывших сотрудников отечественных военно-контрольных органов к обеспечению безопасности «Народной армии» были серьезно ограничены, поскольку отношение многих офицеров к власти Комуча определялось тезисом: «Мы не хотим воевать за эсеров. Мы готовы драться и отдать жизнь только за Россию»[344]. К тому же в распоряжении Комуча практически не было опытных офицеров Генштаба[345], способных наладить систематическое противодействие красноармейским шпионам, диверсантам и агитаторам.

Ввиду ограниченности кадровых ресурсов Самарское правительство оказалось вынуждено привлекать на службу любых лиц, имевших военный опыт и согласных добровольно вступить в ряды «Народной армии». Так, «в Военное ведомство стали проникать нежелательные элементы и начались подготовки к различным заговорам, которые были обнаружены не изнутри Военного ведомства, а извне его»[346].

Отчасти из-за этого центр тяжести в сфере противодействия агентуре Красной Армии на контролируемой Комучем территории был перенесен в военно-судебные учреждения и «штабы охраны» МВД[347]. Данные силовые структуры, однако, не оправдали доверия, превратившись из правоохранительных ведомств в карательно-репрессивные органы. Так, «на периферии, в отделении от комучевского правительства царил полный произвол».

К примеру, в Стерлитамаке ситуация характеризовалась «бесчинствами контрразведки», осуществлявшей массовые расстрелы, а в Самаре и ее пригородах сотрудники «штабов охраны» брали взятки за освобождение из-под стражи бывших работников советских учреждений.

В итоге, по признанию членов Комуча, им приходилось прибегать к отправке на места разнообразных комиссий для ликвидации «всех безобразий», творимых военно-полевыми судами и спецслужбами[348]. Таким образом, желание социалистов всячески дистанцироваться от прежних органов госбезопасности, их практического опыта и кадрового потенциала негативно сказалось на качестве работы созданных в Самаре контрразведок. При этом если после поражения Комуча тактика опоры на иностранные вооруженные силы была признана ошибочной[349], то схожие действия в отношении спецслужб даже не рассматривались, что говорит о недооценке лидерами Самарского правительства значимости службы военной контрразведки в условиях Гражданской войны.

* * *

Что касается аналогичных органов РСФСР, то и они были весьма далеки от совершенства. Если военно-контрольные структуры ВВС и ВГШ не приобрели на Восточном фронте большого значения, то контрразведка Наркомвоена оказалась не в состоянии эффективно бороться с разведслужбами противников. Конечно, к ее несомненным успехам и достижениям можно отнести арест Военконтролем 1-й армии нескольких белогвардейских шпионов в Казани, а также вскрытие заговоров в 3-й и 4-й армиях[350]. Вместе с тем советские борцы со шпионажем не смогли своевременно обнаружить деятельность эсеровской подпольной организации в Самаре, подготавливавшей свержение в городе советской власти и оказавшей поддержку наступающим чешским частям. Не сумели контрразведчики вскрыть и преступную деятельность эсера Ф. Е. Махина, внедрившегося в органы военного управления Красной Армии на Восточном фронте, благодаря чему части «Народной армии» смогли практически без боя захватить Уфу[351].

И без того непростая ситуация в области борьбы с разведывательно-диверсионной деятельностью на Востоке России осложнялась и недостаточной бдительностью местных военных и гражданских руководителей, часто не осознававших важность и необходимость этой работы. К примеру, председатель Оренбургского губернского исполкома А. А. Коростелев, обнаружив факты передачи консулом США важных в военном отношении сведений своему непосредственному начальству в Москву[352], счел нужным доложить об этом не в контрразведку и не в ЧК, а главам Народных комиссариатов иностранных и внутренних дел. При этом его возмущение вызвал не сам факт передачи этой информации, а содержание перехваченной телеграммы, негативно описывавшей политику большевиков в Сибири.

Другим аналогичным случаем была выдача официального разрешения советских властей капитану английской разведки Хиксу на ознакомительную поездку по территории Сибири летом 1918 года. Полученные в ходе этого путешествия данные разведчик в дальнейшем передал в специальный «Разведывательный комитет для изучения русского вопроса», созданный в США с началом Чехословацкого мятежа, что также не встретило сопротивления местной советской администрации. Подобная беспечность во многом объяснялась тем, что по заявлениям американских дипломатов, «все консулы и дипломатические представители Соединенных Штатов в России и Сибири имеют прямые указания от президента Соединенных Штатов воздерживаться от вмешательства в какую-либо партийную или фракционную политику. Задача официальных представителей Соединенных Штатов в России — соблюдать полный нейтралитет»[353].

Однако, несмотря на это, следует признать, что официальный (и далеко не искренний) отказ диппредставителей США от вмешательства во внутрироссийский конфликт между белыми и красными вовсе не отменял необходимости противодействия их разведывательной работе. Ведь международное положение РСФСР было довольно неустойчивым, а значит, собранные иностранными агентами данные вполне могли быть впоследствии использованы против Вооруженных сил Советской России, что и показали дальнейшие события.

Что же до местных Чрезвычайных комиссий в начальный период Гражданской войны на Восточном фронте, то их работа не могла содействовать разоблачению иностранных и белогвардейских агентов в силу чрезмерной занятости ЧК выполнением своих непосредственных обязанностей, а именно: борьбой с контрреволюционными проявлениями на фронте и в тылу.

* * *

Весной и летом 1918 года почти всю территорию Сибири, Урала и Поволжья охватили восстания крестьян, рабочих, казаков и даже солдат Красной Армии. Такие бунты имели место в Тюмени, Невьянске, Верх-Исетске, Ижевске и других промышленных центрах региона[354]. Поднял восстание и 1-й московский продовольственный полк численностью около 1000 человек. К этому же периоду относится и восстание казаков под Челябинском[355].

Однако самым крупным выступлением антибольшевистской направленности по праву можно признать Ижевско-Воткинский мятеж, отчасти спровоцированный подпольной организацией «Союз фронтовиков» и охвативший сразу несколько уездов. Этот эпизод истории Гражданской войны наглядно демонстрирует все недостатки работы ЧК, вызванные явными пробелами в агентурной подготовке их сотрудников.

В августе 1918 года чекистами была засечена деятельность белогвардейских агитаторов в непосредственной близости от зоны боевых действий 2-й армии Восточного фронта[356]. Антисоветская пропаганда в данной области, по признанию самих чекистов, вполне могла претендовать на успех, так как на этой территории до сих пор не существовало Советов депутатов[357], а «население живет в страшной темноте, питается ложными слухами и страшно запугано грабительскими наклонностями красноармейских частей»[358]. Тем не менее добытая информация не была оценена по достоинству, поэтому восстание рабочих Ижевска в начале августа 1918 года стало для городских властей неожиданным сюрпризом.

Толчком к началу восстания послужил приказ местного военкомата о мобилизации всех бывших участников мировой войны для захвата Казани, недавно занятой частями Чехословацкого корпуса[359]. Учитывая, что отношение к чехам в этой местности оценивалось, как «сочувственное, даже восторженное», а авторитет Красной Армии был не слишком высок, данный приказ воспринимался весьма негативно. Попытка местной администрации восстановить порядок репрессивными мерами ни к чему не привела, лишь спровоцировав бывших фронтовиков на ответную агрессию.

В результате были убиты руководители почти всех силовых ведомств в городе: военный комиссар П. Лихвинцев, председатель трибунала В. Михайлов, начальник милиции И. Рогалев и председатель ЧК А. Бабушкин[360], на ком и лежала ответственность за неспособность властей оперативно и заблаговременно ликвидировать мятеж. В дальнейшем повстанцы приступили к формированию собственных вооруженных сил и даже смогли нанести ряд поражений частям 2-й армии[361].

В конце концов, мятеж был успешно подавлен в ноябре 1918 года, хотя ради этого потребовалось привлечь к операции войска стразу двух армий Восточного фронта, а также Нижегородский батальон корпуса войск ВЧК[362]. Данный случай наглядно показал важность агентурных мероприятий для обеспечения безопасности действующей армии и тыла, а также для повышения суммарной эффективности наступательных и оборонительных операций вооруженных сил.

* * *

Однако если в РСФСР к этому очевидному выводу пришли на основе горького опыта, заработанного в том числе в ходе борьбы на Восточном фронте, то Белое движение с первых же дней своего существования в Сибири приступило к организации полноценных контрразведывательных органов. Этим с лета 1918 года занимался военный министр Временного Сибирского правительства А. Н. Гришин-Алмазов[363], издавший постановление о передаче функций борьбы со шпионажем Отделу военного контроля (ОВК) при штабе Сибирской армии[364].

Данная политика не встретила понимания общественности, ратовавшей за отказ от «преследования за политические убеждения»[365], однако эскалация вооруженного конфликта, отягощенного идеологическим противостоянием большевиков и антибольшевистских сил, вынуждала правительство пойти на формирование военного контроля.

Фундаментом для этого учреждения и его филиалов послужили уже упоминавшиеся контрразведки, существовавшие при подпольных офицерских организациях. Следовательно, как совершенно верно отметил историк А. А. Рец, «создание контрразведывательных структур в Сибири происходило не сверху, а снизу»[366]. Данное обстоятельство не могло не повлиять на особенности формирования и функционирования антибольшевистских контршпионских органов.

В частности, ввиду малочисленности подпольных борцов со шпионажем в состав органов ОВК стали массово привлекаться солдаты и офицеры Чехословацкого корпуса. Так, главой Отдела военного контроля был назначен чешский капитан И. Зайчек, а его сослуживцы заняли посты начальников местных КРО. То есть первоначальное развитие контршпионских структур Белого движения в Сибири пошло по тому же пути, что и на территории, контролируемой Комучем. Это легко объяснимо, если принять во внимание, что оба региона в течение 1917 года лишились практически всех контршпионских ведомств и вынуждены были развернуть строительство соответствующих органов практически на пустом месте.

Разница заключалась в том, что лидеры антибольшевистского движения в Сибири имели возможность привлекать на службу опытных контрразведчиков, ранее работавших в военно-контрольных службах Российской империи и Временного правительства. Как следствие в первые месяцы Гражданской войны на Восточном фронте ОВК получил собственное нормативно-правовое обеспечение, представленное «Временным положением о правах и обязанностях чинов сухопутной и морской контрразведки по производству расследований», что выгодно отличало его от контрразведки в Поволжье.

Следующим шагом на пути организации контршпионских служб стало создание системы местных КРО, подчиненных центральному аппарату Отдела военного контроля. Такие учреждения появились в большинстве наиболее крупных городов Сибири и Урала: Томске, Иркутске, Красноярске и т. д.[367] Тем не менее на первых порах в документах никоим образом не декларировались принципы формирования подобных отделений, поэтому они создавались почти повсеместно в зависимости от значимости района боевых действий и по личной инициативе армейских командиров.

К тому же А. Н. Гришин-Алмазов отказался от создания «разветвленного аппарата Военного министерства, распределив его функции между штабами Сибирской армии и Западно-Сибирского военного округа»[368], вследствие чего проблему структурной подчиненности военно-контрольных органов решить было еще сложнее. В итоге на приведение этих КРО в стройную систему у белогвардейского военного командования ушло несколько месяцев, поэтому, по словам современных исследователей, работа означенных структур летом — осенью 1918 года «была в основном направлена на решение организационных и правовых вопросов»[369].

К недостаткам созданных контрразведывательных учреждений можно отнести несколько факторов.

Во-первых, помимо контршпионажа ОВК и его филиалы занимались также организацией военной разведки на территории противника, контролем за политическими настроениями населения и войск, а также арестами бывших сотрудников советских административных органов[370], что, безусловно, снижало эффективность непосредственного противодействия разведслужбам противника.

Во-вторых, на вооружение белогвардейскими контрразведчиками была взята довольно громоздкая система работы с осведомителями: «Данные негласной агентуры передавались агентам наружного наблюдения, которые занимались выяснением подлинности информации и сбором дополнительных данных об объектах слежки. Данные негласной агентуры и агентуры наружного наблюдения передавались в канцелярию, где их анализировали прикрепленные к ней офицеры контрразведки»[371]. Малейший сбой в любом из элементов этой системы автоматически приводил к потере важной информации и мешал проведению оперативных контршпионских мероприятий.

Однако отступление Красной Армии под давлением Чехословацкого корпуса и белогвардейских войск в глубь РСФСР вплоть до сентября 1918 года дало контрразведке необходимое время для налаживания структурно-функциональных связей между отдельными подразделениями военно-контрольной службы и вербовки агентуры.

Осенью 1918 года ситуация коренным образом изменилась: белогвардейская контрразведка вступила в новую фазу своего развития, спровоцированную комбинацией внутренних и внешних факторов. Ведущим из них было создание так называемой Уфимской Директории, или Всероссийского Временного правительства (ВВП), объединившего разрозненные антибольшевистские силы на Восточном фронте Гражданской войны[372]. Данный орган состоял из представителей разных политических сил, вследствие чего взгляды на будущее как вооруженных сил, так и спецслужб «сибирской контрреволюции» у его членов были иногда диаметрально противоположны.

Несмотря на это, Директория смогла выработать единую политическую программу, закреплявшую такие стремления правительства по военному вопросу, как «возрождение сильной боеспособной единой Российской Армии, поставленной вне влияния политических партий», а также «недопустимость политических организаций военнослужащих и устранение армии от политики»[373]. Обеспечением практической реализации данного тезиса за неимением в Сибири профессиональных органов политического сыска, разгромленных еще в начале 1917 года, была вынуждена заняться служба контрразведки.

В связи с этим требовалось принципиальное переосмысление роли и места данной службы в системе военно-политического управления антибольшевистскими силами на востоке России. Коренной переработке подверглись и нормативно-правовая база, и организационная структура военного контроля. Взамен успешно действовавшего «Временного положения…» было принято «Положение о военно-контрольных отделениях», согласно которому задача ОВК была сведена к борьбе с военным и политическим шпионажем, а также воспрепятствованию «тем мерам, которые могут вредить интересам Родины»[374].

Обращает на себя внимание особенность формулировки целей и задач, включавшая сравнительно новый для отечественных контрразведывательных органов термин «политический шпионаж»[375]. В предшествующий период он не значился ни в документах военного контроля Российской империи, ни Временного правительства. Под ним, видимо, подразумевалась враждебная деятельность политических партий в армии, включавшая помимо сбора разведывательной информации агитацию среди солдат и направленная на инспирирование восстаний и бунтов в вооруженных силах.

В этом проявилась общая для всех фронтов Гражданской войны тенденция к превращению военной контрразведки в военно-политическую, однако Восток России в этом отношении имел ряд особенностей. Главная из них заключалась в том, что инициатором данной трансформации выступало не антибольшевистское движение, а советская власть — к этому ее вынуждала как низкая эффективность работы местных органов ВК Наркомвоена, так и необходимость разграничения функций Военконтроля и армейских ЧК, появление которых началось именно на Восточном фронте[376].

При этом еще летом 1918-го в советских директивах и постановлениях стало фигурировать понятие «политическая контрразведка», а в дальнейшем широкое распространение получил и термин «политический разведчик»[377]. Это требовало организации адекватного ответа со стороны антибольшевистских сил, что и было закреплено в «Положении о военно-контрольных отделениях».

Причина подобной трансформации заключалась еще и в том, что, вопреки расхожему мнению, реформированием контрразведывательных органов Сибирской армии занимались не только и не столько профессиональные военные (обычно эту функцию приписывают генералу П. П. Иванову-Ринову[378]), сколько политические руководители Директории.

В частности, историку М. В. Шиловскому удалось установить, что задача реорганизации контршпионских ведомств по постановлению ВВП была поручена начальнику милиции эсеру Е. Ф. Роговскому[379]. Тем самым члены Всероссийского правительства наглядно продемонстрировали свой дилетантизм в области обеспечения государственной безопасности, поручив ее организацию политически благонадежному, но совершенно непрофессиональному в этой области руководителю. При этом не был учтен тот факт, что спецслужбы Комуча, в состав которого некогда входил и Роговский, оказались не в состоянии защитить «Народную армию» и правительство от разведывательно-диверсионной и подрывной деятельности советских спецслужб.

Что же до Иванова-Ринова, то ему принадлежит идея разделения территории Сибири на несколько «корпусных районов», заменявших прежнюю территориальную систему комплектования антибольшевистских войск. Таких районов изначально было пять, а при их штабах были развернуты самостоятельные КРО, осуществлявшие «охрану государственного порядка»[380]. Кроме того, в Сибири был взят курс на воссоздание существовавших до 1917 года военных округов — первыми были сформированы Иркутский и Западно-Сибирский[381], при штабах которых также действовали контрразведывательные отделения.

В целом можно заключить, что в течение 1918 года контрразведки антибольшевистских правительств на Востоке России по своей структуре, формам и методам работы во многом напоминали военно-контрольные органы Российской империи в предвоенный период. Их схожесть заключалась в фактическом отсутствии единого управляющего центра (в Сибири он появился только в конце ноября 1918 года[382]), способного осуществлять полноценное руководство контрразведывательной работой на местах, а также некоторой хаотичности и бессистемности нормативно-правового обеспечения, вследствие чего ОВК, как и его имперские предшественники, был вынужден прибегать не к аресту подозреваемых в шпионаже, а высылке их за пределы ТВД[383].

Сходство нашло свое отражение даже в тексте документов, регламентировавших работу сотрудников контрразведки. К примеру, согласно «Инструкции начальникам военно-контрольных отделений», агентам филиалов ОВК было необходимо приложить свои усилия к пресечению шпионской деятельности иностранных посольств и консульств[384], хотя в отношении главного противника антибольшевистского движения — РСФСР — это было совершенно не актуально ввиду очевидного отсутствия советских дипломатических представительств на территории «белой Сибири».

В то же время процесс строительства белогвардейских силовых структур на Восточном фронте «не был стопроцентным копированием органов безопасности царской России»[385]. Главным отличием служил факт нетрадиционной структурной подчиненности контрразведывательной службы, изъятой из ведения генерал-квартирмейстера ГУГШ в пользу Осведомительного отдела Главного штаба и Военного министерства[386].

В дальнейшем и это отличие было ликвидировано — контрразведка перешла в подчинение 2-го генерал-квартирмейстера Генштаба, что, однако, принесло военно-контрольной службе новые сложности: «это отрицательно повлияло на анализ и обобщение сведений о политической ситуации в регионе, так как новый порядок составления сводок ориентировал на регистрацию информации о подрывной деятельности противника, поэтому вся информация, касающаяся непосредственного политических настроений населения, в основном продолжавшая поступать из отделений и пунктов действующей армии и округов, в обзорную сводку попадала в незначительном количестве»[387].

Все вышеперечисленное делалось в основном для того, чтобы облегчить процесс перекладывания на контрразведку чуждых ей функций политической полиции, что, несомненно, принесло результаты. Например, тыловым военным контролем Белой армии осенью 1918 года была засечена большевистская агитация в Бийске[388], а в Красноярске арестованы несколько руководителей местного подполья: В. Ф. Матушевский и А. С. Сисин[389]. Большевики вынуждены были констатировать, что подполье понесло серьезные потери от работы контрразведки[390].

* * *

По другую сторону Восточного фронта ситуация была довольно схожей. Советская военная контрразведка находилась в состоянии реорганизации, вызванной необходимостью централизации различных контршпионских органов и унификации их нормативно-правовой базы, что нашло свое отражение в создании ВК РВСР. В то же время не меньшую, а подчас и большую, роль в противодействии белогвардейской агентуре в данном регионе в конце 1918 года играли местные органы ЧК.

Первые попытки их вовлечения в сферу борьбы со шпионажем на Востоке России были предприняты еще весной 1918 года, когда при Пермской губернской Чрезвычайной комиссии появилось контрразведывательное бюро. Осенью того же года оно было передано под юрисдикцию Отдела по борьбе с контрреволюцией в качестве подотдела[391]. Несмотря на неопытность многих сотрудников ввиду классового принципа формирования местных ЧК пермские контрразведчики продемонстрировали достаточно высокий уровень агентурной подготовки.

В частности, наружная агентура использовалась не только для обнаружения контрреволюционеров, шпионов и заговорщиков, но и для наблюдения за собраниями и митингами, благодаря чему только в ноябре 1918 года было задержано 28 белогвардейских разведчиков и контрреволюционеров[392]. Как следствие вооруженные силы Директории при планировании наступательных операций оказались вынуждены опираться на данные не агентурной, а полевой разведки[393], да и их приходилось перепроверять[394].

В то же время существенным отличием чекистского контршпионажа от антибольшевистского являлись цели и задачи военно-контрольных структур. Если на территории «белой» Сибири и Поволжья контрразведка была совмещена с военной разведкой, то по другую сторону Восточного фронта борцам с белогвардейским шпионажем приходилось заниматься изъятием золота и серебра у населения, конфискациями огнестрельного оружия и т. д.[395]

Несмотря на это, 1918 год наглядно продемонстрировал возможность использования как армейских, так и тыловых Чрезвычайных комиссий в качестве органов противодействия разведывательно-диверсионной деятельности противника. Эти успехи были достигнуты чекистами Восточного фронта во многом благодаря М. И. Лацису — одному из главных сторонников идеи сосредоточения военной контрразведки в ВЧК, курировавшему их работу на данном ТВД с июня по ноябрь 1918 года[396]. При этом сразу же после назначения М. И. Лациса председателем ЧК Восточного фронта его подчиненными на Урале был арестован за шпионаж и впоследствии расстрелян телеграфист А. Стенин[397].

В свою очередь, возможность применения высшей меры наказания, проистекавшая из постановления Совнаркома о введении в РСФСР красного террора, позволяла чекистам более эффективно, чем их коллегам из Военконтроля Реввоенсовета, бороться с вражеским шпионажем на Востоке России.

Весьма важно, что страх перед полномочиями ЧК одновременно вызвал к ним гораздо большее уважение, чем то, которым пользовались в Красной Армии сотрудники Военного контроля. В частности, в официальных документах чекистов сохранились сведения о не слишком благосклонном отношении красноармейцев и командного состава к контрразведке РВСР 3-й армии: «Частями Свод-Камского производится мародерство. Отбирают у жителей лошадей, даже у коммунистов, находящихся на фронте. На предложение сотрудника Военконтроля о прекращении мародерства последний ответил: „Полевой контроль мне не хозяин и указывать не имеет права“»[398].

* * *

Приход к власти адмирала А. В. Колчака, свергнувшего Директорию[399], вновь поставил вопрос о дальнейшей судьбе контршпионских ведомств Белого движения. Существенным элементом контршпионской системы Колчака являлись иностранные органы военного контроля, получившие в Сибири гораздо большее влияние, чем на других фронтах Гражданской войны. Активно действовала контрразведка Чехословацкого корпуса, занятая в основном арестами бывших членов антибольшевистских административных органов, не признавших власть Директории, а затем и власть А. В. Колчака. Так, был арестован заместитель министра внутренних дел СибОС А. А. Грацианов[400], а также предпринята неудачная попытка подвергнуть тюремному заключению уже упоминавшегося Гришина-Алмазова[401].

При этом размах данной деятельности был совершенно неконтролируем, и единственным способом ограничения полномочий чешского военного контроля по применению таких репрессий была лишь вооруженная защита обвиняемых[402].

Кроме того, в Сибири существовала и американская контрразведка под руководством генерала У. С. Гревса. Она занималась выявлением большевистских шпионов и агитаторов, будучи совершенно автономной и не встроенной в общую систему контршпионажа. К примеру, военный контроль США имел собственную службу военной цензуры[403], во многом дублировавшую функции белогвардейского Военно-цензурного бюро. Подобный параллелизм наблюдался и в области агентурной работы.

В результате возникшая система противодействия разведывательно-диверсионной и агитационной деятельности большевиков и их сторонников часто «буксовала» из-за собственной громоздкости. Например, в одном только Томске борьбой со шпионажем одновременно занимались местное Управление государственной охраны, контрразведка Омского военного округа, военная контрразведка при штабе 2-й дивизии и чехословацкий военный контроль[404].

В РСФСР подобная структура была окончательно ликвидирована в начале 1919 года после создания сети Особых отделов. Отличительной особенностью Восточного фронта в этом отношении являлась специфическая кадровая политика местных «особистов». Если в других областях страны в процессе объединения армейских ЧК и подразделений Военконтроля большинство опытных специалистов-контрразведчиков были вынуждены оставить службу, в пяти армиях на Востоке России такого не произошло.

В частности, начальником Особотдела 3-й армии стал Т. П. Самсонов (Бабий), до этого возглавлявший контрразведку РВСР в этой армии[405]. То же самое относилось к инструктору М. Д. Берману и следователю З. Б. Кацнельсону, перешедшим из Военконтроля в ВЧК. Эти агенты всячески старались преодолеть многочисленные недостатки Особых отделов, проявлявшиеся в ходе их работы. Так, в апреле 1919 года «особисты» 2-й армии Восточного фронта самовольно монополизировали военную цензуру[406], формально находившуюся в подчинении Реввоенсовета.

Кроме того, местные контрразведчики всячески противились установлению в подчиненных им органам невероятно сложной системы делопроизводства Особых отделов, часто нивелировавшей все их усилия по поимке белогвардейских и иностранных шпионов. Заключалась эта система в том, что аресты подозреваемых «производились секретно-оперативной частью Особого отдела. После этого арестованных со всеми делами принимала комендатура. Она передавала все материалы старшему следователю, который направлял дела в регистрационную часть для регистрации, а затем по каждому делу выносил постановление о приеме его и начале производства следствия. […] Старший следователь распределял дела между следователями, которые обязаны были иметь тетради для учета для регистрации полученных дел и арестованных. После расследования следователи возвращали дела со своими заключениями снова старшему следователю, который передавал их на утверждение начальнику Особого отдела»[407]. Чекисты Восточного фронта были против такой многоступенчатой бюрократизации и, благодаря богатому опыту, научились производить все эти операции без стопроцентного следования инструкциям.

* * *

В антибольшевистском движении в деле комплектования собственных контрразведок власти пошли по пути привлечения бывших жандармов к контршпионской работе. С одной стороны, далеко не все из этих сотрудников имели большой опыт контршпионской работы, как, например, начальник центрального КРО армии Колчака полковник Н. П. Злобин[408], поэтому непосредственная борьба со шпионажем в Сибири, на Урале и в Поволжье отошла для них на второй план. Благодаря этому командование Красной Армии на Восточном фронте имело возможность регулярно получать довольно точные данные агентурной разведки о численности и состоянии антибольшевистских вооруженных сил на разных участках фронта[409]. Немаловажен в этом отношении тот непреложный факт, что именно в период отсутствия этой информации в июне — сентябре 1918 года[410] вооруженные силы РСФСР на данном направлении потерпели несколько крупных поражений и провели крайне неудачное наступление.

С другой стороны, опора на жандармов позволяла военному контролю более эффективно бороться с политической пропагандой большевиков в тылу и на фронте. Учитывая, что Гражданская война помимо военного противостояния детерминировалась еще и социально-политическим конфликтом, эта деятельность приобретала колоссальное значение. Ведь именно благоприятное или негативное отношение населения к власти обусловливало ее внутреннюю устойчивость[411], что было характерно для всех противоборствующих сторон.

Так, большинство заговоров в армии оперативно обнаруживались и предотвращались. Контрразведка получала от информаторов сведения не только о деятельности большевистских агитаторов в войсках, но даже об отношении солдат и офицеров к власти Колчака[412]. При этом фронтовые части проявляли гораздо большую лояльность антибольшевистскому режиму, чем тыловые гарнизоны и гражданское население, что подтверждалось восстанием 46-го Сибирского стрелкового полка в Томске и двух полков 8-й дивизии в Красноярске[413] — то есть городах, расположенных в отдалении от зоны боевого столкновения Красной и Белой армий на Восточном фронте.

Кроме того, тыловыми КРО были разгромлены большевистский подпольный военно-революционный штаб в Челябинске, а также подполье в Екатеринбурге, Омске и Новониколаевске[414]. Впрочем, несмотря на это, отдельные восстания в городах региона (Челябинске, Тюмени, Семипалатинске, Барнауле, Томске, Иркутске и др.) все же имели место. В целом же отношение основной массы гражданского населения к идеям антибольшевистской борьбы, по данным контрразведки, характеризовалось как «равнодушное»[415], что было недалеко от истины. Ведь даже по советским данным главным идеологическим союзником РСФСР в Сибири были рабочие промышленных предприятий, стремившиеся путем поддержки советской власти улучшить свое социально-экономическое положение.

* * *

Касаясь работы советских Особых отделов на поприще отражения политических настроений населения и войск, следует признать ее удовлетворительной. Это было обусловлено комбинацией позитивных и негативных факторов.

Во-первых, чекистские агенты очень чутко реагировали на малейшие изменения политической позиции сибирских и поволжских крестьян, своевременно информируя об этом военное командование[416], благодаря чему Красная Армия получала возможность определять, в каких районах она получит поддержку в случае наступления. Так, весной 1919 года армиями Восточного фронта был проведен целый комплекс успешных наступательных операций: Бугурусланская, Уфимская, Белебейская, Пермская, Екатеринбургская и др.[417] Белые оказались вынуждены отступить в глубь Сибири.

Во-вторых, «особисты» продемонстрировали высокий профессионализм в деле вскрытия антисоветских заговоров в сельской местности, в том числе и спровоцированных белогвардейской агентурой. Вот отрывки из сводок Особого отдела 3-й армии за 1919 год: «В селе Сепыче за участие в заговоре против Советской власти расстрелян бывший полицейский и два крестьянина-кулака», «в Путинской волости открыт заговор пяти контрреволюционеров, которые арестованы и объявлены вне закона, в селе Екатерининском замечен заговор. Приняты меры к выяснению заговорщиков», «обнаружены в селе Путине контрреволюционеры […], которые вели среди местного населения агитацию, чтобы хлеб не давать в Красную Армию, и натравливали крестьян на Совет», в селе Дуброво Осинского уезда «открыт заговор из местных кулаков. Арестованы восемь человек. Все расстреляны».[418]

В то же время чекисты проявили неспособность предотвратить, к примеру, мятежи в Ставропольском и Сенгилейском уездах, пресечь передвижение белогвардейских агитаторов по территории Казанской губернии[419] и т. д. Кроме того, «особисты» зачастую халатно относились к своим обязанностям, идя на поводу у региональных администраций.

Один их таких случаев произошел летом 1919 года в тылу 3-й армии, когда заведующий отделом управления Вятской губернии А. С. Целищев направил в контрразведку записку следующего содержания: «Отдел управления губернией просит Особый отдел выяснить, что, если к указанным гражданам не предъявляется особенных обвинений, кроме того, что они бывшие чины полиции, то полагаем, что ввиду наступающих полевых работ, а также и надвигающегося сенокоса они могли [бы] быть от тылового ополчения освобождены»[420].

Так, задержанные контрразведчиками лица получали возможность выйти на свободу и продолжать антисоветскую деятельность. Между тем, это являлось прямым нарушением постановления ВЧК, гласившего, что на такие категории арестантов, как бывшие полицейские и жандармы, «черносотенцы», шпионы и контрреволюционеры, провокаторы и т. д., даже не распространяется амнистия[421]. Ведь еще в начале 1918 года в газете «Известия ВЦИК» была опубликована статья, содержавшая следующий текст обращения к населению РСФСР: «Всероссийская ЧК не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, саботажниками и прочими бандами, кроме беспощадного уничтожения их на месте преступления»[422]. Следовательно, действия чекистов на Востоке России шли вразрез с общей политикой Советского государства.

Другим существенным недостатком системы Особотделов в области борьбы с политическим шпионажем было отсутствие полноценной сети местных отделений, вследствие чего контршпионскую работу приходилось перекладывать на военно-революционные комитеты при городских и областных Совдепах[423]. Это открывало огромные возможности для разнообразных злоупотреблений: грабежа и мародерства, сведения личных счетов под предлогом противодействия разведывательно-диверсионной деятельности противника и т. д. В частности, в Вятской губернии сотрудниками исполкомов допускались «самовольные обыски, конфискации разного рода имущества»[424]. По словам историка С. А. Дианова, почти в каждом информационном бюллетене за 1919–1920 годы можно обнаружить «факты злоупотреблений и проступков членов исполкомов волостей губернии, сведения о проникновении в исполкомы „шпионов Колчака“ и т. п.»[425].

Справедливости ради необходимо признать, что подобные случаи имели место и среди профессиональных чекистов. Например, весной — летом 1919 года о сотруднике ЧК на Восточном фронте Баканове писали, что он «пьянствует, ведет себя как жандарм, из-за него люди выходят из партии», а председатель Александро-Гайской ЧК С. А. Вышкин был арестован своими же коллегами за изнасилование и жестокое обращение с арестованными.

Впрочем, Чрезвычайные комиссии всячески старались воспрепятствовать проникновению в свои ряды неблагонадежных лиц, некоторые из которых на поверку оказывались белогвардейскими агентами. Так, в конце 1919 года одними только пермскими чекистами за различные преступления были расстреляны четверо их сослуживцев, один из которых — за шпионаж[426].

* * *

По другую сторону фронта ситуация была диаметрально противоположной. В отличие от ВЧК, пронизывавшей всю систему советского государственного управления[427], белогвардейская контрразведка была ориентирована в основном на обеспечение безопасности армии и правительства от угроз, исходивших «снизу».