Глава VIII Коллекция выходит в свет

Глава VIII

Коллекция выходит в свет

– Фредди, ты!..

Я начинаю эту главу теми же словами, что и первую. Вынуждена так поступить, ибо сделан последний стежок, пришита последняя блестка, выбран последний зонтик: коллекция готова к первому показу.

В канун показов пресс-секретарь не может избавиться от мигрени. Он и раб, и диктатор, нечто вроде генерального секретаря театра, обязанного «сделать» зал накануне праздничного представления, и у него, бедняги, скачет температура, поскольку он понимает, что никогда не сможет разместить всех. От шести до восьми тысяч журналистов требуют места в салоне на сто – двести мест, куда, если поступать по-человечески, более трехсот человек не влезет! Журналисты представляют полтысячи занимающихся модой изданий, они отряжают своих посланцев в Париж дважды в год на момент показа коллекций или, что еще лучше, держат на месте своих спецкоров. Люди прибывают со всех концов планеты, примерно из тридцати стран, а за ними следуют, если их не опережают, дветри тысячи покупателей. Трудно представить себе тот интерес, какой наша Высокая мода вызывает за границей… Он намного превышает интерес к автомобильной ярмарке!

Увы, любая медаль имеет свою оборотную сторону. Парижской моде почти везде и постоянно возносят хвалу. Но бывает, что где-то публикуют и довольно жесткую критику наших коллекций. Каждый раз такая критика выводит меня из себя, потому что я неделями жила в атмосфере тяжелого труда, каким достигалась доводка двух сотен моделей, и мне кажется несправедливым стремление в нескольких словах свести эти усилия к нулю. Как бы хотелось, не жалея слов, выложить журналисту-разрушителю свое отношение!

Я хорошо знаю яростное желание развеять в пыль всю критику. Это похоже на щемящее ожидание провала, царящее на подмостках театра в вечер премьеры. Парижане знают, о чем я говорю: на генеральных репетициях театров Эдуарда VII или «Мариньи» царит такая же атмосфера, как и на показах наших коллекций. Но она усугубляется тем обстоятельством, что у нас хозяин одновременно автор, постановщик, декоратор и почти продюсер «пьесы», и он же тремя ударами дает сигнал к началу спектакля. Постановка такой пьесы стоит в двадцать раз дороже постановки любой комедии, а двести моделей – то же количество героев, которых нам предстоит сыграть: царственная особа или вамп в облегающем вечернем платье, снобка в коктейльном платье, строгая персона в костюме…

Двадцать или тридцать раз на дню, меняя одежду, мы меняем собственную шкуру, однако не забываем о той частичке нашей личности, составляющей стиль показа.

Между манекенщицей и платьем завязываются почти те же отношения, что между актрисой и ролью, из которой она выжимает все лучшее. Обе пытаются не только передать намерения автора, но и приятно удивить, открыв ему некоторые стороны его произведения, какие он не предусмотрел, высветив достоинства, о которых он и не думал и с восхищением примет. Иными словами, надо играть.

Истинная правда: о коллекции можно сказать то же самое, что и о театральной пьесе. В каждой рукописи заложено по крайней мере три пьесы: что написал автор, что играют актеры и что видит публика. И неудивительно, если мы в кабинах испытываем те же терзания, что заставляют биться сердца молодых премьеров в своих уборных, у тех и других влажные ладони, кругом голова и возбуждение, сменяющееся отчаянием. И те же катастрофы последней минуты за занавесом, внезапно отказавший прожектор или непросохшая краска декораций выливаются у нас в оплошности в подборе обуви или драгоценностей, их надо менять в последнее мгновение, а их никак не несут. Инцидент оборачивается чуть ли не трагедией, усиленной, как кажется, враждебным присутствием сотен глаз, которые через мгновение вонзятся в тебя. Этим, думаю, можно объяснить страх, презрение и враждебность, охватывающие в день больших премьер актеров, драматургов, модельеров и манекенщиц к горстке критиков, от которых зависит их жизнь.

Я прекрасно понимаю, что они – ремесленники наших побед, как и наших поражений, и знакома с великолепными журналистами, чьи статьи мы отслеживаем. Но как много тех, кто считает себя носителем хорошего вкуса, но чьи облик и манеры выдают посредственность и даже вульгарность. Неспособные к творчеству пустышки, ужасающие старые дамы с пальцами в барочных кабошонах[267], на них мы смотрим с печалью и раздражением. Они шавками брешут вслед создателям моды, творцам, не жалеющим денег и здоровья для своего искусства.

Уф! Я столько наговорила, но тем хуже! Если читатель удручен моими словами, он, надеюсь, лучше поймет наши полугодовые нервные срывы, которые, похоже, как и страх актеров, свидетельствуют о таланте. Сколько величайших актеров блистают на генеральных прогонах, а потом срываются! Это справедливо и для нас. Будем играть в честную игру и воздадим должное критикам.

Ансамбль от Бальмена, 1952

Сегодня хозяин дружеским шлепком вытолкнул меня на дорожку и придал мне уверенности. И сразу ушел мандраж. Прежде всего я верю в коллекцию, которую он поручил мне представить и защитить, начав со смелого платья, поражающего сочетанием необычных тонов. Мы с публикой остались с глазу на глаз! Бесстрастным голосом объявляю название своей модели и, берегись, вступаю на опасную узкую дорожку. Они в зале, эти ужасные критики, я знаю каждого и каждую. Выбираю стратегию великих битв, самую проверенную. Пусть каждый примет на свой счет улыбку, которую я не адресую никому. Бах! Кажется, платье и я попали в яблочко: вижу, как головы склонились над блокнотами. Если их заинтересовала первая модель, у коллекции есть шанс «зацепить». Примерно то же говорит Жан-Луи Барро[268] – да простит он меня – o своих постановках в «Мариньи»: «Майонез удался». Теперь надо, чтобы он не скис.

Кажется, успех придал новый блеск моим глазам и движениям. Я слилась в одно целое с моделью, как всадник с лошадью: я в своей «тарелке». Порхая, как балерина, пытаюсь сохранить безмятежность королевы, ловко избегая подножек стульев и ног у самого края дорожки. Скольжу по огромному серому салону, где взлеты моей юбки вызывают восхищенный шепот, слышу часть похвал – самый лучший допинг – и возвращаюсь в кабину без излишней спешки и медлительности.

Хозяин спрашивает: «Прошло?»

– Потрясающе! Они все время строчили в блокнотах! (Он, кстати, прекрасно знает, что все прошло удачно, но успешные авторы все на один манер: любят слушать, как ими восхищаются.)

– Тогда, дорогуша, поспеши и не забудь развязать вот это, чтобы показать декольте.

– Будьте спокойны, я их точно «поимею» с этим платьем!

Из салона возвращаются другие манекенщицы, возбужденные и чуть опьяневшие. Я совершаю второй выход, и теперь раздаются аплодисменты. Победа – коллекция понравилась. Снова покерная комбинация хозяина стала выигрышной.

Происходит обратная реакция: вызванная мною эйфория охватывает и меня. Ноги несут, влекут вперед, стопы словно сами собой выделывают фигуры математически рассчитанного танца, улыбка становится естественной, открытой. Я могу позволить себе испытать наивысшее удовольствие, разрешенное манекенщице – считать, что без меня самое роскошное творение, плод воображения великого модельера, осталось бы жалким куском ткани, обвисшим на вешалке. Я вжилась в модель.

Потом идут вечерние платья, большие корабли, которые показываются с медлительностью, ибо того требуют одновременно их величие и возможность для следующей манекенщицы показать следующую модель.

В кабинах кипит работа. Прежде всего макияж: вечерний наряд обязателен и для лиц. Взмах кисточки, мазок пудры по носу, презрительно вскинутая королевская бровь. Насколько возможно королевская…

Ансамбль от Бальмена, 1957

Что касается ритма одеваний и раздеваний, то он головокружителен. Представьте себе десяток хорошеньких девушек в трусиках и бюстгальтерах в руках костюмерш, модисток, которые за секунду, согласно тщательно разработанному плану, подбирают к каждому платью шляпку, а хозяин внезапно сдергивает клипсу, добавляет браслет. Надо иметь на плечах голову крепче, чем у Фреголи[269], чтобы выныривать из этого конвейера и успевать поддерживать легкомысленный разговор, как на приеме у герцогини Виндзорской[270]. И тут же возвращаться, чтобы выдержать стоны меховщика, чья звездная модель еще не готова, чтобы дождаться, пока найдут сенсационный зонтик, предназначенный для вас, или муфту, еще не показанную в салоне.

Нервное возбуждение становится колдовским, действует как наркотик, и вскоре каждая манекенщица считает себя Гретой Гарбо под снисходительным взглядом «премьерш», более скромных и все понимающих, дошедших до полного изнеможения, буквально отупевших после двух месяцев каторги, предшествующей великому дню. Этот странный прилив нервозности, раздраженного тщеславия есть не только проявление жалкой гордыни, но и участие в коллективном действии. Это круто замешенное человеческое тесто, эти существа со сверхчувствительной кожей объединились в едином порыве: после долгих месяцев непрерывной работы, когда дни не отличаются от ночей, в конце туннеля начинает брезжить свет, и каждый готов урвать свою долю радости. Такие возвышающие мгновения сглаживают тяготы пережитых трудов.

Ансамбль от Бальмена, 1954. Фото Вилли Майвальда

Уже объявляют свадебное платье, гвоздь церемонии. Разговоры, шарканье стульев, аплодисменты дают сигнал к отдыху. Разрядка наступает настолько внезапно, что бедная белая куколка с трудом борется с напором энтузиастов, которые буквально несут приглашенных к… буфету! Настал момент продлить несколько самых приятных минут дня.

Хозяин на грани нервного истощения, вымотанный бдениями и напряжением последних дней, внезапно находит чудесный источник энергии, заряжающий его от нуля до бесконечности, и с горящими глазами бросается к нам:

– Спасибо, мои ангелочки, вы были прекрасны, как никогда! Вот ты, я тебя видел, ты несла черное меховое манто, как королева. А ты, дорогуша, тащила норковую накидку по полу, как тряпку! Божественно! Ты была божественна!

Он нас целует, прижимает к сердцу, смеется, говорит, плачет, да, плачет настоящими слезами признательности.

– Месье, вы видели, как они аплодировали моему розовому платью. А вам оно так не нравилось!

– Замолчи, ведьма! Они аплодировали тебе. А платье просто чудовищно!

Чувствую, что на двух страницах истрачу весь запас восклицаний, но как иначе передать эти драгоценные минуты, когда каждый чувствует, что поднялся выше самого себя. До такой степени, что в эти благословенные четверть часа из нашего мира исчезает все, что не «мы». Хозяин едва сдерживает эмоции, его веки покраснели, но он несет подносы с бокалами шампанского. Прекрасное настроение поднимается, как щиплющая ноздри пена. За успех!

Передышка длится недолго. Через секунду шеф отдела рекламы опускает нас на землю:

– Глория, одевайтесь: съемки у Х. через полчаса. Софи, Vogue заберет вас через десять минут. Фредди, l’Art et la Mode ждет вас вместе с моделью Х. Патрисия, Harper’s Bazaar внизу ради модели Z. Съемки снаружи. И не забудьте все, в два часа общая фотография перед показом коллекции. В три часа – телевидение. Прошу вас обратить особое внимание на макияж – обязательно легкий. А главное, уберите черные тени вокруг глаз.

И мы снова бежим, гончие, пустившиеся в новый марафон. Усталость? Улетела! Вместо нее безграничное возбуждение, которое отбрасывает все, что не входит в тиранию расписания. Никто не помнит о звонке будильника в 6.30, никто не думает о днях позирования, о ночах репетиций. Забыто ежедневное рабство, давившее на нас целых два месяца, обеды, похожие на скомканный четвертьчасовой ужин. В такие дни часто приходится довольствоваться обычными бутербродами, проглоченными между двумя примерками. Прекрасные бутерброды с камамбером, залитые красным вином, появляются в студии к 7 часам вечера! Целая гора бутербродов.

А где же наша частная жизнь во всей этой истории? Наша частная жизнь? Пфф! Ничего общего с модой. Устранена, расщеплена на атомы, принесена в жертву святейшей из богинь – Коллекции.

Полагаю, нашим выдающимся достижением в эти лихорадочные дни можно назвать то, что мы красивы и в полной форме уже в 10.30 утра. Признайтесь, это невозможное время, чтобы обрести живой взгляд, нервную походку и быстрые движения. Всем известно, женщины прекрасны вечером. Со мной все просто: чтобы быть яркой в 10.30, мне надо встать в 6.30. Вот такие дела! А ведь примерки накануне продолжались до двух-трех часов ночи. И легко себе представить жалкое состояние бедняг, какими мы становимся дважды в год: распухшие щиколотки, больная поясница, красные от недосыпа глаза и неприятное предчувствие, что нервный припадок может начаться от любого прикосновения.

Эти детали остаются незамеченными для глаз маленького кудахчущего мирка, восседающего на позолоченных стульях салона, и даже мы забываем о нем, особенно когда мрачное настроение хозяина прорывается наружу. И только то, что он называет излучением, придает ему веры. Ну что ж! Будем лучиться! Для этого нужно лишь поскрести по донышку ящиков с нашей энергией и дать вспыхнуть искорке святого огня, который в нужное мгновение преображает самых посредственных участников шоу.

Одновременно с мыслью поддержать высокую репутацию моды нас питает надежда – перспектива заработать за несколько недель некую сумму денег, позволившую прожить ближайшие полгода. Еще одна причина вкалывать по восемнадцать часов в сутки. Кстати, вот и начало вознаграждения: как красивый корабль, чья корма пузырится пеной шампанского, наша коллекция спущена на воду. Доброго плавания! Старт дан! Господа-чудовища прессы реагировали более чем благосклонно на утренний показ, раздавая дифирамбы во всей колонке. Радио кричит о чуде. Истинный триумф!

События развиваются прекрасно и для меня. Ежедневник встреч полон приглашениями, как бальная записная книжка богатой наследницы. Уже с сегодняшнего дня я на ближайшие две недели закрываю двери своего кабинета. Телефон истерично звонит и заставляет утром, как в любой из этих пиковых периодов, принимать ванну в три этапа. Тем лучше! Мои кассовые сборы на высоте. Если верить коридорным сплетням, я не одинока в сборе гонораров.

Вчерашняя тоска покинула дом. Он весь в движении от чердака до подвала, как термитник. Все успокоились, за исключением продавщиц, которые спешат выжать побольше денег из тех красот, какие мы показали международной прессе. 3.30. Кабина в боевом настроении, мы выкуриваем последнюю сигарету перед часом Х нового наступления.

Я устроилась в углу около окна и легкими мазками поправляю макияж, выбранный сегодня утром для фотографов. Остальные заняты тем же, но языкам покоя нет.

– Твои фотографии прошли удачно? Кажется, для Vogue?

– Да, но меня заставили позировать в трех дополнительных моделях, и я пропустила Jardine de Mode. Кроме того, едва успела в l’Art et la Mode. Представь, две машины зажали меня. Невозможно было выехать. Я от ярости чуть не сошла с ума.

– Вижу. Ты, наверное, была очаровательна!

– Встань на мое место! К счастью, один из них вовремя освободил меня. Когда увидела, как он жал на газ, я поняла, что моя чарующая улыбка вряд ли склоняла к началу разговора.

Я приехала на встречу в самый последний момент, а потом неслась сюда. Даже перекусить не успела!

– Успокойся, не ты одна. Из-за отсутствия солнца я торчала на площади Согласия с командой итальянского журнала. Очень терпеливые ребята, они упрямо ждали просветления под предлогом, что им нужны цветные фотографии. Только подумай!

Шутки позволяют сбросить напряжение, пока мы проглатываем завтрак, разложенный на туалетном столике. Главное – не задеть флаконов, баночек с гримом, кремами и прочей косметикой, сдвинутой в сторону, тем более что Глория, соседка и приятельница, имеет приятную привычку стряхивать кисточку на бутерброды, приправляя их ужасно вонючей пудрой. Прикрытый салфетками от «ароматных облаков» наш завтрак – сдвоенная тартинка с ветчиной, которую проглатывает Глория, и моя английская закуска (колбаса-ветчина), я съедаю ее без хлеба, чтобы не раздувался живот во время показа коллекции, быстро исчезает. Стакан белого вина, затяжка сигаретой. Мы готовы.

Как красиво выглядят эти девушки, наводящие на себя красоту. Стройные тела, почти обнаженные – трусики, бюстгальтер – под бледно-голубыми блузками, небрежно стянутыми на талии. Благородные личики, улыбающиеся своим дублершам в зеркале, которое тянется вдоль всей стены над узенькой стойкой, служащей туалетным столиком. Более или менее красивые лица, иногда лукавые, иногда с ярко выраженным типом, но все с превосходным макияжем.

– На дорожку, цыплятки! – Хозяин прекращает наше короткое безделье голосом, пробуждающим ото сна. Мы любим этот голос. Начальнице кабины вмешиваться не приходится.

Мы встаем все разом. Руководитель манежа вот-вот подаст «покорным лошадкам» сигнал к выходу в новую карусель:

– Патрисия, после коллекции зайди в студию, твое черное муслиновое платье надо переделать. Твои округлости словно изуродовал Пикассо.

– Фредди, в каких моделях ты сегодня позировала?

– «Бомбей», «Кассандра» и «Сирена». В очень красивых декорациях.

– Подойди поближе, Анита. Хочу, чтобы твоя шляпка сидела прямо. Вот так, на глазах.

Жестом птицелова он поправляет шляпку, собирает волосы в пучок. Взгляд – он доволен.

В несколько секунд голубые блузки соскальзывают с плеч, их заменяют модели, которые мы будем показывать.

Мы выдерживаем ритм, хотя начальница кабины еще не совсем взяла в руки свое «царство». Вчера она не знала названий ни одной модели, поэтому внимательно отслеживает каждую, чтобы запомнить коллекцию наизусть. Завтра-послезавтра, быть может, она сможет перечислить все двести названий моделей и снабдить их без малейшей ошибки нужными шляпками. И снова станет настоящей хозяйкой своего дома. А пока не выбралась из тумана, бедняга довольствуется тем, что помогает нам – чем обычно занимается редко, – чтобы период притирки коллекции прошел гладко.

Хозяин сегодня сидит и контролирует дефиле, пока костюмерша стоит на посту, а несколько ассистенток из отдела украшений помогают отыскать вчерашние наборы и отметить изменения последнего часа. Боевой порядок установлен. Огонь!

Костюм от Бальмена, 1956

Данный текст является ознакомительным фрагментом.