ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Опять на смену суровой зиме пришла весна. Понемногу начали оттаивать заиндевевшие стены в подвалах, где ютилась городская беднота, и в конце марта уплыли вниз по Эльбе в сторону моря последние льдины. Многие из бедняков не дожили до новой весны, остальные смотрели голодными глазами вслед торговым кораблям, груженным зерном и полотном, уходившим в сторону Ритцебюттеля, чтобы оттуда уже в который раз направиться к берегам Испании и Португалии.
Эта зима оказалась последней и в жизни старого моряка Алерта Хильдебрандсена Грота.
В один из теплых мартовских дней первый бюргермейстер адмиралтейства торжественно опоясал Берента Карфангера почетной серебряной шпагой, которой удостаивались лишь за особые заслуги, и вручил ему адмиральский жезл. Новоиспеченный адмирал произнес слова торжественной клятвы: «Я готов мужественно встретить лицом к лицу любую опасность вместе с вверенным мне флотом, и скорее пожертвую всем своим добром и даже жизнью, чем покину мой флот или мой корабль».
Маттиас Дреер так и не смог оправиться от раны, нанесенной французской мушкетной пулей в сражении с двумя фрегатами дюнкерских корсаров, напавших на возвращавшийся в Гамбург караван возле Доггерской банки в ноябре прошедшего года. «Леопольд Первый» без особого труда справился с фрегатами морских разбойников: его батареи так изрешетили французские корабли, что один из них камнем пошел на дно, а другому с трудом удалось убраться восвояси. Однако французы успели послать на реи несколько десятков стрелков с мушкетами, и те принялись осыпать свинцовым градом квартердек «Леопольда Первого». Маттиас Дреер получил пулю в бедро, его лейтенант был убит наповал. В течение нескольких недель все, в том числе и сам Дреер, считали рану пустяковой, тем более что лекарю удалось сразу же извлечь пулю, однако вскоре у раненого начался жар, никакие снадобья не помогали, и он скончался.
Карфангер довольно долго противился уговорам своих друзей и настоятельным просьбам адмиралтейства принять командование «Леопольдом Первым» и не только потому, что не хотел расставаться со своей маленькой флотилией, — в Бранденбурге по-прежнему ожидали его ответа на предложение поступить на службу и курфюрсту. Карфангер все откладывал и откладывал окончательное решение. Когда Регенсбургский рейхстаг от имени империи объявил войну Франции, и помимо Испании, Нидерландов и Дании в коалицию вступили также многие немецкие князья, курфюрст продолжал занимать выжидательную позицию. Ни шведы, ни бранденбуржцы пока что Гамбургу не угрожали. Карфангер еще раз переговорил обо всем этом с Отто фон Герике, и тот заявил, что господин Беньямин Рауле по-прежнему не отказывается от своего предложения. Все остальное, в том числе и время осуществления этого замысла, пока содержится в строжайшей тайне.
И Карфангер, отбросив все колебания, отправился в адмиралтейство, где объявил о своей готовности принять командование «Леопольдом Первым».
Впервые за последние несколько лет гамбургские мореходы вновь стали опасаться выходить в море. Ян Янсен и Юрген Тамм больше не желали ходить через Атлантический океан к берегам Нового Света, отныне они намеревались выходить в море в составе каравана и только под охраной «Леопольда Первого». Михель Шредер стал лейтенантом на тяжелом конвойном фрегате.
Как ни хотелось Карфангеру зачислить в команду «Леопольда Первого» и Венцеля фон Стурзу, все же совет и адмиралтейство настояли на своем решении: офицерами на кораблях гамбургского флота могли становиться только граждане вольного города и лишь коренных гамбуржцев разрешалось нанимать на конвойные фрегаты матросами, маатами или солдатами абордажных команд.
Помимо этого, всем им надлежало быть лютеранского вероисповедания. Что касается Венцеля фон Стурзы, то он не был ни тем, ни другим — бывший богемский помещик, обедневший дворянин без родины, принадлежавший к тому же еще и к гуситам. Карфангер мог взять своего друга с собой только в качестве добровольца, не получающего жалованья.
Наконец настал день, когда служитель приколотил к дверям гамбургской биржи объявление совета: «Достопочтенный совет сим уведомляет достопочтенных господ купцов, шкиперов и прочих, к мореходству причастных, о том, что конвойный фрегат „Леопольд Первый“ в этом году дается в охрану судам, отплывающим на запад, и с Божьей помощью отправится из устья Эльбы в середине июля. Всем торговым кораблям к означенному сроку снаряженными быть.»
Карфангер только что закончил последнее совещание с Иоханном Шульте, капитаном частного конвойного фрегата «Пророк Даниил», отправлявшегося с несколькими «купцами» в Испанию и оттуда дальше в Италию, Яном Янсеном и Юргеном Таммом, чьи корабли вместе с фрегатом Иоханна Шульте составляли арьергард торговой флотилии, когда на палубе «Леопольда Первого» появились члены комиссии адмиралтейства, как всегда прибывшие для проверки готовности каравана к отплытию. Прежде чем приступить к выполнению положенных формальностей, секретарь адмиралтейства Рихард Шредер обратился к Карфангеру:
— Вы слышали последнюю новость с театра военных действий? Бранденбургский курфюрст присоединился к антифранцузской коалиции и вступил в должность главнокомандующего имперской армией.
— Вы уверены, что это именно так? — переспросил Карфангер, которому намерение курфюрста выступить за обще дело всех немцев казалось довольно сомнительным: слишком много лет прошло в напрасном ожидании этого.
— Абсолютно, — заверил его Рихард Шредер. — Доподлинно известно, что он с большими силами движется к Рейну.
— В таком случае мне остается со спокойной душой выйти в море, — сказал Карфангер и громко сообщил услышанную новость капитанам судов каравана, также собравшимся на «Леопольде Первом».
Когда матросы начали поднимать якоря и ставить паруса, когда корабли один за другим стали отваливать от мола, Карфангер еще раз обратился к господам из адмиралтейства:
— Что собирается предпринять Гамбург в этой войне против французов, стремящихся захватить чужие земли?
— Мы будем помогать общему делу деньгами, — заявил Дидерих Моллер, — в остальном же мы будем стремиться не ввязываться в военные действия.
— Вот как! — Карфангер нахмурился. — Не ввязываться в военные действия? Боюсь, что это будет не лучший способ сохранять нейтралитет, господин ратссекретариус. Я все-таки надеюсь, что совет еще раз хорошенько обдумает свои намерения, прежде чем ему придется в них раскаиваться.
— Господин адмирал, — отвечал Дидерих Моллер, — мы вносим пашу лепту в общее дело в виде денежных субсидий. Разве это не помощь? Незачем только заявлять об этом во всеуслышание, чтобы не пронюхали французы, которые могут изрядно повредить нашей торговле. Ну все, довольно об этом.
Прощаясь с членами комиссии адмиралтейства, Карфангер сказал:
— Счастливо оставаться, господа! Передайте мои наилучшие пожелания совету. И пусть он, подсчитывая гульдены, не забывает об империи.
— Вам бы только к чему-нибудь придраться, господин адмирал, — промолвил Дидерих Моллер со снисходительным упреком в голосе и откланялся.
Адмиралтейская яхта отвалила от борта фрегата; над устьем Эльбы прогремели залпы прощального салюта. «Леопольд Первый» направился в открытое море, увлекая за собой караван. Чем уже становилась полоска земли на горизонте за кормой, тем легче дышалось адмиралу Карфангеру.
Перед ними расстилались неподвижные, свинцовые воды Северного моря.
Теплый зюйд-ост лениво шевелил обвисшие паруса.
— Вроде бы и не в понедельник мы отчалили! — сказал такелажный мастер парусному.
— Это так, но может быть, ритцебюттельский пастор в прошлое воскресенье не с той ноги стал подниматься на кафедру? — высказал тот свое предположение.
— Не иначе, — согласился такелажный мастер и посоветовал своему собеседнику послать матроса на грот-брам-рей дуть в брамсель. По морскому поверью это было первейшее средство борьбы со штилем, уступавшее, может быть, только царапанию фок-мачты.
Но ни одно из проверенных средств не помогло, как не помогли и всевозможные заклинания. Слово длинная вереница огромных улиток полз караван по застывшему в штиле морю — день за днем и ночь за ночью. Но зато, когда они наконец обогнули Шотландию, задул такой могучий норд-вест, что казалось, будто бог морей решил вернуть гамбуржцам все долги. Теперь команды кораблей только успевали поворачиваться: работы хватало всем и на палубе, и на реях, и у помп в трюмах. Тяжело груженные корабли летели вперед, как на крыльях, и волны частенько перехлестывали через их борта.
Корабельный священник, преподобный Гайберман, ненароком подслушавший разговор парусного мастера с такелажником решил пока что повременить с задуманной им проповедью о языческих суевериях и дождаться более подходящей погоды. Но все духи морей и ветров, казалось, весьма благосклонно отнеслись к преступному поклонению закосневших в язычестве и ополчились против пастора Гайбермана: чем дальше на юг продвигался караван, тем сильнее становился ветер. Между Азорскими островами и Бискайским заливом гамбургские корабли попали в полосу жестокого шторма, который едва не разметал караван.
В Кадисе Карфангера встретили со всеми почестями, полагающимися гамбургскому адмиралу. Пушки береговых бастионов приветствовали его фрегат тринадцатью залпами салюта; под гром ответного салюта своих батарей «Леопольд Первый» бросил якорь в кадисской гавани. К нему уже летела яхта испанского губернатора, спешившего лично нанести визит знаменитому мореплавателю и адмиралу. Вслед за губернатором на борт «Леопольда Первого» явились представители самых богатых торговых домов во главе с алькальдом. Карфангер радушно принял их всех, хотя хлопотная должность адмирала торгового флота отнимала уйму времени. К тому же надо было поторапливаться с отплытием из Кадиса: они и без того уже слишком долго задержались в Северном море из-за штиля.
Однако поток посетителей не иссякал. Не успел Карфангер отдать приказ ставить паруса, как к «Леопольду Первому» подошла большая шлюпка, и из нее на борт фрегата поднялись двенадцать монахов, прибывших засвидетельствовать почтение адмиралу Карфангеру.
Это были картезианцы из монастыря, расположенного на полпути, между Хересом и Пуэрто-Реалем. Тамошние монахи издавна занимались виноделием и на этом поприще снискали себе славу. На ярмарке в Пуэрто-Реале они прослышали о прибытии в Кадис прославленного адмирала Карфангера и решили немедленно отправиться на его корабль, чтобы преподнести гамбуржцам скромный дар — бочонок монастырского вина — за мужество, с которым они обороняют от разбойников христианских мореплавателей.
Карфангер горячо поблагодарил монахов, пообещав и впредь самым решительным образом и с Божьей помощью не давать спуску турецким пиратам, а затем пригласил своих капитанов и офицеров вкусить от даров монастырских виноградников. Янтарно-золотистое вино брызнуло в подставленные бокалы, и вскоре выяснилось, что благочестивая братия по части выпивки может посостязаться с иными шкиперами.
Благородное вино огнем заструилось по жилам, лица повеселели, языки развязались. Если для моряков последнее было делом вполне привычным и естественным, то о монахах, связанных традиционным для их ордена обетом молчания, этого никак нельзя было сказать. До сих пор от имени всех говорил лишь старший инок, и то используя при этом самое необходимое для соблюдения приличий количество слов.
Все шло как нельзя лучше, пока Михелю Шредеру, не перестававшему расхваливать монастырское вино, не пришло в голову спросить старшего:
— А не приходилось ли вам, достопочтенный брат, попробовать рому — ямайского или кубинского?
— Нет, капитан, — отвечал монах.
— О! Достопочтенный брат, вы много потеряли. Позвольте, однако, спросить о причине?
— Разве наше вино — не ответ на ваш вопрос? — Монах поднял свой бокал так, что на него упал косой луч солнца, пробивавшийся сквозь иллюминатор, и вино заискрилось, заиграло на свету.
Михель Шредер тоже поднял бокал.
— Смотрите, возлюбленный брат, это — ром. Хотите — обменяемся бокалами? Отведайте-ка лучше рому.
Поколебавшись картезианец взял бокал Михеля Шредера, принюхался, затем пригубил его содержимое и — отхлебнул приличный глоток. В следующий момент у него перехватило дыхание, монах разинул рот и выпучил глаза, не в силах произнести ни слова. Немного придя в себя, он совершенно неподобающим егоану образом воскликнул: «Карамба! «, что, вероятно, следовало понимать как признание достоинств напитка.
Бокал с ромом тут же пошел по кругу. Молчаливые братья не заставили себя долго упрашивать и с большим удовольствием пробовали новый для них напиток. Последствия этого легкомыслия не замедлили сказаться: монахи стали один за другим нарушать обет молчания — сначала робко, потом все смелее и смелее и в конце концов принялись петь и плясать. Венцель фон Стурза взял в руки лютню — и тут уж пустилась в пляс вся компания, к вящему удовольствию столпившейся на шканцах команды.
Карфангер, поначалу смеявшийся вместе со всеми над выходками подгулявших чернецов, вскоре посерьезнел: надо было думать, как достойным образом отправить преподобную братию в обратный путь. Малейшая ошибка в выборе средств могла обернуться непредсказуемыми последствиями в этой стране, где церковь обладала поистине неограниченной властью. И дернул же черт этого Михеля Шредера подсунуть им ром!
Карфангер обернулся к Шредеру:
— Пора сниматься с якоря, лейтенант. Из-за вашего эксперимента с ромом мы можем влипнуть в неприятную историю. Как вы собираетесь отправлять их с корабля?
Михель Шредер не растерялся:
— Помнится, когда этот фрегат несколько лет назад спускали на воду, были сказаны такие слова: «Да спасут тебя в трудную муту Господь и твои грозные орудия! «. Прикажите дать прощальный салют, адмирал, держу пари, что достопочтенные иноки от грохота пушек сразу придут в себя.
— Хорошо, попробуйте. И пусть поднимают синий флаг — сигнал к отплытию.
— Слушаюсь, адмирал! — отчеканил Михель Шредер и поспешил выполнять приказ.
На главной орудийной палубе засуетились готлангеры, фейерверкеры и канониры, подгоняемые констеблем. Они заряжали восьмифунтовые пушки и выкатывали их. Вскоре из первого орудийного порта метнулось пламя, оглушительно грохнул выстрел, и монахи от неожиданности умолкли, однако быстро пришли в себя и загорланили пуще прежнего. И второй выстрел не дал желаемого эффекта, больше того: они пришли в совершенный восторг, ринулись к пушкам и принялись отнимать у канониров дымящиеся фитили и требовать, чтобы им тоже дали выстрелить. Карфангеру не оставалось ничего иного, как позволить им это. Тут монахи и вовсе обезумели от радости; пушки разряжались одна за другой. Когда дошла очередь до старшего, выяснилось, что прозвучали уже все тринадцать положенных залпов. Однако глава монашеской братии не собирался отказывать себе в редком удовольствии выстрелить из пушки и упросил-таки Карфангера разрешить произвести четырнадцатый выстрел, правда, с условием, что картезианцы после него сразу же покинут фрегат, в противном случае им придется плыть с гамбуржцами до Малаги.
На том и сошлись. Бухнул последний выстрел, монахи дружно потопали к фалрепу, старший еще раз сердечно простился с Карфангером и его офицерами, осенив всех напоследок крестным знамением и провозгласив»Да пребудет с вами пресвятая дева! «, затем спустился в шлюпку за остальными, напутствуемый грубоватыми шутками матросов.
Паруса «Леопольда Первого» уже начали наполняться ветром, когда загремели пушки береговых батарей. Гамбуржцы насчитали четырнадцать залпов: понятное дело, испанцы не хотели показаться невежливыми, хотя, наверное, терялись в догадках относительно причин, побудивших гамбуржцев почтить их лишним залпом салюта.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.