Стасим второй. АПОЛЛОН

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Стасим второй. АПОЛЛОН

 О кораблях Миноса мы знаем немногим больше, чем о самом Миносе. Основной материал для умозаключений об их конструкции дают изображения на сосудах и печатях, как правило, фрагментарные, предельно обобщенные и схематичные.

 В Раннеминойский период (до 3000 года до н.э.) критяне, по-видимому, еще не знали парусных судов. Во всяком случае, ни одного их изображения или даже намека на парус до нас не дошло. Все корабли этого времени снабжены таранами, их ахтерштевни вздымаются высоко над палубой, в несколько раз превышая высоту борта, и украшены резными фигурами рыбок или дельфинов. По числу черточек, обозначающих весла, можно выделить некоторые типы судов: двадцатишести-, тридцатидвух- и тридцативосьмивесельные, изображенные на сосудах с острова Сирое. Их длина - до тридцати метров, высокие оконечности мало компенсировали низкие борта: через них свободно могли перехлестывать волны. Бортовая волна была очень опасной. Пиндар приводит древнюю пословицу:

Который вал ударяет в борт,

Тот и тревожнее для сердца моряка.

 В конце Раннеминойского периода на судах появляется одинарная мачта (следовательно, конструкция - килевая), присутствующая отныне во всех позднейших изображениях. К раннеминойскому периоду относятся только два изображения мачтовых кораблей. Возможно, другие просто еще не найдены, но нельзя исключать и того, что эти два рисунка следует датировать чуть позже - Среднеминойским периодом (3000- 2200 годы до н. э.), когда на Крите царствовал Минос и когда туда прилетел Дедал. Именно Дедалу или его сыну Икару критяне наряду с многими другими благодеяниями приписывали изобретение мачты и паруса, а ведь единственное назначение мачты - нести парус.

 Эти длинные, до тридцати метров, ладьи с высокими штевнями, вероятно соединенными канатом (гипотез- мой), как в Египте, могли быть с тараном (военные) или без (торговые и транспортные), имели шпангоуты и бимсы, а также двулапый, возможно металлический якорь, хотя греки и римляне приписывали изобретение якоря вообще Эвпаламу, а двулапого - скифскому мудрецу Анахарсису, другу Солона. Изогнутые реи критских кораблей тоже напоминают египетские. Такие совпадения едва ли случайны, они могут навести на мысль о том, что контакты Крита и Египта происходили куда чаще, чем принято считать. А обоюдное заимствование некоторых технических приемов может свидетельствовать о том, что пока цари мерились силами, кто-то, кого, быть может, намеренно брали с собой в подобные походы, делал зарисовки или запоминал чужеземные конструкции, чтобы потом, на досуге, сопоставить их с отечественными и сделать нужные выводы. Безопасность плавания критских кораблей к берегам Африки обеспечивали их тараны, но не тараном единым силен корабль, предназначенный для боя.

 Корабли Позднеминойского периода (2200-1400 годы до н. э.) дают гораздо большее разнообразие типов. Корабельного леса на Крите никогда не было, и минойцы использовали привозной. Откуда они его транспортировали - неизвестно. Быть может, из Греции, или из

Фракии, или из Малой Азии. Как? Об этом тоже можно лишь догадываться: то ли у них были большие грузовые корабли, то ли лес буксировался в виде плотов. Во времена Тутмоса III критяне строили свои корабли из ливанского кедра, и это не могло не сказаться на их мореходных качествах. Еще в Среднеминойском периоде на кораблях появились каюты для кормчих (печать из Кносса), что может свидетельствовать о возросшей дальности плаваний. Теперь появляются просторные каюты, вероятно, предназначенные для знатных пассажиров (золотой перстень из Тиринфа). Строятся бестаранные суда - специально для транспортных целей (на одной печати из Кносса воспроизведена гиппагога - судно для перевозки лошадей или конницы); по свидетельству Фукидида, такие суда легко и быстро можно было переоборудовать и для иных целей. Главным движителем становится парус, и в погоне за скоростью критяне иногда снабжают свои суда двумя и даже тремя мачтами. Такое новшество требует особой прочности конструкции, и одно изображение раскрывает секрет: каркас судна упорядочивался шпангоутами и, по-видимому, бимсами, так как эти суда палубные (серебряная модель из Филакопии). На таком быстроходном судне была даже захвачена на Крите Деметра - богиня плодородия - и доставлена в Аттику, в город Форик, для продажи в рабство.

 Эти древние суда, участвовавшие в Троянской войне, могли бы стать флагманами в эскадрах Моргана и Дрейка. Даже то малое, что мы о них знаем, позволяет признать их судами более высокого класса, чем современные им египетские. Они имели иногда тараны на обоих штевнях (греки называли такие корабли дипрорами, а римляне бипрорами - «двуносыми») и гипотезму, а рулевые весла в носу и корме позволяли им нападать или отступать с одинаковой легкостью в любом направлении.

 Достойными их соперниками были корабли ахейцев, при каждом удобном случае любовно упоминаемые Гомером. Чаще всего их сопровождает эпитет «черные». Обычно полагают, что это синоним слова «просмоленные». Но вот что странно: к Трое прибыло двадцать девять флотилий, а «черными» Гомер упорно именует корабли только тринадцати из них, всегда одних и тех же. Почему? Понятие «непросмоленный корабль» было для всех древних народов таким же абсурдным, как, например, «сухая вода». Естественно, греки тоже не жалели смолы или воска для своих кораблей. И почему родина этих «черных» кораблей ограничивается довольно четким регионом: восточная часть Балканского полуострова от Фессалии до Аргоса, включая Эвбею, Эгину и Саламин? Исключения здесь - Эхинадские острова у западного побережья полуострова, рядом лежащая Итака и еще Крит - далеко на юге...

 Есть и еще одно обстоятельство, обычно упускаемое из виду: скульптура, храмы, утварь - все, что делалось из твердого материала, греками всегда раскрашивалось. Не были исключением из этого правила и корабли (тем более, что густо просмоленное дерево - малоприятная штука для тех, кто часами на нем сидит). Геродот, например, уверяет, что «в древние времена все корабли окрашивали в красный цвет» (суриком), а Вакхилид добавляет еще одну традиционную деталь раскраски, связанную с религиозными представлениями: по обе стороны форштевня рисовали синие глаза. Другой греческий поэт - Тимофей - упоминает «черные ладейные ноги», то есть весла. Но ведь весла вообще никогда не смолились, они могли лишь раскрашиваться. Следы красок сохранились на Парфеноне. Сохранились они и в поэмах Гомера: ахейские ладьи у него «темноносые», «красногрудые», «пурпурногрудые». Как-то мало вяжутся эти радостные цвета со смолой, разжиженной солнцем...

 Можно было бы допустить, что эпитет «черные» указывает на использованный корабелами материал: «черным дубом» Гомер называет дубовую кору. Возможно, таким «дубом» была отделана корма (только корма!) корабля Тесея, о чем упоминает Вакхилид, да и то, скорее всего, в знак траура - по той же причине, по какой его корабль нес черные паруса, унося на Крит семерых афинских юношей и семерых девушек для жертвы Быку Миноса. Но дуб распространен по всему Средиземноморью...

 Остается лишь предположить иной смысл многозначного греческого слова «черный», приводимого переводчиком Н.И. Гнедичем в его основном значении. И тогда смола оказывается совершенно ни при чем: «черные» корабли - это «зловещие» корабли, «наводящие ужас» корабли. Эпитет «черный» в таком значении употреблялся и греками, и римлянами: о «черных днях года» упоминает, например, Плутарх в связи с гибелью римского войска в битве с кимврами. Здесь, конечно, изящный каламбур: «кимвры» означает «черные». Но в этом же ряду - русское «черный день», древнеиранское «Черное», то есть суровое море... Может быть, основанием для гомеровского эпитета послужила устрашающая боевая раскраска этих ладей или фигура какого-нибудь чудовища на акротерии, но скорее - наивысшее совершенство их конструкции.

 Гомеру иногда приписывали финикийское происхождение. Нельзя не вспомнить финикиян и при взгляде на карту, если выделить на ней области, приславшие к Трое «черные» корабли. Это именно те места, где тиряне создавали свои поселения для ловли раковин и для торговли. Для некоторых из них греки сохранили первоначальные названия. И тогда эпитет «черный» приобретает еще один смысл. Непревзойденные финикийские корабли, наводящие ужас и вызывающие зависть, темноносые и красногрудые, синеглазые и черноногие,- эти корабли несли черные паруса! Только финикияне красили паруса в этот цвет, и когда Тесей отправился с жертвой на Крит, где правил сын финикиянки, он плыл на «черном» корабле. «Черные» корабли привели к Трое Ахилл и Одиссей, Аякс и Идоменей. Их привели те, кто громче всех спорил о власти над морем. И, быть может, первенство среди них перешло к тому времени от критян к мирмидонянам, чьи корабли имеют у Гомера еще один постоянный эпитет: «быстролетные», тогда как суда аргивян всего лишь «широкие», а ахейские - «многоместные» и «крутобокие». Вероятно, эти эпитеты отражают господствовавшие в ту эпоху основные типы кораблей, сложившиеся под влиянием Финикии: быстроходные «длинные» с большим количеством гребцов и иногда с несколькими мачтами и купеческие «круглые» с круглой кормой и широким днищем для увеличения емкости трюма (греки называли их в подражание финикиянам «морскими конями»). Балластом у тех и других служили камни и песок; на торговых судах ими иногда наполняли также полые якоря и затем по мере загрузки заменяли балласт товарами (внутренности якорей могли, например, заливаться оловом, стоившим тогда дороже золота).

 К первому типу следует безоговорочно отнести пятидесятивесельные пентеконтеры, ко второму - двадцативесельные эйкосоры. Двадцативесельный корабль изображен на одной афинской вазе; возможно, это сцена похищения Парисом Елены: на борт корабля собираются взойти мужчина и - уникальное обстоятельство! - женщина. «Многовесельные» корабли Гомера были самыми настоящими пиратскими кораблями, и их конструкторы позаботились не только об их скорости, но и об их вместимости; кроме полусотни воинов (они же были и гребцами) эти «черные» корабли способны были перевозить пассажиров, съестные припасы, вооружение и по крайней мере сотню жертвенных быков. Пентеконтера была самым распространенным и излюбленным типом судна, как правило, служившим для дальних плаваний, в том числе и с исследовательскими целями. Ее приспособленность для таких рейсов блестяще доказали аргонавты, а после войны подтвердили Менелай и Одиссей. Их силуэты запомнили египетские художники и воспроизвели в гробницах своих владык.

 «Круглые» корабли получили широкое распространение чуть позже и не скоро сошли со сцены. Из мифов можно узнать, что Персей со своей матерью Данаей плавал в ящике (как Усир - в саркофаге), а Геракл уже переплывал море в чаше или кубке Гелиоса - прямом предшественнике «круглых» судов. Чаша по- гречески - кимба. Но точно так же назывался тип судна, впервые упоминаемый Софоклом в V веке до н. э., широко распространенный во времена Августа и известный Плинию уже в нашей эре! Правда, кимба не морское, а речное судно, принадлежавшее к классу малых гребных судов, попросту - лодок. Крутые оконечности придавали ей сходство с перевернутым полумесяцем, Овидий называл эту лодку «вогнутой», «крутобокой». Иногда кимбой управляли двое, но чаще гребец был один. В эпоху императорского Рима кимба стала привычным типом рыбацкого челна, а значит, вместо весел на ней наверняка использовался и шест, особенно на мелководье,- традиционный движитель рыбаков, иногда в сочетании с парусом.

Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,

Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит,-

так описывает Вергилий ладью Харона, перевозчика душ. В подлиннике «утлый челн» - это кимба. Как ладья Харона известна она и Горацию. Только ли это поэтический образ или кимба и впрямь служила погребальной ладьей? Но при чем тут тогда Гелиос, солнечный бог? Разгадку дают эпитеты кимбы - «плетеная» и «сшитая из кож». В римском лексиконе кимба еще и синоним навис сутилис - лодки или более крупного судна из папируса, обтянутого кожами. Папирус! Стало быть, эта конструкция пришла из Египта, и как тут не вспомнить утверждение Геродота, что вся греческая религия - родная дочь религии египетской! Гелиос - это ведь не кто иной, как Амон, или Ра, и тогда его «чаша» оказывается самой настоящей «солнечной ладьей», совмещавшей и функции погребальной...

Степс древнегреческой мачты, вид сбоку. Реконструкция.

То же, вид сзади.

 Гомеру кимба неизвестна, хотя он довольно подробно описывает и технику судостроения, и приемы судовождения. Когда Одиссею пришел срок отбывать с острова нимфы Калипсо, он принялся за постройку плота. Для этого он выбрал два десятка сухих стволов черного тополя, ольхи и сосны. Срубив их двулезвийным культовым топором - лабрисом, он очистил деревья от коры, гладко выскоблил, пользуясь вместо рубанка тем же топором, и обтесал по шнуру. Дальше Одиссей пробуравил получившиеся брусья и скрепил их длинными болтами (надо думать, оказавшимися у нимфы совершенно случайно) и шипами из твердого дерева, заменявшими обычно гвозди. Подводную часть плота он сделал такой же широкой, как у «круглых» кораблей, а надводную скрепил поперечными брусьями и настелил на них палубу из толстых дубовых досок. Сквозь палубу пропустил мачту, укрепил ее в нижних бревнах и снабдил реем. Наконец, он обнес палубу плетеными релингами из ракитных сучьев, оставив место лишь для кормила, и не забыл захватить балласт для остойчивости. Очень вероятно, что над палубой Одиссей натянул тент, Гомером не упоминаемый,- для защиты от солнца и дождя. «Корабль» был готов, и едва ли его постройка сильно отличалась от постройки настоящих кораблей. Заготовив четырехугольный парус (гистион) и «все, чтоб его развивать и свивать прикрепивши веревки», Одиссей спустил свое детище на воду.

 Из «веревок» Гомеру известны, в частности, брасы (гюперы), прикрепляющиеся к оконечностям рея, чтобы приводить парус к ветру. Рей, между прочим, изготавливался точно так же, как в Египте: однодеревый для маленьких судов и составной для крупных. Как правило, его выстругивали из хвойных деревьев. В центре рея крепился канат для его спуска и поднятия и закладывался в одношкивный блок, так что конец его держали в своих руках матросы на палубе. Греческое название этого каната, перешедшее к римлянам, родственно таким понятиям, как «спускать, ослаблять» (парус) или «швартов, булинь». Это многое говорит о практике работы с ним. К рею крепилась верхняя шкаторина паруса, а в центре его нижней шкаторины прикреплялся гордень для сворачивания полотнища в случае необходимости и по краям - шкоты, растягивающие парус к бортам.

 Многое из этого описания мы встречаем в других местах поэм, где речь идет уже не о плотах, а о кораблях в полном смысле этого слова. Двулезвийный топор был у моряков еще и «оружием страшным». Правильный шнур хорошо известен корабелам. Действия, созвучные Одиссеевым, совершает его сын Телемах:

 ...Ему повинуясь, сосновую мачту

Подняли разом они и, глубоко в гнездо водрузивши,

нем утвердили ее, а с боков натянули веревки;

Белый потом привязали ремнями плетеными парус;

Ветром наполнившись, он поднялся, и пурпурные волны

Звучно под килем потекшего в них корабля зашумели...

 Упомянутые здесь ремни - это шкоты. Их сплетали из воловьей кожи, ими нижнюю шкаторину паруса привязывали к мачте, так как нижнего рея на кораблях героической эпохи не было. Эти ремни были достаточно упруги, крепки и надежны - более надежны, чем остальные снасти, изготовлявшиеся из пеньки и, если верить Гомеру, истлевавшие за восемь-девять лет. Точно так же, как это делал Одиссей, на кораблях настилали «помост» - полупалубы в носу и корме (среднюю часть занимали гребцы), огражденные ре- лингами. В случае опасности на релинги или на фальшборт навешивали паррарумы - специальные щиты из кожи или волоса: в них застревали неприятельские стрелы или дротики. «Крепко сколоченная палуба», которой Вакхилид снабжает корабль Тесея,- вероятно, просто поэтический образ: у кораблей героической эпохи, свидетельствует Фукидид, «не было верхней палубы, и строились они по стародавнему обычаю скорее на манер разбойничьих судов». На кормовой полупалубе мог расстилаться «мягко-широкий ковер с простыней полотняной» для отдыха командира корабля или почетного гостя. Находившийся здесь же непременный алтарь гарантировал им личную неприкосновенность и приятные сновидения.

 Бескилевые греческие суда неизвестны, и это вполне естественно: их строительство было бы бессмысленным, ибо в Греции нет рек, подобных Нилу, да и те, что есть, почти все летом пересыхают. Поэтому даже рыбачьи лодки в большинстве случаев снабжались килем: люди рано подметили, что такая конструкция надежнее. Килевым, по свидетельству Вакхилида, был и «дивно строенный корабль» Тесея. Слово «тропис» (киль) хорошо известно Гомеру, в это понятие включались и выступающие кили, и внутренние килевые балки для крепления шпангоутов, и фальшкили, и кильсоны, если они имелись. Их делали из твердых пород дерева, чаще всего из дуба. Борта и днище соединялись, кроме того, острой клиновидной балкой, предохранявшей от подводных камней и, возможно, уменьшавшей боковую качку. Римляне иногда вместо этой балки устанавливали в обшивке днища клинообразные скрепы.

 Плавания в основном практиковались в пределах видимости берега, но они были достаточно далекими, так как можно обойти почти все Эгейское море, не теряя из виду сушу. От острова к острову, от архипелага к архипелагу, от Европы к Азии. Страх перед пучиной быстро уступал место уверенности в себе, порою, быть может, даже излишней. Освоили греки и ночные плавания. Уже во времена Одиссея мореходов вели в открытом море звезды, созданные Атласом и разбитые на созвездия мудрым кентавром Хироном, составителем первой карты звездного неба (ею пользовались аргонавты), изобретателем армиллярной сферы, учителем и наставником многих выдающихся личностей, полубогов и героев. Гомеру известны Сириус и Орион, неоднократно он называет Плеяды, Волопас и Медведицу (имеется в виду Большая Медведица).

 Если представлялась хоть малейшая возможность, на ночь корабли приставали к берегу, чтобы команды как следует отдохнули (на древних судах не было даже намека на комфорт, если не считать вышеупомянутого ковра на палубе). В виду берега паруса убирались, мачта спускалась на канатах внутрь корпуса и закреплялась в специальном гнезде - гистодоке, гребцы брались за весла и подгоняли корабль к берегу кормой вперед (чтобы не сломать или не завязить таран). Может быть, поэтому украшению кормы уделялось основное внимание. Ее приподнятая, изогнутая и разукрашенная часть, носившая название «афластон» или «коримб», чаще всего представляла собой пучок стилизованных птичьих перьев, изящно скрепленных имитацией броши. «Тонко резанная корма» Тесеева корабля была его «визитной карточкой». Если корабль попадал в хорошо оборудованный порт, с носа отдавали каменный или железный якорь, корму швартовали к причальному камню и спускали с нее широкую сходню для погрузки и выгрузки команды, пассажиров и их багажа, а также скота.

 Обычно корабли имели два железных однолапых или двулапых якоря - на носу и на корме, и у греков была поговорка: «Кораблю на одном якоре, а жизни на одной надежде не выстоять». Клюзов тогда еще не придумали, да низко сидящие суда и не испытывали в них нужды. Поэтому якорь крепился прямо на палубе. Лапа его, хотя и называлась «зубом», представляла собой простейший беззубцовый крюк, и лишь позднее ее стали снабжать зубцом. На верхней оконечности веретена крепился рым для якорного каната и для буйрепа, соединяющего якорь с пробковым буем, чтобы потерявшийся якорь можно было отыскать.

Украшение кормы. Деталь барельефа.

Якорь и его крепление на борту судна. Деталь рельефа колонны Траяна.  

Вот как выглядел порт сказочных мореходов феаков:

 ... С бойницами стены его окружают;

Пристань его с двух сторон огибает глубокая; вход же

В пристань стеснен кораблями, которыми справа и слева

Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей;

Там же и площадь торговая вкруг Посейдонова храма,

Твердо на тесаных камнях огромных стоящего; снасти

Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных

Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла.

 Требования к стоянке кораблей были просты: отлогий берег, удобный для вытаскивания и спуска судов, наличие питьевой воды и защищенность от волн и ветра. Но порты, подобные феакийскому, были редкостью. Чаще ночь заставала морехода где-нибудь в пустынной местности, и здесь он совершал тот же ритуал, только вместо швартовки корабль вытаскивался на берег, ставился на фаланги - деревянные колеса или катки, предохранявшие корпус от повреждений и облегчавшие его подъем и спуск (фаланги использовались и на стапелях), и команда укладывалась спать. Если местность была небезопасна, корабли ограждали стеной.

 Иногда стена бывала, по-видимому, настоящей, наподобие вала, в другом случае, судя по Гомерову эпитету «медная», просто выставлялась достаточно сильная стража в медных доспехах. Видимо, здесь все зависело от длительности стоянки.

Чрево греческого судна героической эпохи. Реконструкция.

 С восходом солнца корабли стаскивали в воду и специальным длинным и прочным, окованным железом шестом «двадцать два локтя длиною» (около десяти метров), использовавшимся по мере необходимости и как отпорный крюк, и как лот, выводились на глубину. Далее действия повторяли в обратном порядке: на тех же канатах поднимали и укрепляли в степсе мачту, разбирали и просовывали в ременные петли на планшире весла и ставили паруса.

 Как и критские корабли, ахейские имели шпангоутный каркас, чаще всего из акации. К нему крепилась просмоленная и окрашенная буковая обшивка, утолщенная в районе киля, на скулах и по линии соединения с палубой (нечто вроде ширстрека). На них была одна или несколько мачт. Гомер не указывает их количество, но можно по аналогии с Критом предположить, что ахейцы знали трехмачтовые суда. Несколько мачт и парусов имели «волшебные» корабли феаков, на корабле Одиссея была одна мачта, но не менее трех парусов. Их площадь регулировалась Титовыми вместо рифов. Рулевой сидел на корме с подветренным шкотом в одной руке и румпелем - прикрепленным к кормилу брусом - в другой. Изобретение «руля», то есть румпеля, греки и римляне приписывали Тифи- су - кормчему «Арго», «первого плавающего корабля».

Древнегреческие «румпели».

Анкойне: крепление рея к мачте. Рисунок на глиняной лампе.

 Несколько парусов один над другим - для этого нужна длинная мачта, вернее всего составная, со стеньгой. Ее делали обычно из сосны. Передняя мачта считалась вспомогательной и, как правило, была короче, а иногда торчала на носу корабля под углом наподобие бушприта. Стеньги и реи соединялись с мачтой посредством анкойне - борга или бейфута, сделанного из толстенного каната, обшитого кожей для защиты от трения. Это изобретение греки приписывали Солону. Собственно, анкойне означает «руки, объятия», а в обиходной речи так называли и сами корабли, преимущественно большие. В более поздние времена анкойне представляла собой деревянный или железный обруч. Керухи - топенанты - связывали ноки рея с топом мачты, и если рей был составным, а значит, длинным и тяжелым, то керухи делали двойными. Топенанты отчетливо видны на камее, изображающей корабль Одиссея. Благодаря особой прочности топенанты предназначались и для приведения самой мачты из вертикального положения в горизонтальное или наоборот. С этой целью их крепили в верхней и нижней ее частях и каждую оконечность поднимали поочередно, с равными промежутками, так что подъем шел непрерывно. На топе, выше рея, прилаживался кархесий - корзина, похожая на чашечку лотоса или тюльпана и получившая свое имя из-за сходства с одноименным сосудом. Это приспособление - мы бы назвали его «вороньим гнездом» - было, скорее всего, заимствовано у египтян и служило, как и у них, местом наблюдения за морем. Из него метали стрелы и дротики в неприятеля, не обходились без этой корзины и при работе с парусами.

Сигнальщик в кархесии. Роспись египетских гробниц.

 Кархесий считался частью такелажа (не рангоута!) и был неотъемлемой его частью, поэтому и сам топ мачты назывался точно так же: в этом значении его упоминает, например, Эврипид.

 Из названий парусов у Гомера можно отыскать единственное - гистион. Гистионом называли тогда любой парус. Но поскольку, как уже говорилось, на одной мачте их могло быть несколько, то, видимо, уже и в те времена гистион обычно обозначал большой четырехугольный главный парус, сшитый из квадратных кусков материи, то есть грот. Верхний его край крепился на рее. При штормовой погоде или по прибытии в порт рей приспускался примерно до середины мачты, матросы изо всех сил начинали тянуть парус вниз и по мере дальнейшего движения рея, пока он не достигал палубы, сворачивали полотнище. Таким же способом уменьшали или увеличивали площадь парусности. При хорошем ровном ветре рей поднимался до места, снасти отпускались, и нижний край гистиона свисал до палубы, где его углы придерживались шкотами. Эти операции неплохо показаны на рисунке, украшающем римскую лампу из терракоты, и на рельефе помпейскои гробницы, относящихся, естественно, к более позднему времени.

Суппарум. Помпейская фреска.

 Греческое название второго снизу паруса неизвестно. Римляне называли его supparum, и исходя из разноречивых контекстов можно только гадать, чему он соответствовал - марселю, брамселю или топселю, тем паче что он нередко выступает и в роли главного паруса. Формой он более всего напоминает вымпел, свисающий с рея косицами вниз. Суппарум управлялся только одним шкотом, прикрепленным к правой косице, тогда как левая была привязана к борту. Таким он изображен на одной из помпейских фресок. Как он выглядел во времена Гомера? Кто знает...

 На фок-мачте ставился самый маленький, вспомогательный парус, обычно квадратный,- долон. Долоном называлась также наклонная носовая мачта, где он чаще всего крепился, и, по-видимому, фок-мачта. Если три мачты корабля несли только по одному парусу, то долоном назывался передний, самый маленький.

Гистион (эпидром) и долон. Барельеф с виллы Боргезе.

 Вообще детальное знакомство с гомеровским эпосом убеждает, что и техника судостроения, и приемы морского боя были тогда не так просты, как иногда считают. Вот еще пример. Агамемнон в молитве Зевсу упоминает, что он намерен сжечь ворота Илиона «губительным огнем». Казалось бы, ничем не примечательная угроза. Еще один эпитет, их много у Гомера. Однако напомним мнение Эратосфена о том, что Гомер «никогда напрасно не бросает эпитетов». В XVI песни «Илиады» подобным огнем пользуются и противники Агамемнона:

 ...Троянцы немедленно бросили шумный

Огнь на корабль: с быстротой разлилося свирепое пламя.

Так запылала корма корабля.

(Ведь корабли были вытащены на берег кормой вперед.) Тремя строчками ниже Ахилл в панике призывает на помощь Патрокла, крича, что «на судах истребительный пламень бушует», но огонь почему-то никто не гасит, хотя ничего не могло быть для греков чувствительнее, чем лишение флота. Почему?

 Здесь есть небольшая вольность перевода. Дословно Гомер говорит о том, что по кораблю «внезапно разлилось негасимое пламя» - такое же, каким Агамемнон намеревался поджечь городские ворота. Кстати, как он собирался это сделать: подойти на глазах защитников города и разжечь костер? И каким образом «бросили» огонь сами дарданцы?

 Все убеждает в том, что мы имеем здесь дело с самым ранним упоминанием страшнейшего оружия, получившего впоследствии название «греческий огонь». Это был «истребительный пламень» в самом прямом смысле этого слова. Предлагалось много рецептов для реконструкции его состава. Автор IV века до н. э. уроженец города Стимфала Эней Тактик в своем «Руководстве по осаде городов» упоминает состав смеси, использовавшейся в его время для зажигания неприятельских кораблей: ладан, пакля, опилки хвойных деревьев, сера и смола. Все эти компоненты всегда были под рукой на суше и на море (сера и ладан использовались для культовых целей, остальные - для судовых работ и всегда брались с собой в море). Вероятно, существовали и другие составы. К гомеровской эпохе относятся «огненные ливни» ирландского эпоса - секретное оружие друидов (жрецов). О каких-то «зажигательных снарядах» глухо сообщает римский историк Тацит применительно к 69 году. О чем-то похожем упоминают и легенды о короле Артуре: «дикий огонь» использовали бритты против арабских пиратов. В 1185 году с таким оружием шли на Русь половцы, «огонь в людей мечучи в пламенном роге». В византийскую эпоху применяли по крайней мере три вида «греческого огня»: «жидкий», «морской» и «самопроизвольный». Но техника его применения была одинаковой: смесью начиняли хрупкий глиняный шарик и метали его из стационарного или ручного устройства на неприятеля. При падении шарик раскалывался, и смесь самовоспламенялась, растекаясь во все стороны. Все это происходило одномоментно, создавая невообразимый шум («шумный огнь») и сумятицу. Просмолённые корабли были вообще прекрасным горючим материалом, а такое пламя можно гасить только пеной, но греки, конечно, этого не знали и называли его «негасимым», «неудержимым», «неумираемым», «вечным». Как видно, это оружие было известно на обеих сторонах Эгейского моря как минимум с VIII века до н. э., когда Гомер слагал свои гекзаметры.

 Аналогичная проблема времени возникает, если затронуть еще один вопрос - вопрос, который стараются обойти по мере сил все исследователи героической эпохи: о флоте троянцев, Гомером не упоминаемом.

 Но могла ли не иметь флота крупнейшая держава того времени, держава, имеющая выход в Эгейское, Мраморное и Черное моря, владеющая островами, контролирующая Проливы настолько жестко, что чуть ли не весь остальной мир Эгеиды вынужден был в течение десяти лет отвоевывать для себя право плавать в Понте? Из того, что Гомер не говорит ни словечка о троянских кораблях, трудно делать выводы: ведь и Геродот ни разу не упомянул Рим, а Гомер - Тир, но никому на этом основании не приходит в голову утверждать, что этих городов в то время не было. По этой логике не менее правомерно и обратное заключение: Гомер умалчивает о кораблях троянцев именно потому, что они превосходили ахейские, и неизвестно, чем могла бы закончиться морская баталия. Чем закончилась сухопутная - известно.

 Но если внимательнее вчитаться в Гомера, можно убедиться, что флот у троянцев был. Достойный флот. Настолько достойный, что введение его в действие могло бы пагубно отразиться на возвышенной героике гомеровских образов ахейских вождей. Гомеровские моряки во время бури «на помощь зовут сыновей многомощного Зевса, режут им белых ягнят, на носу корабельном собравшись». О состоянии же морского дела в Ил ионе можно судить, например, по тому, что у Менелая служил кормчим троянец Фронтис,

 ...наиболе из всех земнородных

Тайну проникший владеть кораблем в наступившую бурю.

 Вполне естественно, что этот Фронтис был сыном Онетора - жреца Зевса Идейского. Онетор и сам почитался народом как бог. Медея, чувствовавшая себя в Понте как в собственном дворце, тоже была жрицей Гекаты и слыла в Колхиде волшебницей. Волшебный народ Гомеровой «Одиссеи» получил свое имя от Феа- ка, но этот Феак сам был лишь помощником кормчего - саламинца Навситоя. И хотя, как уверяет Плутарх, еще Тесей учредил праздник кормчих - кибернесии,- неясно, для кого он предназначался. У греков не было еще жрецов, обремененных самой разнообразной информацией и секретами: функции жрецов совмещали цари - басилевсы. Лишь когда возвысится Дельфийский храм, когда он станет общегреческим святилищем,- только тогда у других «земнородных» появятся флотоводцы и кормчие, не уступающие Феаку и Фронтису, кормчие, способные, по словам Пиндара, за три дня предвидеть бурю. Из приведенных слов Гомера следует, что троянский флот был несравненным в Эгейском море.

 Поэтому наиболее вероятно, что сама война началась именно с внезапного нападения на корабли Приама и полного их уничтожения. Только этим можно объяснить и такой загадочный факт, как превращение Сигея и Тенедоса - исконно дарданских корабельных стоянок - в корабельные стоянки ахейцев. Этому поражался еще много лет спустя Страбон: «...Корабельная Стоянка... находится так близко от современного города (Илиона.- А . С . ) , что естественно удивляться безрассудству греков и малодушию троянцев; безрассудству греков, потому что они держали Корабельную Стоянку столь долго неукрепленной... Корабельная Стоянка находится у Сигея, а поблизости от нее - устье Скамандра, в 20 стадиях от Илиона. Но если кто-нибудь возразит, что так называемая теперь Гавань Ахейцев и есть Корабельная Стоянка, то он будет говорить о месте, еще более близком к Илиону, приблизительно только в 20 стадиях от города...». Греки не заботились о безопасности своих кораблей, потому что знали о гибели троянского флота!

 Некоторый свет на этот вопрос проливает Вергилий, начавший свою «Энеиду» там, где Гомер закончил «Илиаду». Вот тут-то и возникает проблема времени: пользовался ли Вергилий какими-либо неизвестными нам ранними источниками или он перенес в героическую эпоху технические данные кораблей своего века?

 Многое, очень многое говорит за то, что Вергилий описывал корабли, чьи кормила держали в руках троянцы. Но очень уж подозрительно их сходство с описанными Гомером - ахейскими. Причем Вергилий охотно отмечает черты, общие для всех кораблей героической эпохи, и по возможности избегает детализации, неизбежно носящей национальные черты. Эти корабли, построенные Энеем из клена и сосны, возросших в лесах возле Антандра, многопарусные и килевые, способны выдерживать длительные переходы вне видимости берега; они точно так же швартовались кормой к берегу, и троянцы перебирались на сушу по сходням, поданным в кормовой части, или по трапам, спущенным с высокой кормы. В случае спешной высадки они спрыгивали прямо с бортов в воду, если она была не очень глубока (значит, корабли имели низкие борта), или скользили по веслам как заправские пираты. Упоминает Вергилий и некоторые другие детали, знакомые из Гомера: витые канаты, «шесты и багры с наконечником острым», расписную обшивку.

 Но есть у него и такие подробности, каких у Гомера нет. В отличие от ахейских, эти корабли были «сине- грудыми». Троянцы умели ходить галсами, ставя парус наискось к ветру, причем реи их кораблей поворачивались при помощи канатов, привязанных к их оконечностям - нокам; они прекрасно ориентировались по звездам; их корабли имели острые носы - ростры, носили собственные имена, даваемые по фигуре, украшающей акротерий, а их опознавательным знаком («флагом»), как и у финикиян, служили прикрепленные на корме медные щиты. По греческому преданию, щит был изобретен как раз в крито-микенскую эпоху (когда разразилась Троянская война) в Арголиде братьями Претом и Акрисием во время их борьбы за трон.

 У Гомера один из его героев, троянец Гектор, упомянул стоскамейный корабль. Греки таких кораблей не знали, количество их гребцов не превышало полусотни (каждому полагалась отдельная скамья). Трудно поверить в то, что такими длинными и малоповоротливыми судами владели троянцы. Может, Гектор попросту хвастался? Но ведь Гомер «напрасно не бросает эпитетов»... Неожиданное решение находим у Вергилия:

Вел «Химеру» Гиас - корабль огромный, как город,

С силой гнали его, в три яруса сидя, дарданцы,

В три приема они три ряда весел вздымали.

 Первая в мире триера?! Трудно было бы переоценить это свидетельство, если бы оно, как описание «греческого огня», принадлежало Гомеру, а не поэту века Августа. В другом месте Вергилий снова упоминает стовесельныи корабль, умалчивая на этот раз о его конструкции. Но это уже более позднее время, когда триеры могли появиться.

 А нельзя ли узнать, с какой скоростью водили дарданские кормчие свои корабли? Об этом можно судить по двум намекам Вергилия - и опять же с оглядкой на фактор времени. В начале своих скитаний Эней делает два перехода: Делос - Крит и Крит - Строфады. Их величина составляет соответственно примерно двести десять и триста двадцать километров. Вергилий указывает, что первый отрезок троянцы одолели к рассвету третьего дня:

Что же! Куда нас ведут веленья богов, устремимся

Жертвами ветры смирим и направимся в Кносское царство.

Нам до него невелик переход: коль поможет Юпитер.

Третий рассвет корабли возле критского берега встретят.

Второй отрезок, более длинный, троянские корабли одолели к рассвету четвертого дня, причем с попутным ветром:

Вышли едва лишь суда в просторы морей, и нигде уж

Видно не стало земли - только небо и море повсюду,-

Как над моей головой сгустились синие тучи -

Тьму и ненастье суля, и вздыбились волны во мраке,

Вырвавшись, ветер взметнул валы высокие в небо,

Строй кораблей разбросав, и погнал по широкой пучине.

Тучи окутали день, и влажная ночь похищает

Небо, и молнии блеск облака разрывает все чаще.

Сбившись с пути, в темноте по волнам мы блуждаем вслепую.

Сам Палинур говорит, что ни дня, ни ночи не может

Он различить в небесах, что средь волн потерял он дорогу.

Солнца не видя, три дня мы блуждаем во мгле непроглядной,

Столько ж беззвездных ночей по бурному носимся морю.

Утром четвертого дня мы видим: земля показалась,

Горы встают вдалеке и дым поднимается к небу.

Тотчас спустив паруса, мы сильней налегаем на весла,

Пену вздымая, гребцы разметают лазурные воды.

Руководствуясь этими недвусмысленными указаниями на круглосуточное плавание, можно заключить, что средняя скорость троянских кораблей была очень высока для того времени - чуть меньше двух с половиной узлов в штормовых условиях (для сравнения: корабль Одиссея плыл со средней скоростью, едва превышавшей один с четвертью узел; во времена Геродота этот показатель увеличился до двух с половиной, а во времена Плиния - до четырех). Здесь, возможно, как раз тот случай, когда Вергилию можно не поверить: он явно перенес на корабли героической эпохи скорости судов более позднего времени.

 В пользу этого может свидетельствовать и то, что даже «сам» Палинур - кормчий Энеева корабля - показал себя не с лучшей стороны в кипящем штормовом море. То ли это следует отнести на счет его молодости: он попросту не успел еще «тайну проникнуть владеть кораблем в наступившую бурю» подобно легендарному Фронтису. То ли, что вернее, Вергилий исходил в этом эпизоде из реальностей своего времени - римских реальностей.

 Но все равно, как бы там ни было на самом деле, повторять мнение Гомера о том, что Троя не имела флота,- явно опрометчиво. Неведение и отрицание - вовсе не одно и то же.

 Троянская война подорвала могущество всех этих великолепных флотов - предмета гордости, славы, соперничества и зависти. «Народы моря» больше не тревожили покой фараонов. Хотя талассократами Эгейского моря, по словам Диодора, стали после Троянской войны фракийцы, они не решались удаляться от своих берегов. Подлинными, безраздельными властителями морей остались финикияне. Именно их можно с полным правом назвать победителями в Троянской войне: они выиграли ее, наблюдая за битвами с Солимских высот.