Империя Ляо

Империя Ляо

Переходом на сторону врага Ши Цзинь-тан спас свою жизнь, но не более. По отношению к киданьскому Дэгуану он был вассалом, несмотря на приобретённый им пышный императорский титул. Часть правителей областей отказала ему в повиновении, другая, сохраняя внешнюю покорность, плела сети заговоров. Население городов, переданных киданям, возмутилось, но было жестоко усмирено. Однако это восстание предрешало грядущие смуты. В 937 г. Юго-Восточный Китай отложился и его правитель принял титул императора Южной Тан. Теперь уже китайцы воспользовались этим славным именем как знаменем.

В империи Поздней Цзинь царил полный разброд, который был полезен только киданям, занявшим в 937 г. Ляодун и давшим десять лет спустя своей империи китайское название (Железная) Ляо[164].

Это была поистине железная империя, настолько безжалостная к покорённым народам, что кочевники и китайцы объединились для борьбы с угнетателями. В 941 г. несколько пограничных племён[165] предложили Ши Цзинь-тану выставить 100 тыс. войска, чтобы напасть на киданей, но получили отказ. Это деморализовало повстанцев, некоторые племена разбежались, а оставшиеся потерпели поражение в 942 г. Однако волна негодования продолжала расти, и после смерти Ши Цзинь-тана вопреки его завещанию его сын был отстранён от престола, на который вступил его племянник Ши Чжун-гуй[166], немедленно попытавшийся освободить свою страну. Он арестовал киданьского чиновника и киданьских купцов и конфисковал их товары. Это означало войну.

Первое наступление киданей в 944 г. было отражено, но в 946 г. Дэгуан, использовав продажность китайских военачальников, взял столицу Китая — Кайфын[167] и захватил в плен императора. Недолго думая, он сам взошёл на престол, и все губернаторы, за исключением двух, выразили ему покорность. Возвращаясь домой в 947 г., он увёл огромное количество китайских пленных, позднее осевших в Маньчжурии и смешавшихся с киданями. Шаванн[168] и Виттфогель утверждают, что «этот монарх основал династию Ляо, поистине китайскую»[169]. По дороге домой он скончался.

Да, с этого времени династия стала как бы китайской. Дэгуан переменил свой костюм на китайское парадное облачение, окружил себя китайскими чиновниками[170], установил в своей стране порядки, больше похожие на ранний феодализм, чем на старый племенной строй[171], и ещё до победы, в 944 г., отказал уйгурскому Арслан-хану в династическом союзе. Как это не похоже на то время, когда основатель империи, Амбагань, объявив в 916 г. благоволение к буддизму, мотивировал это для своих соплеменников так: «Буддизм — не китайская религия»[172]. Прошло 30 лет — и Кидань выпала из кочевого мира, больше того — она стала ему враждебна.

Но пошло ли это на пользу империи Ляо, не говоря уже о киданьском народе? Как только труп завоевателя был отвезён в Маньчжурию, Китай восстал. На этот раз шато и китайцы объединились, и наместник Хэдуна, Ли Чжи-юань, при активной помощи населения, перебившего киданьских чиновников, разосланных в китайские города, выгнал иноземцев и основал новую династию — Позднюю Хань. Но союз тюрок с китайцами оказался непрочным. В 951 г. китаец Го Вэй низверг сына освободителя, начавшего казнить генералов своего отца, и основал чисто китайскую империю — Позднюю Чжоу, резко враждебную всему иноземному. Остатки шато попытались организовать сопротивление в Шаньси, где создали царство Северное Хань, которое благодаря союзу с киданями продержалось до 979 г., но эта эпопея, равно как и войны между империями Ляо и Сун, сменившей Чжоу в 960 г., относятся к истории Китая, тогда как наша тема будет связана с историей кочевого мира, независимого от китайских влияний.

Отметим некоторые черточки, важные для нашей темы. Во-первых — перестановку сил. В начале X в. китайцы были против традиций Тан, которые защищали тюрки-шато. Тогда они победили, но четверть века спустя к власти пришли китайцы, потомки Хуан Чао, а шато вернулись в свои старые земли. Вектор истории повернулся на 180 градусов.

Во-вторых — резкое ослабление сил шато и даже их вырождение за два поколения. Пока это было тюркское племя, с боевой выучкой степняков — оно побеждало. Перемешавшись с китайцами, оно не слилось с ними. Императоры из шато принуждены были пополнять свои войска и администрацию представителями местного населения, и в результате образовался конгломерат людей, где немногие тюрки правили, а метисированная прослойка управляла китайским населением. Племенные традиции, конечно, исчезли, и народность, рассредоточившись, превратилась в прокочевническую партию, разумеется, непопулярную в массах народа, но уже малобоеспособную.

И третье, самое важное — китайская реакция на иноземное засилье. Приведём несколько характерных фактов. Го Вэй, несмотря на бурное время, покровительствовал изучению классической литературы, хотя сам был неграмотен. И он же осквернил и разграбил 18 гробниц императоров Тан[173]. Направление политики ясно. Преемник Го Вэя, Чай Жун, закрыл 30 тыс. буддийских монастырей, оставив только 2694 для престарелых монахов и монахинь[174], а бронзовые статуи будд переплавил в монеты[175]. Типичная секуляризация, которой добивался основатель «китайского гуманизма» Хань Юй[176]! А потом, при династии Сун, эти традиции окрепли и выжали из Китая всю мировую культуру, воспринятую при династии Тан[177]. И тогда, в конце X в., буддисты нашли приют в оазисах предгорий Наньшаня и на берегах Ляохэ, а несториане — в Великой степи. Сердца изгнанников ожесточились. Вместо вольнодумных, мечтательных подданных Китай получил неутомимых и непримиримых врагов. Такова была плата исторической судьбы за осуществление единомыслия.