Третья сила

Третья сила

Кидани были народом воинственным, но немногочисленным. Они принадлежали к юго-восточной ветви монголоязычных племён — потомков сяньби и населяли степную часть Западной Маньчжурии от реки Нонни на севере до реки Ляохэ на юге. Вначале они были охотниками и рыболовами, но в VII–IX вв. усвоили от тюрок навыки скотоводства, а от китайцев переняли навыки земледелия. Не имея сил для самостоятельной политики, они то подчинялись тюркам и уйгурам, то переходили под власть империи Тан только для того, чтобы через несколько лет снова отложиться. Но во второй половине IX в., когда пала степная Уйгурия и вслед за тем восстание Хуан Чао обескровило Танскую державу, кидани оказались наиболее сильным и сплочённым народом Восточной Азии. Киданьская держава представляла союз восьми племён, управлявшихся общим вождём, избираемым на три года. Фактически история показывает, что на практике этот срок не соблюдался: энергичные вожди либо погибали раньше него, либо воевали после него. Тем не менее в принципе такой закон существовал.

На севере с киданями граничили многочисленные охотничьи племена шивэй — предки татар. На западе, на окраине степей современной Монголии до озера Далай-Нур, жили татабы, которых китайцы называли кумохи или хи (кит. си). Шивэй и татабы были монголоязычными народами и вместе с киданями составляли единый этнический массив. На востоке от киданей обитали охотничьи племена чжурчжэней (маньчжуров). Здесь же находилось царство Бохай[137], включавшее в себя смесь разных корейских и маньчжурских племён, цементированных цивилизацией корейского[138] образца. На юге Кидань граничила с Китаем и вела с переменным успехом постоянную кровопролитную малую войну с китайскими пограничниками.

В начале X в. особенно энергично действовал один из восьми вождей, Елюй Амбагань. Став в порядке очереди главным вождём, он в 903 г. совершил удачные набеги на чжурчжэней и на северо-восточную границу Китая, усилив своё войско примкнувшими к нему татабами. В 904 г. он повторил набег на Китай, на область Ю в Хэбэе, и на приамурских шивэйцев. С 905 г. Елюй Амбагань, подкупленный Чжу Вэнем, ввязался в китайскую гражданскую войну, сперва на стороне тюрок-шато, потом, в 907 г., на стороне династии Лян.

Однако, взяв роскошные подарки, Амбагань не спешил на помощь к своему союзнику. Он предпочёл более лёгкую войну со своими маньчжурскими соседями: татабами и чжурчжэнями. В 906 г. он нанёс им сильные удары, заодно ограбив китайскую область Ю. Благодаря этому он завоевал популярность в войске и получил возможность осуществить в 907 г. государственный переворот, который за метод одобрил бы сам Макиавелли. Дело в том, что согласно обычаю Елюй Амбагань пробыл вождём киданей уже три года и должен был смениться.

Тогда он собрал прочих вождей на сейм и отрубил им головы, которые потом выставил на границе. Себя он объявил «Небесным императором», свою жену — «Земной императрицей»[139] и продолжил свои завоевания, подчинив племена шивэй и увань в Северной Маньчжурии и чжурчжэней в Приморье.

Дальнейшие действия Амбаганя сводились к подчинению соседних племён. Татабы покорились в 911 г., приамурское племя уги — в 915 г., но окончательная победа над лесовиками была достигнута только в конце 919 г. В 912 г. Елюй Амбагань попытался овладеть Хэбэем, где полководец Лю Шоу-гуань вздумал объявить себя императором. Эта попытка не имела успеха только из-за того, что против Амбаганя восстали его родные братья. Год спустя они были схвачены, но поход не удался, а за это время шатосский претендент Ли Цунь-сюй завоевал Хэбэй и поймал узурпатора Лю Шоу-гуаня.

Собравшись с силами, Елюй Амбагань в 916 г. предпринял попытку замирить запад — тюрок (шато), Духунь (видимо, уйгурское племя хунь, осевшее после разгрома Уйгурии в китайских владениях) и дансянов (о них будет длинный разговор ниже). Согласно придворной киданьской истории «Ляо-ши», это ему удалось, но на самом деле он потерпел поражение от шатосцев и быстро убрался в Маньчжурию[140]. После этого кидани активно вели войну против шато, но несколько странным образом: они грабили и угоняли в рабство население Хэбэя, состоявшее не из шато, а из китайцев. Шато же, выступая против киданей, становились в позу защитника китайских крестьян от жестоких варваров. Таким образом Амбагань, сам того не желая, способствовал победе шатосских войск и восстановлению империи Тан в виде Поздней Тан, что и произошло в 923 г.

Потерпев неудачу на юге, Амбагань решил компенсировать себя в степи. В 924 г. он с сильным войском выступил на запад — против тогонов, дансянов и цзубу[141]. Можно думать, что он стремился охватить с севера владения своего соперника — империи Поздней Тан — и прижать шатосцев к собственно китайским территориям. Описание похода в истории династии Ляо весьма невразумительно. Сообщается, что был бой у горы Су-кум, но где эта гора и с кем был бой — неясно, на цзубу был послан отдельный отряд под командованием принца крови.

Принц и его войско разграбили всю область, населённую цзубу, и покорили племена на хребтах Хомушэ (?!) и Феотутшань[142].

Если гипотетически допустить, что Хомушэ — это Хамар-дабан[143], то получится, что киданьские войска опустошили всю Восточную Монголию, прежде чем дошли до развалин уйгурской столицы Карабалгасуна. Елюй Амбагань приказал выбить там на камне надпись в ознаменование своего подвига и вернулся, не оставив даже гарнизона в опустевшей степи. Не от кого было её охранять, да и незачем. Желающих на неё не было. Так войска Амбаганя проникли на юг степи до Ганьчжоу, где захватили в плен тутука (чиновника) этого города, уйгура Бильгэ. Пленника отпустили к уйгурскому идыкуту (титул правителя) с письмом, в котором Амбагань предложил уйгурам вернуться на свою родину, т.е. в долину Орхона, так как ему безразлично, будут ли эти земли принадлежать киданям или уйгурам. Правитель Уйгурии отказался, сославшись на то, что его народ привык к новой родине и доволен тем, что имеет[144]. Равным образом не претендовали на степь и кыргызы. Они давно покинули её и ушли в благодатную Минусинскую котловину, где они могли жить оседло, заниматься земледелием и скотоводством, а не кочевать.

Не странно ли, что степь, до IX в. представлявшая яблоко раздора между могучими народами, вдруг в X в. перестала интересовать соседние державы? Этот вопрос столь важен, что мы уделим ему особое внимание[145].

Последним успехом Елюя Амбаганя было завоевание царства Бохай[146]. В начале 926 г. сдалось на милость победителя правительство, а осенью было подавлено восстание населения. Кидани истребили царский род, увели аристократию в свою столицу, а простых людей массами ссылали в пустующие области, отрывая их от родной почвы. В начале 927 г. Елюй Амбагань умер, оставив наследнику Дэгуану уже не призрачную власть вождя над племенным союзом, а престол большого царства, которое с 916 г. стало именовать себя империей. У этой новорождённой империи было много сил и немало врагов.

Наиболее опасными противниками киданей были всё-таки шато. После разгрома династии Лян все южнокитайские правители областей принесли покорность обновлённой династии Тан, за исключением царства Шу (в Сычуани). В Шу было 30 тыс. воинов, но когда в 925 г. туда прибыли танские войска, они сдались без боя. Южные китайцы разучились воевать. Но они не разучились клеветать, и по наветам приближённых танский император Ли Цунь-сюй казнил своих самых верных соратников. Уцелел только полководец Ли Сы-юань. Он поднял восстание против придворных евнухов и фаворитов. В 926 г. войска перешли на сторону полководца, а императора убили его же любимцы, которых Ли Сы-юань по вступлении в столицу пересажал, наведя тем самым порядок. Амбагань хотел было воспользоваться беспорядками у соседа и задержал шатосского посла, требуя от империи Поздней Тан уступки Хэбэя, но получил отказ[147]. С этого времени стало ясно, что столкновение двух китаизированных варварских империй неизбежно, но смерть Амбаганя отсрочила конфликт.

Теперь, оглядевшись по сторонам, мы имеем право поставить важный вопрос: как рассматривать киданьское государство (в полном смысле этого слова) — как наследника кочевых держав Центральной Азии или как периферийный вариант китайской империи? Сами китайцы считали киданей варварами. Виттфогель[148] в уже цитированной книге считает их настолько китаизированными, что объединяет их в один культурный круг с Китаем как провинциальную империю, которых в тот век было десять. Единственным отличием киданьской империи, получившей китайское наименование Ляо, было то, что она до конца осталась независимым государством, тогда как все прочие были поглощены национально-китайской империей Сун во второй половине X в. Так ли это?

Прежде всего нужно отказаться от мысли, что киданьское царство продолжало или стремилось продолжать традиции каганатов. Из примитивного племенного союза Кидань стала не военно-демократическим элем[149], а феодальной империей. Основным занятием населения сделалось не скотоводство, а земледелие. Письменность была заимствована из Китая, т.е. иероглифика была приспособлена к агглютинативному монгольскому языку[150]. Традиционному неприятию китайской идеологии и системы образования, характерному для всех степняков, Кидань противопоставила усвоение китайской культуры, привлечение на службу учёных-китайцев и усилила этот процесс путём присоединения к себе Бохая и части Северного Китая (Ючжоу. совр. Пекин). Как будто К. Виттфогель прав. Но это ещё не всё.

Киданьское правительство проводило политику насильственной китаизации киданей, стремясь уничтожить у них пережитки родо-племенного строя и сломить засилье племенной знати.

Этой политике противились широкие слои киданьского общества — аристократия, народ и включённые в государство племена. Они либо восставали с оружием в руках, либо просто отказывались надевать одежду китайского покроя и зубрить китайскую грамоту. Дошло до того, что рядом с китаизированным императорским дворцом существовал двор императрицы, где соблюдались киданьские обычаи[151]. В Кидани возник разрыв между властью и народом. Власть сохранила инициативу в политике, а народ добился того, чтобы остаться самим собой. Киданьскому народу были равно чужды и китайцы и степные тюрки.

Влажный, но холодный климат Маньчжурии и Приморья определил возникновение в этих странах особого ландшафта, известного читателю по прекрасным описаниям В.К. Арсеньева[152]. Монголо-маньчжурские и корейские племена великолепно приспособились к своим влажным лесам и многоводным рекам, а также к долинам между гор и сопок, которые давали людям средства для жизни. В X в. хозяйство дальневосточных народов — так мы их будем называть в отличие от китайцев и степняков — было на подъёме. И тогда возникла возможность для завоеваний, ибо остававшиеся дома легко кормили тех, кто служил в войсках.

А воевать было с кем и за что! Срединная империя Тан захватила Ляодун и Корею и простирала свои замыслы дальше, на Центральную Маньчжурию. Всем племенам от Сунгари до Амура грозило порабощение, которое можно было предотвратить только объединением. Елюй Амбагань просто угадал или, может быть, понял, куда идут события, и перехватил инициативу.

Итак, по нашему мнению, киданьское царство было авангардом особого дальневосточного этнокультурного комплекса[153]. В нём причудливо переплетались традиции различных племён и народов: земледельческих (Бохай), охотничьих (чжурчжэни и шивэй), скотоводческих (татабы) и рыболовецких (уги), более или менее подвергшихся влиянию китайцев и кочевников-тюрок. Но рассматривать этот комплекс следует не как периферию Китая или Великой степи, а как «третью силу», впервые выступившую на арену мировой истории в X в. Китай сопротивлялся киданям сколько было сил, а Великая степь молчала. Почему?