LXXXIV. Народная исключительность римского духовенства в отношении к балтийским славянам. — Последствия для них вступления в западную церковь

LXXXIV. Народная исключительность римского духовенства в отношении к балтийским славянам. — Последствия для них вступления в западную церковь

Другим, еще более пагубным плодом исключительности и государственного характера западной церкви, были враждебные отношения ее духовенства к славянам. Государственное значение западной церкви делало из средневекового католического иерея и епископа такого же феодального "господина" и воина, каким был барон, его прихожанин: вместе с баронами и вассалами их шли духовники со своими вассалами на войну со славянами, сражались с ними, захватывали у них добычу и пленных, получали в их земле поместья; со своей стороны, славяне поступали с ними точно так же, как со всяким другим вооруженным неприятелем. Вот известие саксонского летописца: "992 год: два раза в этом году сражались наши против Славян, сначала 18 июля, и в этой битве пал Титгард, диакон верденской церкви, знаменоносец, со многими другими, потом 22 августа, и тут убит был Гелегред, знаменоносец, пресвитер бременский". Затем это же духовенство, которое высылало своих членов на поле битвы со славянами, принимало на себя попечение об их духовном просвещении и спасении: что же могли чувствовать славяне, слушая таких наставников? Часто тот самый архиерей, который как военачальник покорил славян, становился тут же их пастырем. Так, датский архиепископ Абсалон, которого одно древнее католическое житие восхваляет следующим образом: "муж великого ума, краса духовенства, утешитель горюющих и страждущих, милостивый кормилец странников и нищих и великий гонитель Славян, украшение веры" и проч., — этот Абсалон совершил завоевание Раны, и Рана была приписана к его епархии; он стал посещать ее для освящения церквей, для наставления и "конфирмации" народа.

Все эти впечатления могли бы еще с течением времени изгладиться из памяти славян, и поколения, рожденные и воспитанные в христианстве, забыли бы, что их духовенство некогда шло против их народа с мечом в рядах завоевателей, если бы оно принимало их в свое сословие. Казалось бы естественным стараться образовать для славянской паствы священников-славян, но нет: западная церковь, став как бы собственностью германского народа и государства, хотела вручать свои должности лишь членам этого народа и государства. Во всей истории балтийских славян, не только у пограничных племен, обращенных силой, но и у поморян, крестившихся по собственному согласию, мы не находим ни одного епископа, ни даже священника из славян, может быть разве в последующие века, когда славянская народность в этих странах исчезала, духовные должности поручались иногда потомкам славян по крови; но тогда это уже ничего не значило, потому что потомки славян были онемечены.

Эта исключительность приносила неисчислимый вред: она поддерживала в христианстве, насажденном на славянской земле, иностранный характер; она здесь ставила в ряды чужеземного, властительного сословия духовенство, которое в других странах Запада, напротив, покровительствовало народу и защищало его от угнетений аристократии; она лишала духовенство сочувствия к его славянской пастве и живого интереса к ее преуспеванию: земля славянская казалась священникам-немцам страной изгнания, из которой можно было извлекать только дань да десятину, и когда в этой стране водворялась какая-нибудь немецкая колония, то все духовенство стояло за нее против славянского населения.

Мы только что упоминали о священнике Бруне, которому поручена была паства в Старом гарде, у вагров. "Лишь только прибыл он в Старыгард, говорит Гельмольд, он приступил к благочестивому делу с великою ревностью, и призвал народ Славянский к благодати возрождения, вырубая священные рощи и уничтожая бесовские обряды". А как крепость и город (Старыгард), где была прежде кафедральная церковь и (епископский) престол, находились в запустении, то он "склонил графа (голштинского) основать колонию Саксов, чтобы был священнику утешением народ, знакомый по языку и образу жизни". Так действовал у славян тот благочестивый и попечительный о своей пастве Бруно, который один между немецкими проповедниками на славянском Поморье решился писать по-славянски! Так и он старался о водворении немцев в своем приходе, в утешение себе! Что же делали тогда другие? И нужно ли говорить о том, как вся эта исключительность и ложь, все это лицемерие, с которым проповедовалось Евангелие и в то же время отвергались самими проповедниками основные его заповеди, как все это оскорбляло и раздражало славян и какое возбуждало в них чувство гнева и омерзения. Оскорбляло же и раздражало их еще и то, что для них закрыт был, исключительностью немецкого духовенства, единственный выход, который мог иметь тогда простолюдин на поле деятельности умственной и политический, и что в руках враждебного народа находились, в их же земле, огромные доходы и выгоды, сопряженные с духовным званием. Одним словом, на славянском Поморье католическое духовенство, вместо того чтобы сглаживать (как было в землях романских, покоренных германцами) различие между победителями и побежденными, именно его поддерживало и как бы освящало.

Всем этим и объясняется отчасти ненависть балтийских славян к своим немецким священникам и те истязания и казни, которым славяне их беспрестанно подвергали, пока не были совершенно покорены. Но чужеземность духовенства не составляла еще основной причины озлобления балтийских славян против христианства: то было еще не самое главное, не самое отвратительное из зол, порожденных исключительностью западной церкви. Главное и самое отвратительное зло было то, что в глазах немцев славянин, принимавший от них веру, становился с тем вместе их подданным, — не то чтобы равноправным с ними членом государства, а данником "священной" империи, которой сами они были гражданами.

Немецкие летописцы жалуются не раз, что христианство не распространяется между балтийскими славянами: добродушные монахи обвиняют в том корыстолюбие саксов, безжалостно угнетавших славян. "Я слышал, пишет в XI в. Адам Бременский, я слышал от правдивого короля датского, что Славянские племена давно уже, без сомнения, могли бы быть обращены в Христианскую веру, если бы не препятствовало корыстолюбие Саксов, умы которых, говорил он (король), склонны к собиранию дани, нежели к обращению язычников. Не хотят видеть несчастные, какую опасность они на себя накликают своею жадностью, сначала поколебав корыстолюбием своим христианство в Славянской земле, а потом жестокостью принудив подданных к восстанию, и теперь отстраняя для людей, которые охотно бы стали веровать, возможность обращения тем, что требуют денег". Подобным образом Гельмольд говорит: "Одержав победу, Славяне вооруженною рукой свергли иго рабства и с таким упорством духа стояли за свою свободу, что скорее решились умереть, нежели принять снова наименование Христиан или платить дань начальникам Саксов. Поистине, эту беду породило несчастное корыстолюбие Саксов, которые, пока одарены были силой, не хотели признать, что война в руке Божией и что от Него победа, а напротив, такими налогами угнетали Славянский народ, который им удалось подчинить себе силой оружия, что он горькой необходимостью принужден был сопротивляться Божьему закону и подданству герцогам".

Дело понятное, и сами Адам и Гельмольд обнажают корень зла: он заключался, конечно, не в корыстолюбии саксов, которое было лишь одним из последствий его, а в целом порядке вещей, который летописцы тут же определяют несколькими словами, вырвавшимися, можно сказать, почти бессознательно; "умы Саксов, склонные к собиранию дани, нежели к обращению языков", "Саксы своею жестокостью принудили Славян-Христиан, своих подданных, к восстанию"; "Славяне сопротивлялись Божьему закону и подданству герцогам", здесь ясно, к чему привело церковное государство германцев. На саксов, пограничное и по преимуществу враждебное славянам немецкое племя, внутренней логикой этого порядка вещей возложена была обязанность ограждать и распространять в этой стороне власть империи крестом и мечом, обращая славян и покоряя их (сознание этой церковной, так сказать, обязанности саксов видно, между прочим, в приведенном месте Адама Бременского, который вкладывает в уста своего державного собеседника жалобу, что саксы не очень склонны к обращению языков). Зато они же пользовались всеми выгодами от славян: становясь христианами и поступая в подданство к "священному" государству, славяне подчинялись представителям оного в этом крае, саксонским герцогам и графам и дружине их, и они, которые налагали на них дань, и собирали ее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.