За Енисеем: тунгусы или эвенки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

За Енисеем: тунгусы или эвенки

Едва переправившись через Енисей, русские встретились с одним из наиболее широко распространенных племен горной тайги и лесотундры — тунгусами. Им принадлежала особая роль в истории Сибири и соседних с ней стран Азии.

Тунгусы, как называли в XVII веке предков современных эвенков, эвенов и негидалыдев, являются ядром всех народов, объединяемых в тунгусоманьчжурскую лингвистическую группу.

Название «тунгус» известно русским с XVI века, а самоназвание «орочен» в Приамурье («орочел» — на Охотском побережье и «эвен» — в Приангарье) известно с XVII века. К моменту первоначального соприкосновения с русскими тунгусы освоили почти всю сибирскую горную тайгу от Енисея до Охотского моря, часть лесотундры и тундры к западу от Лены.

О глубокой древности расселения тунгусов по енисейской тайге свидетельствует тунгусское происхождение названия Енисей, которое существовало еще до XVII века. Позаимствовав это название, самоеды (ненцы) только лишь добавили к нему обозначение «ям» — «большая река» (Ензяям). Кроме того, три четверти названий рек в бассейнах Подкаменной и Нижней Тунгусок, которые по-эвенкийски называются Катангами, также имеют тунгусское происхождение. Река Сым в XVII веке записана эвенкийским названием Чиромбу. Название Турухан также эвенкийское. Группы тунгусоязычных племен обитали в Нижнем и Среднем Приамурье, где они смешивались с местными аборигенами. Замечательно, что еще в XVII—XVIII веках у ряда тунгусоязычных групп сохранились пережитки древнего дооленеводческого уклада их предков, пеших охотников и рыболовов тайги, не имевших оленей.

Пешие тунгусы на Ангаре 

Охота производилась преимущественно в одиночку. Группой в два-три человека охотились на крупного зверя, когда надо было гнать его на стрелка, а также на переходах через речки мелких парнокопытных, когда те переходили на новые места. Основная охота была на мясного зверя, пушного били попутно. Первая охота кормила, поэтому и отношение к ней было особое. Рассказы об удачливых охотниках, которые хватали на бегу зверя за ногу или, заколов медведя, перебрасывали его через голову и кололи другого, распространялись далеко по тайге. Про такого охотника сказания говорят, что он «четвероногому зверю не даст мимо пробежать, крылатой птице не даст над ним пролететь». Мясо, как и излишки рыбы, вялили на солнце и сушили над огнем, чтобы потом превратить их в муку.

На охоте тунгусы пользовались луками, рогатиной и устанавливали самострелы и петли. За зверем гонялись или били его на водопойных тропах из засады на деревьях и в лодках. Для выслеживания зверя маскировались, накидывая на себя шкуру с головы оленя, а иногда и целую. Всякого рода деревянные ловушки, связанные с полусидячим образом жизни, были для них не характерны.

Бродячие охотники добывали рыбу с помощью лука и остроги. Зимой старики кололи рыбу через лунки, а летом рыбаки занимались лучением с лодки. На небольших речках устраивали запоры и устанавливали в них корыта и «морды». В рыбалке участвовало много мужчин. Пешие тунгусы, попавшие в озерные районы (Забайкалье, Байкал, озера к западу от верховий Вилюя), на большие реки (Енисей, Ангара, Лена, Олекма, Амур) и на реки Охотского побережья, богатые рыбой, оседали и начинали заниматься рыболовством, не оставляя охоту. Но эти тунгусы составляли лишь небольшую часть, и их образ жизни не мог быть характерным для всех. В горной же тайге рыболовство имело такое же значение, как и собирательство: рыбой лакомились, как и ягодами, в определенные сезоны. Поэтому ни в сказаниях, ни в преданиях, ни в народном календаре рыболовство и оленеводство не получили своего отражения.

Домашние занятия всех тунгусов делились на мужские и женские. К мужским относились изготовление изделий из дерева, кости и металла, а также изготовление лодки-берестянки (бересту шили женщины), лодки-долбленки и нарт. Женщины выделывали шкуры, шили из них одежду, обувь, покрышки для чума, предметы домашнего обихода. Они обрабатывали бересту и шили из нее посуду, а также «тиски» — берестяные полотнища для чумов и для лодок-берестянок. Мужчины умели украшать узорами деревянные, костяные и металлические вещи, женщины — ровдугу, бересту и меха. На женщинах лежали обязанности ухода за детьми и приготовление пищи.

Охотники жили в конусообразных жилищах, остов которых был покрыт корой лиственницы и полотнищами, сшитыми из бересты, ровдуги. По сказаниям, у восточных эвенков более древним жилищем, характерным для быта жены, был чум-чорама, в котором дымовое отверстие зимой служило и входом. Как говорят более поздние предания, традиция выхода через дымовое отверстие сохранилась только во время военных столкновений, когда герой выскакивает через него из чума, В местах, где тунгусы жили поблизости от скотоводов и коневодов, с которыми они были чаще во враждебных отношениях, рядом с конусообразным жилищем ставили свайное жилище. В нем помещались члены семьи во время отсутствия охотника. Они втягивали наверх бревно-лесенку, защищая себя от нападения врагов.

Бродячий образ жизни и охота оказали влияние на характер и многие стороны жизни тунгусов. Они обусловили любовь к новым местам и легкость передвижения и расселения, развили наблюдательность, умение ориентироваться в чужой местности, выносливость, смелость и силу, без которых нельзя было передвигаться в горах. С охотой связана привычка ничего не накапливать. В сказаниях подчеркивается, что жене не нужно брать одежды, когда она направляется в места мужа, — он легко добудет зверя для одежды. После победы над врагом победители не брали никакого имущества. Это же отмечается арабскими источниками X (Гардизи) и XII веков (Марвази) у охотников с правых притоков Ангары, где проходила дорога из земли Киргизской в Курыканскую. Бродячий образ жизни отразился и на костюме, который должен был быть легким, не стесняющим движений и быстро просыхающим. Поэтому он был составным (кафтан с нагрудником, покрывающим грудь, натазники с ноговицами и унты). Любую часть его можно было отдельно просушить у костра. Пищей было то, что добывал охотник (мясо птиц и диких зверей). Для общественной организации были характерны парные объединения частей родов и больших семей, дожившие у алданских и среднеамурских эвенков до XX века.

В парных объединениях семей господствовали родовые традиции и родовые институты. Первым законом была экзогамия, поэтому, согласно преданиям, при встрече двух человек сначала спрашивали о месте рождения, об имени, о происхождении и имени отца. Брак был обменным, также женились на женщинах, выданных в качестве виры после победы над противниками. Были случаи, когда женились на женщинах противника, взятых после столкновения. У всех охотников восточной тайги существовал крепкий запрет на браки их женщин с западными врагами. Расселение по тайге отдельными семьями заставляло молодых людей пускаться в далекие путешествия, чтобы найти себе «сотрапезника», «друга» из чужого рода или другого племени. Например, по сказаниям, охотники из Верхнего Приамурья находили себе жен на востоке у разных племен: у сивиров и киданей, а также у других аборигенов, живших у моря.

Вторым законом была взаимопомощь как между членами одного рода, так и между семьями, находящимися в отношениях свойства. Человек, взявший себе жену, брал на себя обязанность защищать брата и отца жены, если на них нападет враг.

В каждом парном объединении, по преданиям, выделялся самый сильный, смелый охотник, который мог своей добычей прокормить всю группу. Если он удовлетворял всем требованиям (был умен, находчив, имел жизненный опыт), то во время столкновения он становился военным вождем.

Кроме того, в каждом объединении был один или два шамана. Назначение шамана — лечить больных, узнавать, кто «убил» человека, когда тот умер естественной смертью (естественная смерть представлялась всегда как насильственная: умершего человека якобы убил член другого рода). Шаман указывал на убийцу, и отряд мужчин шел мстить: требовалось убить только одного человека, члена рода, указанного шаманом. «Убивать» людей мог и шаман, он «съедал» души врагов. И такой случай тоже приводил к военному столкновению.

В сказаниях говорится также о религиозных представлениях тунгусов. Упоминаются духи — хозяева мест и дома. Есть представление о слове, как о чем-то живому имеющем духа, который может сделать все, что пожелает произнесший слово.

Кузнец, он же изготовитель луков, жил один на равных расстояниях от семей рода, «посредине» объединения. Он изготовлял луки, стрелы, мечи, броню и металлические украшения по заказу. Во время работы заказчик добывал ему питание. Подростки и старики выполняли роль сторожей, которые, сидя на деревьях или на скале, следили за подходом врага.

Войны между такими объединениями были частыми, поэтому предания о столкновениях сохранились почти у всех групп эвенков в большом количестве. Причин для этого было немало. Наиболее частыми причинами были невыдача просватанной девицы, отказ в сватовстве или убийство свата; совсем редкими причинами были ссора, оскорбление и порча шаманского костюма.

О сражениях ради захвата имущества упоминают только самые поздние предания, которые возникли в XIX веке.

Наиболее древней формой борьбы был поединок двух предводителей. После этого шел бой между отрядами лучников и мечников. За поединком двух предводителей, по преданиям сумских эвенков, наблюдали все воины. Иногда они помогали своему вождю; например, в одном из преданий говорится: «Поставили мечи вождей Нары и Шинтавуля. Меч Нары воткнули в землю крепче. Вожди с определенного расстояния побежали к мечам. Пока Нара выдергивал из земли меч, Шинтавуль выхватил меч, рубанул его по руке».

Частые стычки привели к выработке целого ряда правил: женщин, детей и стариков не убивали, бой могли вести только мужчины, случайно попавшие под стрелу старики и женщины вызывали досаду.

Победители должны были взять на свое попечение женщин и детей, если все мужчины противников перебиты.

Уходя, они оставляли на своем пути метки на деревьях, чтобы мститель в будущем мог найти их.

Вожди, состарившись, старались найти способы, чтобы быть убитыми своими противниками. Некоторые из них даже передавали врагам свои стрелы, а другие предлагали съесть сердце, чтобы сила и ловкость перешла на них. «Меня убейте, сердце мое съешьте. Съев мое сердце, станете сильными, подобно мне, и никто вас не убьет», — говорит вождь Шинтавуль.

Перед тем как начать поединок или столкновение, необходимо было предупредить противника, затем раздразнить его обидными словами или жестами, чтобы вызвать злобу. Перед началом сражения отрядов пускали специальную стрелу, объявляющую войну, и выкрикивали слова, значение которых давно уже забыто («Химилгэн! Хавун!»). Некоторые из восточных тунгусов, по преданиям, перед поединком менялись стрелами и договаривались о расстоянии для стрельбы друг в друга. Увертывались от пущенной стрелы по-разному. Западные тунгусы отскакивали от пущенной стрелы, восточные — ловили ее серединкой лука. Было характерным такое заявление воинов перед поединком: «Если я должен тебя убить, то убью без сожаления. Если я должен быть убитым, то умру, не прося пощады». Эта традиция относилась и к бою между отрядами, когда они перед боем предлагали биться до тех пор, пока всех не перебьют. По преданиям западных тунгусов, запрещалось убивать раненого противника, не закрыв его открытые глаза. На лежащего надо было что-либо набросить и тогда уже убивать.

При столкновении отрядов назначалось место боя. На реке один отряд помещался на высоком берегу, другой — на низком. Отряды перед боем разводили костры. В преданиях, отразивших более поздние столкновения, говорится, что отряды перед боем устраивали защиту в виде изгороди из нарт, покрытых меховыми коврами, а для удобства боя стволы всех деревьев на площадке, где шел бой, очищались от коры (это наблюдалось у потомков ангарских тунгусов). Площадку окапывали валом (баргузинские и баунтовские тунгусы) или окружали изгородью (амгунско-охотские). В середине площади, защищенной оградой, оставались семьи.

И, наконец, согласно преданиям, когда нападение совершалось на стойбище одного хозяйства, то, завидев приближающегося врага, мужчина с берестой в руке прыгал в реку и отпускал там бересту, а сам под водой выплывал в противоположную сторону и выжидал, сидя в кустах. Зимой мужчина с семьей откочевывал, прорубая на своем пути лед и маскируя проруби. Противник, преследуя беглеца, попадал в прорубь. Иногда, уходя от противника, вешали на пень кафтан и шапку, а сами сворачивали в другую сторону. Женщины, уведенные победителями, зная, что оставшиеся мужчины придут им на выручку, ночью перерезали тетивы луков у врагов, дырявили их лодки, «убегали под снегом», прятались в дуплах, в пустотах каменных осыпей, на сучьях деревьев. Они вешали на деревьях сухую обувь и еду для мужчин, которые придут им на выручку. Многое из приведенного здесь перекликается со случаями, записанными в русских письменных источниках XVII века.

Предания рассказывают и о приамурских соседях пеших тунгусов — сивирах и киданях, по языку близких тунгусам[38]. Они жили в деревянных домах с несколькими покоями, но рядом с домом имели чум с выходом через дымовое отверстие и свайное жилище для женщин. Они тоже были охотниками горной тайги, но имели коней, а некоторые из них содержали для мяса и оленей, которые только летом жили недалеко от стойбищ, спасаясь от гнуса у дымокуров. Оленей доили. Некоторые охотники сивиры имели и верховых оленей, которых эвенки обычно убивали, принимая за диких.

Между эвенками, сивирами и киданями существовали контакты, тогда как браки с западными конными племенами, употреблявшими металл, запрещались для всех охотников. Охотник, женившись на девице киданей или сивиров, проводил в ее семье года два, затем отправлялся с женой в свои места. Жена всегда вела к мужу караван оленей. Таким образом, пеший охотник становился оленным. У себя он часто ставил два чума: для себя — конусообразный и для жены — по конструкции яранговый. Предания, сохранившиеся у потомков древних ангарско-прибайкальских тунгусов, рассказывают о нападениях на них племени корендо (возможно, курыкан), жившего около Байкала и уводившего в плен эвенков. Делая пленниц женами, они оставляли их жить на пути от корендо к тунгусам. След тунгусского названия этого народа остался в названии одного из верхних притоков ангарской Ии — Корендо.

Следующей группой, с которой имели взаимоотношения ангарские тунгусы, были енисейцы: кеты, асаны, котты. Жили они рядом с тунгусами. Об этом свидетельствует и топонимика. А на севере находились низкорослые чури, которые снимали шкуру с оленя чулком, были охотниками и рыболовами, держали много собак и ели собачье мясо. От связей с ними у потомков ангарских тунгусов осталось в языке много слов и грамматических элементов. От них же остались следы культа ворона, некоторые детали предметов в материальной культуре, ряд общих сюжетов в фольклоре и общая топонимика.

Бродячий образ жизни охотников-тунгусов еще на пешей стадии привел их к расселению вниз по Ангаре, Енисею и по Лене из Приангарья — Прибайкалья. Уходя на север, они унесли с собой наименование «ламуды» или «ламкан — намкан», буквально «прибайкалец», позже — «приморец». А название самого Байкала — Ламу было перенесено на Ледовитый океан и Охотское море. Исключительное значение в жизни тунгусов имело возникновение оленеводства, вызвавшее распространение оленеводов по тайге.

Верхнеамурские тунгусы, осваивавшие местность Оро (выше Албазина), издавна назывались «орочены» (т. е. жители Оро). Согласно легендам, часть их приручила дикого оленя и научила его стоять у костров, спасаясь от таежного гнуса. Таким образом, как рассказывают сказания, олени стали полудомашними, Летом они жили около человека, а на зиму уходили в глубь лесов. Однако данные языка показывают, что верховая езда у тунгусов возникла под влиянием скотоводческих монгольских племен. Так, «седло» в эвенкийском языке — эмэгин, в эвенском — эмгун, в монгольском — эмэгэл, эмэл. «Обшивка седла», «седло, зашитое в мешки», «мешки» в эвенкийском языке — комдан, хомдан, ком, в монгольском языке хом — «потник под седлом верблюда». «Коврик под необшитое седло» в эвенкийском языке — тэнинэ, в монгольском языке тэн — «потник». «Метка» у эвенков — хим, в монгольском языке — им. «Холостить» в обоих языках — акта.

Оленеводы могли кочевать только в горной части Приамурья, так как географические условия долины Амура непригодны для оленеводства. Олени, вытаптывая моховые пастбища, переходили дальше по отрогам Хингана, Яблонового и Станового хребтов на новые пастбища, за ними должны были идти и их хозяева. Таким образом, расположение горных цепей определило направление расселения оленных групп тунгусов — орочен. Оленеводы вступали во взаимные браки с пешими охотниками — эвенками и эвенами (ламкан — намканами) и передавали им оленей. Это также отражено в сказаниях эвенов. Одни из орочен вышли на Сахалин и, сохранив оленеводство, вошли в состав ороков. Другие, выйдя на Амур через Амгунь и утеряв оленей, перешли на Анюй и дальше на Тумнин. Здесь они вошли в состав орочей.

Распространяясь по отрогам Верхоянского хребта, оленеводы дошли до Лены и в тундре перешли ее. Якуты в XIII веке столкнулись на Лене уже с оленными тунгусами. Если оленные группы расселились по бассейну Средней Лены задолго до прихода русских в Сибирь, то на Оленек и в бассейны всех трех Тунгусок оленеводы проникли незадолго до прихода русских. Здесь, как и на севере, оленные тунгусы были сначала врагами коренных жителей.

Распространение оленных тунгусов на запад от Оленека и Вилюя отразилось в преданиях: среди этих эвенков в начале нашего века еще были в памяти два периода — время людоедов и время войн, когда появились олени. Приход оленеводов внес в этнографический комплекс и язык коренных эвенков немало черт, характерных для тунгусов Среднего Приамурья.

Если пешие охотники передвигались пешком даже в тех случаях, когда у них были олени, на которых перевозили только домашний скарб (детей в колыбелях переносили матери), то оленные передвигались на оленях верхом или на нарте. Такую нарту у якутских торговцев видел И. Идее в XVII веке. Рисунок этой нарты и посадка на ней те же, что у эвенков Южной Якутии в наше время. Поскольку эта ездовая нарта низкая и короткая, на двух и трех парах дугообразных копыльев, можно думать, что она была заимствована тунгусами от собаководов-аборигенов и приспособлена для оленей.

В Забайкалье, где тунгусы соприкасались с монголами и бурятами, в языках которых суффикс «чен» образует имя деятеля, появилось название «мурчен» («коневод»), наряду с этим название «орочен» приняло здесь значение «оленевод». Под влиянием степных скотоводов-монголов группы тунгусов (орочены), видимо, и перешли от пешего образа жизни к скотоводству.

У монголов тунгусы познакомились и с тканями, которые первоначально употреблялись только для орнаментировки ровдужной одежды, с горячей перековкой металла и с таким инструментом, как кузнечные меха. Став скотоводами, забайкальские тунгусы начали охотиться на конях и утеряли «понягу» — наспинную дощечку и лыжи. От южных соседей орочены заимствовали кожаный чехол, который натягивали на каркас, и переправлялись в такой кожаной лодке через речки. Под влиянием соседей — монголов и бурят — тунгусы в степях Приамурья стали заниматься облавной охотой на коз. От 50 до 200 человек окружали табуны коз и били их стрелами. К мясной пище скотоводы добавляли рыбную и растительную. Из высушенных клубней сараны делали муку. Как и монголы, они приготовляли из кобыльего квашеного молока вино — араку. Из коровьего молока делали творог и сыры.

Скотоводство стало толчком для расселения тунгусов на юг по степным местам. Продолжая сохранять свои первоначальные самоназвания — «эвенки» и «орочены», они получили новые названия — «онгкоры», «солоны», «хамниганы».

Движение тунгусских племен из Забайкалья на восток привело к большим переменам в населении низовьев Амура. В состав аборигенных племен постепенно вливались представители разных родов тунгусов-эвенков. Пришельцы утратили оленей, усвоили от аборигенов Нижнего Амура оседлый образ жизни и многие элементы их культуры, но сохранили основу языка, некоторые элементы религии и основные предметы общетунгусской культуры — конусообразный чум на промысле, лыжи, лодкуберестянку, обувь, некоторые элементы кафтана с нагрудником, уцелевшего в качестве ритуальной одежды, и колыбель.

Тунгусский шаман. Гравюра Е. М. Корнеева

Таким образом, к моменту первоначального соприкосновения с русскими тунгусы, рассеянные на огромных лространствах Сибири, сохраняя в той или иной мере исходную общность языка и культуры, делились на ряд групп, отличавшихся особенностями хозяйства и быта. Что же касается их социального строя, то все тунгусы не выходили за пределы патриархально-родовых отношений.

Русские служилые люди в XVII веке различали среди тунгусов «оленных», «конных», «скотных» (т. е. разводивших крупный рогатый скот) и «пеших», или «сидячих» (оседлых рыболовов и охотников на морского зверя). В пределах современной Якутии в XVII— XVIII веках жили лишь «оленные» тунгусы. «Конные» и «скотные» тунгусы кочевали на юге, в степях Монголии и Маньчжурии, а «пешие» жили оседло на Охотском побережье.

Хозяйство «оленных» тунгусов в XVII—XVIII веках являлось комплексным. Составными частями его были охота, рыболовство и оленеводство. Ясачные книги так характеризуют «оленных» тунгусов: «зимовейные ясачные люди, кормятца зверем и рыбою и живут, переходя с места на место».

Важнейшее значение в хозяйстве имела охота с собакой на мясного зверя. Охотились на лося, дикого оленя, медведя и других зверей. Применялась и маскировка. Путешественник Избранд Идее, говоря об охоте, писал: «Вместо шляпы на голове оленьи кожи и с рогами надевают… дабы оной зверь таким видом, будто он того ж роду, обманывают; и чтоб сия хитрость действительнее была, они у них на руках и на ногах ползают, и дабы тайным образом ко оным приближитца, и по оным так блиско стреляют, то редко не убьют». Ставили также западни с самострелами. Охотились часто «многолюдством», т. е. коллективно.

Мясо сушилось впрок. В лабазах сохранялся «весь зимной запас» — «мясо звериное, сухое и рыбная порса». Из шкур изготовлялись «одеяла медвежьи», «одеяла лосиные», «половинки лосиные» (покрышки для чума) и т. д.

Большую роль в жизни тунгусов играло рыболовство. Лена с притоками и другие реки изобиловали рыбой и доставляли тунгусам «рыбные кормы».

Оленеводство у тунгусов в XVII—XVIII веках было лишь подсобной отраслью хозяйства. Стада оленей были небольшие, и олени употреблялись в основном для перекочевок от «зверовки» к «рыбным местам». Правда, наряду с «ежжалыми оленишками» были и «оленишки кормные». Широко использовались оленьи шкуры.

С сезонными перекочевками связана была специфика тунгусского жилища. Наряду с «летними жилищами» — чумами тунгусы имели «зимние», носившие у казаков название «балаганов». Все запасы пищи и одежды хранились на деревьях в местах остановок при кочевьях.

Комплексное хозяйство тунгусов-оленеводов в XVII—XVIII веках было по преимуществу натуральным. Мясо и рыба — продукты звериных и рыбных промыслов — потреблялись внутри самого хозяйства. Иное значение имела пушная охота, которая связывала хозяйство тунгусов с хозяйством соседних народов. По Лене, Алдану, Вилюю и Олекме шел оживленный обмен с якутами, в Прибайкалье и Забайкалье — с бурятами и монголами, по Шилке и Амуру — с даурами, китайцами и маньчжурами. Путем обмена тунгусы получали железные изделия: тунгусы знали кузнечное дело, но еще не умели выплавлять железо из рудных пород и поэтому значительную часть железных орудий доставали, выменивая их у якутов и бурят. Эти обменные связи («торги») с соседями существовали у тунгусов и до появления русских. Но сильный толчок развитию пушной охоты у тунгусов в XVII—XVIII веках дала ясачная политика царизма, а также установление торговых связей с русскими людьми.

А — якут, В — калмык, С — остяк, D — тангут 

На пушной промысел ходили осенью и в начале зимы. Летом на соболя не ходили. Техника соболиного промысла была проста. Охотились обычно в одиночку (в отличие от коллективных охот на копытного зверя). «Промышляют с сабаченки и стреляют из луков на сабачьей ноге, — писали русские служилые люди, — а кулемами промышлять не умеют… а как снеги окинут большие и они и промышлять перестанут».

Основной социальной единицей тунгусского общества в XVII — XVIII веках был род. Однако родовой строй у тунгусов уже разлагался; единого родового хозяйства не существовало. Патриархальные группы, из которых состояли тунгусские роды, вели свое хозяйство самостоятельно. Это были большие патриархальные семьи; об одной из них сообщается, что, помимо главы семьи, в нее входили «детей три сына женатых да… брат ево…», а у этого брата «детей семь сынов, шесть женатых, а седьмой холост». В состав таких групп входили не только кровные родственники, но и так называемые «вскормленники» и рабы («холопы» или «боканы» по терминологии XVII века).

Источником рабства являлись межплеменные и межродовые войны. Рабами у тунгусов в XVII веке могли быть тунгусы-чужеродцы или представители других народов (якуты, юкагиры и т. д.). По фольклорным данным и документальным материалам XVII века можно видеть, что труд рабов применялся в хозяйстве. Рабы выполняли самые разнообразные работы: участвовали в соболином промысле, в военных предприятиях своих хозяев и т. д. В XVII веке рабов продавали, закладывали, отдавали в калым. Владели рабами обычно племенные и родовые вожди и их ближайшие родственники.

Но и между свободными родовичами уже не было равенства. Источники XVII—XVIII веков отчетливо показывают имущественное расслоение.