О молгонзеях

Первое известие сказания посвящено Самоеди-Молгонзеям. «На восточной стране, за югорьскою землею, над морем, живут люди, самоедь зовомы, молгонзеи» (по другим спискам «молгоньзеи», «малгонзеи», «молгозии», «монгазеи»). Здесь прежде всего предстоит определить местоположение указанной страны, а так как она помещается за Югорскою землею, то следует сказать несколько слов о положении последней. Оставляя в стороне догадки первых исследователей, Татищева, Миллера, Шлецера, Георги, упомянем лишь о мнении Лерберга, основанном на специальном изучении источников и сводящемся к тому, что «древняя Югрия находилась не в Европейской России, но простиралась между 56 и 67° с. ш., от самого северного конца Урала на восток, чрез нижнюю Обь, до р. Над(р)ыма, впадающей в Обьскую губу, и до Аган(п)а, который выше Сургута впадает в Обь; к ней принадлежали еще места, лежащие по нижнему Иртышу, Тавде, Туре и Чусовой. С южной стороны граничила она с татарскими владениями, а с северной — с землею прежде бывших Самоедов». Что Югра в XVI—XVII веках находилась на Оби и на ее притоках Сысве и Сосве, явствует из «Книги Большому Чертежу», в которой во введении сказано между прочим: «А от реки Таза и от реки Оби, вверх по Оби, Обдорскую, Югорскую и Сибирскую землю, до Нарыма до Пегия орды…» и в другом месте, при описании реки Оби Великой: «А по Оби-реке и по рекам, которые в нее пали: от устья в верх Обдорские грады, а выше 06-дорских градов Югорские, а выше Югорских градов Сибирь…». «А по Сосве и по Сысве грады… Юиль… Мункус… Ляпин…» и прочие, «а те грады по Сысве и по Сосве — Югра». Далее же говорится: «реки же текут в реку в Обь, а по тем рекам Сибирские грады», причем указаны реки: Иртыш, Тобол, Ишин, Тура, Ница, Тавда и др. Нахождение Югрии на Оби подтверждается и вышеприведенным известием о походе в Югру 1483 года и даже гораздо более ранним свидетельством от 1334 года о походе новгородцев, о которых сказано, что они «зимою с Югры приехаша… воеваша по Оби-реки до моря, а другая половина рати на верх Оби воеваша». Существуют, впрочем, данные, доказывающие, что ранее югра жила и по сю сторону Урала. В пользу этого свидетельствуют как многие хорографические названия на севере Европейской России, объясняемые лишь из угорских языков или заключающие в себе корень угра, югра (например, р. Угроньга, р. Угорма и др.), встречающиеся особенно в области соприкосновения югорских поселений с поселениями Печоры на Вычегде и Еми на Сухоне, так и некоторые известия о древнейших сношениях с югрой новгородцев, — известия, объяснимые только при допущении, что область югры находилась не очень далеко от Новгорода и не за «Камнем». Это подтверждает и рассказ Гюряты Роговича под 1096 годом, из которого видно, что югра соседила с самоедью и жила где-то около Печоры, по сю сторону гор, до которых путь «непроходим пропастьми, снегом и лесом», отчего, говорили югричи, и «не доходим их всегда». Карамзин видел в этом известии доказательство того, что уже в XI веке русские ходили за Урал, но в действительности следует вывести обратное заключение, что не только русские тогда не знали Урала, но даже и югра не всегда до него доходила. Вообще, исследования Шегренаи затем Барсова не оставляют, по-видимому, сомнения, что югра жила некогда по сю сторону Урала и только впоследствии отступила отсюда к востоку. По мнению Барсова, югра, теснимая новгородцами, «постепенно передвинулась за Урал, на берега Иртыша и Оби, где и застает их XV век и где они были покорены уже московскими войсками». Если мы обратимся к картам, то увидим, что положение Югрии полагалось разными описателями весьма различно, что, впрочем, свидетельствует прежде всего о плохом знакомстве с этою страною. На первой карте России, Баттиста Агнезе, 1525 года (предназначавшейся к «Книге о Московии», Павла Иовия) положение Юг-рии совершенно извращено; она помещена к западу от Северной Двины, между нею и Печорою, которая показана еще далее на запад, а за него означены горы (Урал?), над которыми надпись: «in istis monnbus capiunt nobiles falcones»[7].

На карте Антония Вида 1555 года «Juhri» помещены к северу от Вятки, между реками Мезенью и Печорою; на карте в «Космографии» Себастьяна Мюнстера, 1544 года — там же или к востоку от Печоры, между нею и страной Codoria (Condoria). По Герберштейну — угричи и вогуличи сидят по реке Оби, причем на карте к его путешествию, очевидно ошибочно, область Juhra поставлена к востоку от Оби, к северу от Кимбалика (столицы Китая). На карте Федора Борисовича, дополненной Герардом (1614 год), Jugoria показана на левой стороне Оби, между Обью и Иртышом: на карте Hasii 1750 года она показана по реке Мезени, между нею и Печерой. Название «югра» объясняется из зырянскаго языка: jograjass (jass — окончание множественного числа) прилагается зырянами к обозначению своих соседей, вогулов и остяков, причем jogra значит собственно: «грубый», «дикий» «дикарь». Относительно вогулов тождественных по их собственному названию «маньси» и по языку с обскими остяками) известно, что они ранее, в XV—XVII веках (даже еще в XVIII веке), жили отчасти по сю сторону Урала, хотя теперь поселения их начинаются только по ту сторону, по рекам Сосьве и Лозьве[8].

Как бы то ни было, несомненно, по-видимому, что уже в XV веке югра распространялась до Оби и что выражение «за Югорскою землею, над морем» может относиться только к стране за Обью, прилегающей к Ледовитому океану. Здесь и жила, очевидно, та «самоедь», которая носила название «молгонзеев», причем из дальнейшего видно, что термин «самоедь» употреблялся составителем сказания в роде нарицательного, почти равнозначительного термину «инородцы», «дикари», для обозначения вообще иновидных, диких народов севера (за исключением югры). Не подлежит сомнению, что новгородцы должны были ознакомиться прежде всего с европейскими самоедами (мезенскими, большеземельскими, пустозерскими и другими), жившими по эту сторону Урала, о которых упоминается в летописи уже под 1096 годом как о соседящих с югрой и печерой (зырянами). Регули, на основании хорографических названий, вывел заключение, что долина реки Усы, впадающей в Печору с правой стороны, и страна на север от этой реки были населены самоедами с давних времен, тогда как местности к югу от реки Усы могут быть рассматриваемы как исконная область зырян. По исследованиям Кастрена, самоеды — родом с Саян, где еще и теперь живут отатарившиеся племена (сойоты, карагассы и другие), у которых еще в 50-х годах Кастрен встретил несколько стариков, помнивших свой прежний язык, похожий на самоедский. Чем было вызвано расселение первоначальных самоедов на север — решить трудно; по всей вероятности, оно произошло под напором тюрко-монгольских племен с юга. Но дальнейшее движение их в низовья Оби обусловливалось, по-видимому, отступанием перед югрой, которая отрезала самоедов от их южных сородичей и заставила расселиться в прибрежной полосе Ледовитого моря. О борьбе самоедов с остяками и о подчинении отчасти первых вторым свидетельствуют многие предания, сохранившиеся у обоих народов.

Самоедь-молгонзеи, описанные в разбираемой нами статье, жили, очевидно, по ту сторону Оби, по реке Тазу и до Енисея. Это доказывается уже самым названием их, которое может быть приурочено только к указанной области. Название «молгонзеи» (молгоньзеи, малгонзеи, монгазеи) напоминает «Мангазею» — город, существовавший на реке Таз в XVII— XVIII веках и получивший свое наименование, как мы увидим далее, от названия страны или народа. Однако, прежде чем представить тому доказательства, мы позволим себе остановиться несколько на истории этого города — Мангазеи. Острог Мангазея был заложен в 1600 году посланными из Тобольска письменными головами — князем Мироном Шаховским и Данилой Хрипуновым. Поводом к его основанию послужили, по-видимому, слухи о богатстве страны соболями и о том, что еще ранее проникали туда, к самоедам, русские и зырянские промышленники, которые даже «дань с них (самоедов) собирали воровством на себя, а сказывали на государя, а в государеву казну не давали, и обиды, и насилия, и продажи от них были им (самоедам) великие». Князь Мирон Шаховской и Данила Хрипунов пошли из Березова со ста казаками на четырех кочах (плоскодонных судах, сажен в 12 длиною, с палубой) и двух коломенках. Судна эти по выходе в Обскую губу отчасти разбились, отчасти стали течь, так что воеводы должны были высадиться на берег и пойти сухим путем, причем люди шли на лыжах, а для провианта самоеды доставили оленей. Но на дальнейшем пути отряд подвергся нападению другой шайки самоедов, которая убила тридцать казаков, ранила самого князя Шаховского, разграбила провиант и заставила остальных русских искать спасения в бегстве на оленях. В Москву послано было известие о случившемся несчастии, которое, однако, не заставило правительство отказаться от принятого им намерения[9]

В следующем, 1601 году посланы были с тою же целью воеводы князь Василий Масальский и Савлук Пушкин с двумястами воинских людей. Им дан был подробный наказ, начало которого не уцелело, но из оставшейся части которого видно, что они должны были взять с собою из Тобольска, Сургута и Березова «литвы и казаков и стрельцов на обмену перед прежним (т. е. посланными с князем Шаховским) вдвое», также определенное число воинского снаряда и провианта (в том числе четыре пушки), запастись проводниками (вожами) из «зырян торговых людей и вымичей, которые бы ход знали и талмачить умели», и идти на девяти кочах, двух лодках морских да двух дощаниках. Идти им велено было «наспех, днем и ночью, с великим бережением, чтоб им… придти водяным путем до заморозов», а «идучи, разведывать про князя Мирона (Шаховского) и про Данила накрепко», где ныне они, поставлен ли ими острог и т. д., и если острог уже заложен, то сменить в нем ранее посланный отряд, а если нет, то заложить новый, привести к присяге окрестную самоедь, разыскать Мирона Шаховского с товарищами, выручить их, подать им помощь в случае надобности и т. п. Из последующей грамоты 7111 года явствует, что князь Масальский и Савлук Пушкин в Мангазее устроились, но видно также, что город существовал уже до них, а из этого можно заключить, что основание ему было положено еще Шаховским, что подтверждается и свидетельствами сибирских летописей.

Первоначально острог предполагалось поставить на устье реки Таз, но в наказе предоставлено было воеводам право выбрать и другое подходящее место, причем указывалось на промышленные острожки и какой-то «Пантуев городок». Как бы то ни было, но город был заложен по среднему течению Таза, верстах в 200 от его устья, и стал известен под именем Мангазеи. В 1603 году в Мангазею был послан воевода Федор Булгаков, и ему была дана всякая церковная утварь, а также поручено было взять из Березова священника и построить в Мангазее гостиный двор (церковь была построена уже, по-видимому, при князе Масальском). В 1608 году в Мангазею доставлялся уже ясак не только самоедами, жившими по реке Тазу, но и многими из енисейских самоедов и остяков, а равно частью тунгусов по реке Нижней Тунгуске. Тогда же близ устья реки Турухан было построено зимовье, переименованное впоследствии в Новую Мангазею и затем в Туруханск.

От 1616 года сохранилось известие, что архангелогородцы, идя вдоль Мезенских и Пустозерских берегов, через Вайгачский пролив, в Карское море, дошли до реки Мутной (текущей поперек полуострова Ямал), шли по ней 5 дней до озера и, перетащив из него суда волоком в другое озеро, Зеленое, спустились в речку Зеленую и вошли в Обскую губу, а затем, повернув отсюда в Тазовскую губу, пошли вверх по реке Тазу и прибыли в Мангазею, проложив таким образом морской путь из Архангельска до этого города, — путь, торговля по которому была, однако, из-за фискальных целей запрещена в 1620 году.

В 1619 году Мангазея выгорела, и по одному известию (у Щеглова) город тогда же был перенесен в Туруханское зимовье, но по другим, более достоверным свидетельствам, оставление старой Мангазеи последовало много позже, именно не прежде пожара 1642 года.

По словам Миллера, в одной «летописи о мятежах» значится, что город Мангазея был поставлен по приказу царя Бориса, «а ставил город князь Василий Мосальский Рубец», но это известие не подтверждается другими источниками.

По словам Миллера, «в сибирских летописях упоминается, что еще в 7106 году из Москвы отправлен был для проведывания Мангазейской страны некто Федор Дьяков, который с двумя из Тобольска с ним отправленными целовальниками в тамошних местах был и первый там ясак в государеву казну собрал, с чем он в 7108 году в Москву возвратился».

В «Сибирской истории» Фишера (с. 390) сказано, что «претерпенный в 1642 году Мангазеей пожар способствовал к совершенному потом запустению сего места, которое, кроме того, для непрестанного приращения Туруханска пришло уже в нарочитый упадок. Натуральное положение последнего места было без сомнения гораздо способнее и выгоднее первого. Обыскания и завоевания на восток из Мангазеи не могли чинены быть инако, как через Туруханск; соболи скорее перевелись у Таза, нежели у Енисея, который для впадающих в него с востока рек беспрестанно подавал новые способы к обогащению. Ничто тягостнее не было, как возить съестные припасы из Тобольска Тазским морским заливом, на котором пути пропадали иногда суда с людьми и с товарами, или от самоеди претерпевали несчастье, которые по разграблении судов убивали людей. Напротив того, Туруханск лежал посреди Мангазейского уезда, и туда можно было способно возить всякие нужные потребности из Енисейска. Сия выгода и изобилие в хорошей мягкой рухляди побудили людей переселиться в сие место. В Туруханске по наступлении лета была почти всегда ярманка, понеже тогда казаки с собранным с язычников ясаком, а промышленные со своего промыслу туда приходили. Чего ради воеводы и таможенные надзиратели весною обыкновенно из Мангазеи туда отправлялись для сбору доходов, а осенью назад возвращались; по времени некоторые воеводы препровождали там по целому году, а таможенные надзиратели поступили еще далее и, оставя совсем Мангазею, утвердили свое постоянное жилище в Туруханске, несмотря что сие последнее место называлось токмо зимовьем, а Мангазея, напротив того, и тогда имела еще название города».

Из некоторых свидетельств можно заключить, что оставление Старой Мангазеи последовало еще позже, во второй половине XVII века. Так, в «Кратком показании о воеводах», изданном в 1791 году, сказано, что Мангазея была оставлена лишь в 1662 году, а Г.И. Спасский нашел известие, что она была перенесена на место Туруханского зимовья лишь в 1672 году, по указу царя Алексея Михайловича. Окончательное оставление Старой Мангазеи последовало, по-видимому, лишь в 1677 году, когда в новом городе были построены четыре башни, вооруженные пушками и снабженные каменьями на случай осады, и когда в него был переведен отряд из ста человек стрельцов.

Здесь мы приводим копию части одной карты в Атласе Ремезова. Она ориентирована так, что вверху приходится запад, вправо — север. Видно нижнее течение рек Таз и Енисей, область «юрацкой самоеди немирной» и города: Старая Мангазея — на реке Таз и Новая Мангазея на Енисее, обтекаемая протоком с находящимся на противоположном берегу Енисея монастырем Троицким. Русские надписи местами сопровождаются голландским переводом.

На Сибирском Чертеже Ремезова, 1701 года, показано положение как Старой, так и Новой Мангазеи: Старой — на реке Таз, Новой — на Енисее, причем новый город представлен в два с лишком раза большим против старого и расположенным на дугообразной протоке (шаре) в 1—2 верстах от реки Турухан. Оба города, как Старая, так и Новая Мангазея, показаны также на картах Штраленберга 1730 года, Hasii (Imperii Russici et Tatariae… tabula) 1720, Трускотта (в Архиве Министерства иностранных дел) и других. План Новой Мангазеи находится в бумагах Миллера, в Главном архиве Министерства иностранных дел; что же касается Старой Мангазеи, то некоторое понятие о ее виде и оставлении дают сведения, приведенные в «Сибирской Истории» Миллера (с. 391), и предание, слышанное Третьяковым от одного юрацкого старшины. По сведениям, собранным Миллером, «город был четырехугольный деревянный, внутри которого стояла соборная церковь Живоначальной Троицы. А в посаде, где обывательских домов немалое число было, находились еще две церкви: одна во имя Успения Пресвятой Богородицы, а другая Макария Желтоводско-го Чудотворца. Положение места само собою было безопасно и весело. Мимо города текла немалая речка, называемая Осетровка, а по-самоедски Сулей-Яга, которая выше города в Таз-реку впала. Ниже города в некотором расстоянии была другая речка, по-русски Ратилиха именуемая, а по-самоедски Тирма. От устья вверх по реке на лодках можно было к городу поспевать в 9 дней, а от города вниз вешнею прибылою водою плыли до устья в полтретья или три дни». По преданию, слышанному Третьяковым, в Мангазее было 4 улицы и до 200 домов, три церкви, пороховой и винный подвалы, два хлебных магазина, острог, гостиный двор с 20 лавками и два питейных дома. Хлеб доставлялся в Мангазею из Березовского округа, по рекам Таз и Пур, на небольших палубных лодках. Город был сожжен и ограблен юраками, раздраженными тем, что казаки, усмиряя распрю между двумя юрацкими родами, перебили до 130 человек и захватили в плен несколько юрацких князей. Юраки подкрались будто бы к городу ночью, в июне месяце, подожгли его в нескольких местах и истребили вполне со всеми жителями. Третьяков, однако, не без основания сомневается в полной справедливости этого рассказа, так как «не может быть, чтобы столь важное событие не было занесено в летописи». Ныне, по словам Третьякова, все место, где находился город, заросло березняком и «только в иной яме высунувшийся гнилой конец бревна да находимые человеческие и конские кости свидетельствуют о прошлом».

Мангазея продолжала сохранить свое название до восьмидесятых годов XVIII века, когда оно сменилось окончательно названием Туруханск. Уже в 1766 году Мангазейский уезд (на карте Штраленберга — provincia Mangaseia) был самым скуднонаселенным во всей Сибири: в нем числилось всего 625 душ, тогда как в Тобольском — 17 200, в Тюменском — 9850, даже в Нарымском — 1098. Впоследствии, с постепенным обеднением края, значение его все более и более падало. В 1822 году Туруханск был переименован из окружного в заштатный город (при этом были сожжены все старые дела присутственных мест). С тех пор строения города стали покидаться и разрушаться, народонаселение — уменьшаться, торговая деятельность почти прекратилась. В 1870 году в Туруханске было всего 47 домов, из коих большинство — жалкие лачужки, три бедные церкви и несколько лавок. В 40-х годах в городе насчитывалось 270 жителей обоего пола, в 1874 году— 181, а позднее, по данным в календаре Суворина, их числилось только 119.

Что касается названия «Мангазея», то оно объяснялось различно. В «Сибирской истории» Фишера (с. 206) происхождение этого названия объясняется так: «Понеже при реке Тазе жил самоядский род, Моказее называемый, то новому городу дано имя Мунгазей, которое после еще больше испорчено и переменено в Мангазею». В «Описании Сибирского царства» Миллера (с. 372) предание это передается иначе: «И понеже при реке Таз нашли некоторой род самояди, называемой Мокасе, то сие подало повод к названию тамошней страны по российскому произношению Мангазея. Сия страна наипаче была известна обывателям около рек Двины и Печоры живущим, как русским, так и зырянам, потому что они за соболиным промыслом и для торговли туда часто хаживали». Позже Г Н. Спасский высказал мнение, что «город Мангазея получил свое название от бывшего там, прежде его основания (?), хлебного запасного магазина для обмена на хлеб звериных шкур, от кочующих в тех местах остяков и самоедов». Но тот же Спасский три года спустя признал высказанное им ранее мнение неверным. «Несправедливо думают, писал он на этот раз, что город Мангазея получил имя свое по поводу устроенных хлебных магазинов на самом том месте, где он находился. Кроме новизны этого слова в нашем языке взамен житницы, служат тому опровержением, во-первых, сибирские летописи, в которых упоминается еще в 1597 году о принимаемых мерах для проведания Мангазейской страны до самого Енисея и обложения тамошних инородцев ясаком; во-вторых, в наказе 1601 года воеводам об устроении Мангазейского острога с двумя или тремя при нем житницами для хлеба предписывается: «распрашивати накрепко, сколько в Мангазее и в Енисее городков и волостей… и сколько по Оби и по всем Мангазейским и Енисейским рекам Мангазейские и Енисейские Самоеди живет». Спасский склонился на этот раз к мнению, высказанному Пестовым («Записки о Енисейской губернии». М. 1833, с. 197), что название «Мангазея» произошло от имени жившего здесь самоедского князца Маказея, «вероятно, значительного, если его имя, переделанное в Мангазею русскими поморцами и зырянами, издавна посещавшими тот край, распространилось на всю страну, а может быть, также и имя обитавшего там народа Мокасе, как утверждает Миллер, неизвестно, впрочем, на каком основании».

Сопоставляя все только что приведенные толкования, нельзя не признать, что производство названия «Мангазея» от слова «магазин» едва ли может быть допущено. В конце XVI века хлебные амбары назывались у нас житницами и слово «магазин» не вошло еще в употребление; в наказах мангазейским воеводам точно так же о хлебных магазинах нигде не упоминается, а вместо них говорится о житницах[10]. Кроме того, из грамот и наказов явственно видно, что название «Мангазея» было известно еще за несколько лет до основания города того же имени и прилагалось первоначально к обозначению страны по реке Таз.

* * *

В грамоте царя Бориса Федоровича от 7109 года Березовскому воеводе князю Ивану Борятинскому и голове Григорью Векентьеву страна эта называется «Мунгазея». В наказе от того же года князю Василию Мосальскому и Савлуку Пушкину говорится также о странах Мунгазее и Енисее и о реках Мангазей и Енисей, а также о мангазейской и енисейской самояди и о мангазейских и енисейских реках. Очевидно, под рекой, Мангазеем[11] разумелся Таз, а под Мунгазеей или Мангазеей — страна по Тазу, подобно тому как под Енисеей — страна по Енисею. В сказании «О Сибирском царстве» (хронограф Императорской Публичной Библиотеки. Л. F. IV. № 165) говорится, что «меж теми великими реками Обью и Енисеем река рекомая Таз, сия исходить из Пегия орды и шествующи к северной стране и своим устием течет в морскую Губу, на той же реке Тазу град зовомый Тазовский и паки Мангазея сиречь Самоядная земля, по той реке и во вся помо-рие язык Самояцкой»…Из какого именно туземного слова образовалось русское Мунгазея или Мангазея — сказать в точности трудно (далее мы приводим, впрочем, догадку), но, во всяком случае, сомнительно, чтобы от имени самоедского князца Маказея, как утверждал Пестов, или от названия народа мокасе (по Миллеру) или моказее (по Фишеру). Непонятно, каким образом из этих названий вместо Маказы или Макасы могло образоваться «Мангазея» со вставочным «w», переходом к в г и с окончанием на ея. Притом невероятно, чтобы имя какого-то самоедского князца могло дать повод к названию целой страны и затем города. Вернее предполагать, что название «Мангазея» произошло от названия страны или реки, как Енисейск от Енисея, Томск от Томи, Обдорск от Обдории и т. д. Что река Таз еще в начале XVIII века назывался Мангазеем (Монгамзеем) видно из сочинения «Allerneuster Staat von Casan, Astracan, Siberien» etc., изданного в 1720—1723 годах и составленного, по-видимому, пленными шведами. Там, при описании мамонтовой кости упоминается между прочим, что ее находят по берегам Енисея, Тругана (Турухана), Монгамзея, Лены и у Якутска. Еще более точное указание на происхождение названия «Мангазея» даст рассматриваемое нами сказание, именно название народа «молгонзеи». В статье Фирсова оно уже переделано в «монгонзеи», в списке из собрания Унковского даже в «Монгазеи», а отсюда до «Мангазеи» очень недалеко, и переделка вполне соответствует духу русской фонетики.

^{Часть карты к третьему путешествию Баренца, опубликованной в 1597 году и перепечатанной почти без изменений Понтаном в 1611 г. На карте видны: Nova Zemla (восточный берег которой оставался еще не исследованным), страны Condorа, Obdora и Molgomzaia.}

Но что это за народ «молгонзеи» и существовал ли он в действительности? В пользу существования такой страны и народа говорят многие иностранные карты конца XVI и XVII веков, в том числе карта голландского морехода Баренца, участвовавшего в трех экспедициях к русским берегам Ледовитого моря и Новой Земли и впервые нанесшего их мало-мальски удовлетворительно на карту. На этой карте, опубликованной в 1597 году, обозначен довольно верно Лапландский полуостров, Белое море, западный берег Новой Земли, устье Печоры и указаны прилегающие страны. К западу от Печоры показана Condora, к востоку, по берегу Карского моря, до Оби — Obdora, а за Обью помещена Molgomsaia, область как раз соответствующая стране «молгонзеев» новгородского сказания.

Впрочем, мы встречаем этих «молгомзаев» на том же месте и на более ранних картах, а именно на карте Антона Дженкинсона (A. Jenkinson) 1662 года, приведенной в атласе Ортелия (Theatrum Ortelii), издание 1573 года (Molgomsaia), и у Меркатора, издание 1587 года (Molgomzaia).

Особенно интересна карта А. Дженкинсона как по многим любопытным, отмеченным на ней подробностям, так и потому, что Дженкинсон был по торговым делам (через Архангельск) пять раз в России (Москве), именно в 1557, 1558, 1561, 1566 и 1571 годах, причем во вторую поездку совершил путешествие с караваном в Бухару, а в третью — в Персию (Тавриз, Каз-бин, Шемаху). Карта его, судя по году ее составления, появилась после третьего путешествия, но многие данные были собраны для нее Дженкинсоном, по-видимому, уже во вторую поездку. Так можно заключить потому, что к отчету об этой поездке, представленному Дженкинсоном Лондонской торговой (Московской) компании, приложены определения географических широт двенадцати посещенных им пунктов и «разные заметки, собранные Ричардом Джонсоном (который был в Бухаре с А. Дженкинсоном), из показаний русских и других иностранцев, о путях по России в Катай (Cathaya)[12] и о разных странных народах». Эти расспросные сведения заключают в себе три маршрута татарских торговцев от Астрахани через Бухару в Китай, одно показание пермского торговца, будто бы ездившего туда же другим путем, «ближе к морскому берегу», и, наконец, — что для нас особенно любопытно — сведения «о некоторых странах самоедов, живущих по реке Оби и по морским берегам за этой рекой, переведенный слово в слово с русского языка». Страны эти, говорится далее, «были посещены одним русским, родом из Холмогор, по имени Федором Товтыгиным, который, как говорят, был убит в свою вторую поездку, в одной из сказанных стран». Очевидно, переведенные Джонсоном данные были заимствованы им из какого-то русского источника и, по-видимому, судя по приведенным извлечениям, из той же самой статьи «о человецех незнаемых», которая служит предметом и нашего разбора. Так можно заключить по началу известия: «В восточной стране, за Югорскою землею, река Обь составляет ее самую западную часть. По берегу моря живут самоеды и страна их называется Молгомзей (Molgomsey); они питаются мясом оленей и рыб, а иногда и едят друг друга». Затем следует описание того, как они убивают детей, чтобы угостить приходящих к ним торговцев, как они не хоронят мертвых, а едят их, а далее следует описание их наружного вида, их езды на собаках и оленях и их торга соболями.

Следующие два известия тоже соответствуют до некоторой степени приводимым в разбираемой нами статье, хотя они несколько сокращены и именно (как увидим далее) в них пропущено то, что представляется более невероятным или преувеличенным. Дальнейшие известия, однако, не приведены, отчасти, может быть, вследствие их еще большей невероятности, а отчасти и потому, что иные из них касаются уже стран, лежащих вверху Оби, и, следовательно, не имеющих отношения к тем, о которых сообщал Джонсон в своем письме к Ченслеру. Как бы то ни было, есть серьезное основание думать, что Джонсон ознакомился, непосредственно или при помощи какого-нибудь русского, с разбираемою нами статьей и что упомянутый им житель Холмогор, Федор Товтыгин, был, может быть, именно составителем статьи «о человецех незнаемых в восточной стране».

Что «Молгомзеи» были известны по слухам англичанам в XVI веке, доказывает еще инструкция, данная сэром Роулендом Гайвардом и Дж. Бэрном, директорами английской купеческой компании, для открытия новых торгов Артуру Пету и Чарльзу Джекману, отправленным в морскую экспедицию для открытия Катая в 1580 году. В этой инструкции говорится, между прочим, что если им придется зазимовать в устье Оби или около него и они встретятся там с туземцами, «самоедами, юграми или молгомзеями», то с ними следует обращаться ласково, выведать, кто ими владеет, доставить ему одну из королевских грамот, вступить с ними в торговый обмен и т. д. То же название «Molgomzaia» встречается на многих картах XVII века, например, у Blaeu (Geographia Blaviana), 1668 года, в атласе Сансона 1683 года, у Витзена и др. В «Geographia Blaviana» об этих «молгомзеях» приводится даже одна черта из их религиозного быта, именно, что они поклоняются солнцу или развернутому красному знамени, — черта, которая, впрочем, на карте Дженкинсона приурочена, как увидим далее, не к мол-гомзеям, а к народам, жившим далее за ними.

Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что страна по ту сторону Оби и населяющий ее народ были действительно известны в XVI—XVII веках под именем: Molgomsey, Molgomzaia, Molgomsai, Молгонзеи, Малгоньзеи, Мангонзеи — название, которое было перенесено и на прилегающую часть Ледовитого океана (Mare tartaricum olim Mare glaciale; Mangaseiche Zee; Мангазейское море), а также и на основанный в этой стране русский город, только подвергшись переделке в Мангазею[13].

По своему происхождению слово «молгонзеи», по-видимому, самоедское, юрацкое. Названия Кондория, Обдория объясняются из зырянского языка и означают устье (страна при устье) Конды, устье Оби. Но слов «молгонзеи», «молгон» или «малгон» в зырянском языке не существует; по крайней мере, я их не встретил в имеющихся списках зырянских слов Савваитова и Кастрена. Наоборот, окончание на зеи или зей встречается в названиях самоедских родов; так, среди архангельских лесовых родов есть род Хатанзей или Хатанзей (по Иславину, из лесовых — самый большой род). С другой стороны, слово «молгон» или «малгон», по-видимому, соответствует словам mal — «конец», malhana — «конечный, краевой», приводимым Кастреном в его списке юрацко-самоедских слов. Юраками называется самоедское племя, живущее и теперь еще между Обью и Енисеем и отличаемое как ими самими, так и всеми соседними народами от остальных самоедов по типу, языку и характеру. Если указанное нами сопоставление возможно (а оно невольно напрашивается), то «молгонзеи» будет значить: «конечные», «краевые», т. е. живущие на краю земли, на краю света, именно на окраине прочих самоедских племен. Это и применимо к юракам, кочевья которых простираются на север до моря, а на востоке соприкасаются с кочевьями тунгусов.

Таким образом, первое известие новгородского сказания оказывается справедливым. Народ молгонзеи действительно существовал, и под ним следует, очевидно, разуметь самоедов-юраков. Обратимся теперь к характеристике этого народа, приведенной в сказании. «А еда их — мясо оленье да рыба. Да между собою друг друга едят; а гость к ним откуда придет, и они детей своих закалывают для гостей, и тем кормят. А если какой гость у них умрет, то они и его съедают, а в землю не хоронят. И своих також». Что самоеды питаются оленьим мясом и рыбой, это известно всем; но чтобы они были людоедами, это может казаться сомнительным. Новейшие писатели (с XVIII века) большей частью даже категорически опровергают, чтобы самоеды были людоедами и чтобы их название было вызвано именно этим обстоятельством. Лерберг производил слово «самоед» от «семгоед»[14].

Белявский объяснял его как русский перевод самоедского родового названия Хасово (от хаз — сам и ово — один), т. е. «сам-один» или «сам-един»; большинство, однако, следуя Фишеру, принимают, что это название — финское и соответствует лопарскому Same-jedne, прилагаемому лопарями к обозначению своей земли (ср. Suomi, Нате, Сумь, Ямь). Полагают, что русские из этого слова сделали самоядь, считая сперва лопарей и самоедов за одно племя, или что, «не зная обитателей северного прибрежья под собственным их названием, они назвали их самоедами от лопарского названия «Самоянда», узнанного ими, может быть, от карелов. Но некоторые сомневаются и в этом объяснении, считая его маловероятным. Как бы то ни было, название это было известно уже Плано Карпини, который передает его в форме Samogeti и рассказывает со слов татар, что они живут только звероловством, а шатры свои и одежду делают из звериных шкур. Плано Карпини, впрочем, не упоминает о людоедстве «самогетов», но представление о существовании где-то на севере антропофагов идет со времен глубокой древности. Они упоминаются, как известно, уже у Геродота в числе народов, живущих где-то за скифами. Позже, с расширением пределов известного мира, местообитание их (как и людей с песьими головами) переносилось все далее — к северу и востоку; русские же люди, по-видимому, с давних пор отождествили их с самоедами. Известие о людоедстве самоедов мы встречаем уже у Герберштейна; упоминая о Samoged, он добавляет: «т. е. сами себя едящие»; «эти племена, говорит он, дики и избегают сообщества с другими людьми». Р. Джонсон, познакомившийся в 1556 году с самоедами, жившими при устье реки Печоры, замечает, что эти самоеды находятся в подданстве у русского государя, что они занимаются много колдовством и хорошо стреляют из луков. К северо-востоку от Печоры, на острове Вайгач, продолжает Джонсон, живут «дикие самоеды, которые не дозволяют приставать к острову русским, но убивают и съедают их, как нам рассказывали русские». «Самоиты (Samoits), говорит Флетчер, носят такое название (по словам русских) от того, что они едят самих себя, ибо в прежнее время они жили как людоеды и ели друг друга. Что это вероятно, можно заключить из того, что они и теперь еще едят всякое сырое мясо, даже падаль, валяющуюся в ямах. Но сами самоеды производят свое название от «самые» (samoie), считая себя коренными жителями своей страны, никогда не менявшими своей родины». Петрей (1620) сообщает, что за страной Печорой, милях в ста к северу, к Ледовитому морю, «живут народы, которых русские называют «Samiedi». Это — люди, пожирающие самих себя». Олеарий говорит, что русские назвали самоедов так потому, что «они (самоеды) действительно ели человеческое мясо и даже тела своих умерших друзей, которые они смешивали и ели с дичиной». Мейерберг тоже упоминает о людоедстве самоедов, ссылаясь при этом на Олеария. В русских описаниях Сибири и ее «зверообразных» людей, довольно многочисленных в космографиях XVII века, о людоедах, однако, не упоминается, а говорится только, что вогуличи, остяки, самоядь, лопане, тунгусы и проч. «аще и подобии образом человеком, но нравом и житием подобии зверям» или «живут в лесах и в земли яко звери, нравом же зело люти». Но предания о людоедстве самоедов в прежние времена еще сохранились у вогулов и остяков. В былинах их рассказывается о борьбе их прежних богатырей с самоедскими, причем богатыри эти будто бы не только убивали друг друга, но и ели печень и пили кровь своих врагов[15]

Эти рассказы могут, впрочем, относиться к временам стародавним, мифическим, но у остяков (и самих самоедов) сохранились еще другие, более реальные рассказы, относящиеся ко временам сравнительно недавним, историческим, даже, можно сказать, новейшим. Вот что мы читаем у Кушелевского: «Остяки называют самоедов — орхой (дикий человек). В преданиях самоедов и остяков еще по настоящее время сохранилось в памяти следующее обыкновение самоедских предков. Удрученный годами самоедин, когда чувствовал себя неспособным к промыслам и езде на оленях, тогда жизнь свою считал в тягость себе и своему потомству. Вследствие этого и вследствие убеждения, что в загробной жизни он может быть купцом, приказывал себя убить в честь счастливой жизни своего потомства, а тело свое съесть. Этот обряд отцеубийства исполняли дети при шаманстве с особенным благоговением и тело съедали. Остяки, видя такое их варварское обыкновение, назвали самоедов «орхой», диким человеком, и во время уно, когда остяки въезжали к ним в тундру для торговли, то приказывали самоедам при встрече с собою падать на колени, кланяться в землю и не смотреть на себя до тех пор, пока не позволят. Входя в самоедские чумы, приказывали постилать себе под ноги оленьи кожи и по ним входили. Не дотрагивались до самоедской одежды и к вещам их, а если которые брали из рук их, то через огонь. Обкуривали вещи бобровою струею, которая, по понятию остяков, очищает все от всех нечистот. В преданиях остяков сохранилась еще быль, как одного казачьего сотника Какаулина, приехавшего к самоедам за сбором ясака, самоедский старшина, желая угостить прилично, позвал к себе в чум и, при Какаулине приказав своей младшей дочери раздеться, показал ему тело ее, которое было жирное и белое. После этого тотчас убил дочь свою и, отрезав у нее груди, вынул сердце, положил то и другое в котел и стал варить на тот предмет, чтобы этим лакомством попотчевать Какаулина, но тот, испугавшись, убежал из чума и более к самоедам за сбором ясака не приезжал, а поручил таковой производить остяцкому князцу». Из этих преданий можно заключить, что самоеды получили название свое от русских казаков собственно потому, что сами себя ели, и неудивительно, что они считают это слово бранным.

Еще недавно был такой случай: лет 15 тому назад (т. е. в начале 50-х годов) самоед, руководясь убеждениями своих предков, съел свою мать, старую и неспособную к труду, за что судился и в наказание содержался в тобольских арестантских ротах.

Преследования начальства давно искоренили между ними это варварство. Но еще недавно были случаи, что самоедин, убедившись, что жена родила ему дитя, не им прижитое, убивал его и выбрасывал на съедение собакам. Наконец, нелишним считаю рассказать об одном случае, доказывающем, что самоеды действительно сами себя съедали и что поэтому и название им дано русскими казаками — «самоед» правильно. Остяки и самоеды долго между собою враждовали и ходили друг на друга войною. Но когда самоеды убедились, что не в состоянии прогнать остяков из своего отечества, то смирились перед ними и в клятву вечного мира и признания над собою владычества остяков исполнили следующий обряд: из среды своей, по жребию, избрали одного самоеда, убили его, сварили и съели. После срубили у лиственницы вершину и на оставшемся отрубке поставили то корыто, из которого ели, и эта лиственница еще по настоящее время существует недалеко от Пашерцовых юрт и села Обдорска».

Если исключить догадку Кушелевского о том, что слово «самоед» было придумано казаками (слово это существовало задолго ранее казачества), то сообщаемые им факты нельзя не признать возможными и вероятными. Кушелевский занимался (по поручению Сидорова) исследованием путей от Печоры до Енисея, жил подолгу в тундре и мог ознакомиться довольно хорошо как с остяками, так и с самоедами. Факт убиения самоедами в прежнее время дряхлых стариков не может считаться невероятным, так как мы знаем, что этот обычай существует еще кое-где и теперь у дикарей, а в древние времена исполнялся даже предками многих культурных народов[16].

Но если допустить даже, что все эти рассказы были преувеличенны и вымышлены остяками, во всяком случае, остается факт, что они существуют и были в обращении, а следовательно, могли дойти и до составителя новгородского сказания, который имел еще большие основания им верить, чем г-н Кушелевский. Таким образом, и это известие сказания оказывается верным или, по крайней мере, основанным на действительно ходивших рассказах.

Далее о тех же молгонзеях говорится следующее: «Сии же люди невелики возрастом, плосковиды, носы малы; но резвы вельми и стрельцы скоры и горазды. А ездят на оленях и на собаках, а платье носят соболье и оленье. А товар их соболи». Все это вполне соответствует действительности. Малорослость северных народов, лопарей и самоедов была известна давно; первые дали повод к возникновению германских (готских) и финских (карельских) преданий о карликах, с которыми приходилось бороться предкам германцев и карел. Позже, когда пришлось убедиться, что лопари хоть и невелики ростом, но все-таки не пигмеи, настоящих пигмеев стали помещать за лопарями, на самом крайнем севере и, наконец, в Гренландии (Павел Иовий, 1525; Olaus Magnus, 1567)[17].

Что касается самоедов, то они в прежнее время представлялись часто тоже карликами, как то доказывают изображения их у старинных путешественников, например у Мартиньера.

В действительности самоеды хотя и не карлики, но все-таки малорослы. Средний рост 17 взрослых мезенских самоедов был найден Н.Ю. Зографом равным 159 сантиметрам, т. е. ниже среднего. Юраки, по Третьякову, также «более низкого, чем среднего роста», и притом ниже самоедов, хотя и лучше сложены.

Что касается «плосковидности» самоедов, то она хорошо известна. Большинство самоедов выказывает монгольские черты лица, т. е. широкие, выдающиеся скулы, плоское (не вогнутое) переносье и малый нос, что и делает их лицо более плоским, чем европейское. «Резвость», т. е. проворство движений, точно так же приписывалась издавна как лопарям, так и самоедам, а равно и искусство стрелять быстро и ловко из лука. Наконец, езда на оленях и на собаках и употребление соболиного и оленьего платья — черты, характерные для северных инородцев. Собственно самоедский способ езды — на оленях, а езду на собаках ввели, по-видимому, остяки, но оба способа были с давних пор в употреблении на севере. Так, в походе 1499 года русские встретили югорских князей на оленях, и сами от Ляпина шли: «воеводы на оленях, а рать на собаках». Что касается до соболей, то страна молгонзеев была первоначально очень богата ими. Это явствует, между прочим, и из того, что одна река, впадающая в море между Обью и Енисеем, была названа «Собольною», как то можно видеть на Сибирском Чертеже Ремезова, где, кроме того, в разных местах показаны соболи и песцы.

^{Старинное изображение самоедов}

В Туруханском крае, по словам Третьякова, «соболя еще в 1812—1818 годах было столь много, что жители не раз видали его во дворах и били палками; тогда добывалось этого зверя от 6 до 9 тысяч штук в год. Одни тунгусы и остяки вывозили из окрестностей Нижней Тунгуски до 4 тысяч соболей. Многие тунгусы имели собольи парки». Но с 1818 года соболь начал исчезать. В начале 70-х годов Третьяков определял годовой промысел (в Туруханском крае) в 180 соболей. Другие животные, водившиеся в этом же крае, дали повод к названиям: река Моржовка, река Китовка, Сокольи Луды, Медвежий Нос.

* * *

Первое известие сказания оказывается, следовательно, верным или правдоподобным как в общем, так и в частностях. Нельзя, по-видимому, сказать того же о втором известии, о «линной самоеди».