Карл Шмит Государственный закон в новом контексте

Карл Шмит

Государственный закон в новом контексте

Какое значение имеет имперский закон от 24 марта 1933 года, принятый в виде конституционной поправки двумя третями голосов депутатов рейхстага в соответствии со статьей 76 веймарской конституции? Эта так называемая поправка явилась следствием выборов в рейхстаг, проведенных 5 марта 1933 года[51]. По сути дела, это были не выборы, а референдум, даже с точки зрения закона. И вот в результате этого плебисцита немецкий народ признал Адольфа Гитлера лидером национал-социалистского движения и немецкой нации. Муниципальные выборы 12 марта закрепили волю народа. Таким образом, рейхстаг и федеральный совет действовали как исполнительные органы народной воли. Так называемым позитивным юристам представлялось совершенно естественным увидеть в этом законодательную основу. Нынешнего государства. Выражение «конституционная поправка», казалось, служило делу укрепления такого восприятия этого ложного представления. В связи с этим необходимо уяснить, что сам термин «конституционная поправка» юридически некорректен и даже ошибочен, поэтому впредь целесообразно избегать его вообще, тем более что он не используется ни в самом названии акта («Закон о мерах по прекращению страданий народа и рейха»), ни в тексте закона и привнесен в него со стороны. В действительности этот «акт» является временным конституционным законом новой Германии…

Революция в Германии была легитимной, то есть формально корректной по отношению к существующей конституции. Это объясняется дисциплинированностью и любовью немцев к порядку. Кроме того, она легально произошла из веймарской конституции, отвечая сути тогдашней системы правления. Было бы юридической ошибкой, а в политическом плане даже актом саботажа рассматривать такой вид легитимности в свете отвергнутых юридических идей, институтов и норм, а следовательно, и принятием их и самого духа веймарской конституции. Законность нашей революции не проистекает из того только факта, что десяток депутатов оказались готовыми обеспечить своими голосами пятнадцатипроцентную разницу между простым большинством и большинством в две трети в нашу пользу. И власть в нынешнем государстве не зависит ни от каких предпосылок, условностей и менталитета этой группы людей. Было бы политическим, моральным и юридическим нонсенсом обосновать взятие власти национал-социалистами лишь несостоятельностью и робостью прошлого режима. Жизнь несовместима со смертью, а власть — с импотенцией.

Рудольф Гесс, заместитель фюрера, был прав, когда на ноябрьском партийном съезде в 1933 году заявил, что этот партийный конвент и является истинным «рейхстагом» Третьего рейха. Дело в том, что идея «рейхстага» не определяется уже более институтом, носившим это имя в понимании веймарской конституции. Если заместитель фюрера утверждает, что «вся власть принадлежит народу и исходит от него», то это в корне противоречит пониманию, зафиксированному в первой статье либерально-демократической веймарской конституции. Поэтому наше народное законодательство, включившее в себя все основные положения веймарской конституции, требует иного контекста… Наше новое государство в полном праве заменить все оппозиционные и неверные юридические конструкции, которые могут завести национал-социалистское государство в никуда, на хорошо зарекомендовавшие себя старинные теории государства.

В свете идеи лидерства необходимо ясно понимать теоретическую основу центральной концепции национал-социалистского государственного права и ее специфики. Для того чтобы не только полностью понять эту концепцию, но и уметь защитить ее от фальсификаций и обструкций, необходимо сравнить ее с рядом других, так или иначе примыкающих к ней. Дело в том, что эти концепции, нужные и обязательные в своих сферах, пропитаны совершенно иным духом и служат для ассимиляции идеи лидерства, теряя при этом собственную внутреннюю силу. Хорошо известно, что существующая ныне либеральная демократия усматривает идеал в «отсутствии политического лидерства». Многие немецкие юристы так до сих пор и не поняли, что в течение более чем сотни лет действовала целая система специфических концептуальных формулировок, преследовавших цель ликвидировать идею лидерства, и что основной упор этих концепций приходился на положения и пункты, наиболее уязвимые в политическом отношении, легко поддающиеся разрушению и даже устранению.

Под предлогом создания законодательных теорий конституционно настроенные деятели на основе принципа безопасности и точного расчета изменяют все идеи, концепции и даже институты, переводя их в сферу абстракции, заранее продумывая необходимые формы. При этом предполагается, что любой вид службы, обоснованный юридически и определенный законом, должен иметь основу, нормативно соразмерную и поддающуюся правовому контролю. Тем самым исключается проникновение в нее индивидуалистической либеральной философии, а монополия в юриспруденции обслуживает вполне определенное политическое мировоззрение, которое не должно носить специфического или чисто научного характера. Жизненно необходимые службы в государстве, во главе которого стоит единое руководство, например административные структуры гражданских и расовых служащих, являющиеся официальными службами в полном смысле этого слова, и занимаются зачастую «только моральными» или «только политическими» проблемами, обнажая свою правовую суть. Такой образ мышления одержал верх на лейпцигском судебном процессе при рассмотрении вопроса конфронтации прусского правительства с прерогативами рейха[52]. Зависимость отдельных немецких земель от правительства рейха является, в сущности, политической проблемой, логика которой была нарушена отделением законности от политики, в результате чего высокий представитель веймарской системы назвал суть вопроса «сентиментальной». С его точки зрения отнесение национал-социалистов и коммунистов к одной политической платформе «законно». Более того, проведение различий между коммунистической организацией и национал-социалистским движением рассматривалось как выпад против «равенства перед законом», чему давалась «политическая» оценка. В этом особенно отчетливо проявилось враждебное отношение тогдашнего государства к либеральному противопоставлению права и политики…

Наша концепция не требует особого напряжения ума для относительного сравнения. Она не вытекает ни из аллегорий времен барокко, ни из картезианской «великой идеи». Это — современная реальная и актуальная идея. Поэтому она требует в качестве необходимого условия обязательной общности расового происхождения самого лидера и его последователей. Продолжительность и искренность контактов между лидером и последователями и их взаимная лояльность покоятся исключительно на этой расовой общности. Именно она в состоянии не допустить перерастания власти лидера в тиранию или деспотизм, а также верховенства чужеродной воли, независимо от ее разумности и благих намерений.

Поэтому расовое подобие немецкого народа в процессе его унификации является обязательной предпосылкой и основой концепции лидерства. И это отнюдь не теоретически надуманный постулат. На национал-социалистском съезде немецких юристов в Лейпциге в 1933 году расовая идея вновь и вновь оказывалась в центре внимания собравшихся — будь то заключительное выступление самого фюрера, обращение руководителя немецкого правового фронта Ханса Франка или доклад Х. Николаи. Без этого принципа подобия национал-социалистское государство не сможет существовать, а его юриспруденция немыслима. В противном случае все его институты вновь окажутся в руках злейших его врагов — либералов и марксистов, которые подвергают критике все его действия или же подобострастно лицемерят.

Для юристов, действующих в области современного немецкого права, особенно важно понимание той силы, с которой концепция расового подобия проникает во все области систематической юриспруденции. Мнение о том, что судья нормативно связан с законом, сегодня становится во многих случаях юридической практики теоретически и фактически несостоятельным. Ни один закон не может обеспечить надежность и безопасность, относящиеся в соответствии с конституционными нормами к определению права. Безопасность и надежность зависят не от нормативности, но от ситуации, которая постулируется как «нормальная».

(Шмитт Карл. Государство, движение, народ (Три составные части политического единства). Гамбург, 1933.)