Чудо иконы Св. Олава при пожаре в Хольмгарде

Чудо иконы Св. Олава при пожаре в Хольмгарде

В житии Св. Олава, принадлежащем архиепископу Эйстейну, в «Древненорвежской книге проповедей», в «Легендарной саге» и в версии «Отдельной саги» по «Книге с Плоского острова» описывается чудо иконы Олава,[46] принадлежащее к посмертным чудесам святого:

В некоем городе Русции, который называется Хольмегардер, вдруг случился такой пожар, что, казалось, городу угрожает полное уничтожение. Его жители, лчшившись от чрезмерного страха самообладания, толпами стекаются к некоему латинскому священнику по имени Стефан, который там же служил в церкви Блаженного Олава. Они надеются в такой крайней нужде воспользоваться помощью блаженного мученика и проверить наверняка то, что они узнали о нем по слухам. Священник же, нисколько не медля, идет навстречу их пожеланиям, берет в руки его образ и выставляет его против огня. И вот, и огонь не распространяется дальше, и прочая часть города освобождается от пожара [Acta, 142].[47]

Два латинских и три древнескандинавских текста практически тождественны. Несколько сокращен по сравнению с остальными вариантами текст «Легендарной саги» (в ней отсутствует мотивировка обращения людей к священнику церкви Св. Олава).

Спасение горящего города при помощи иконы патрона находящейся в городе церкви является общим местом в рассказах о чудесах святых. Аналогично в «Отдельной саге об Олаве Святом» по «Книге с Плоского острова» содержится рассказ о пожаре в торговом городе (в том городе, где был похоронен конунг Олав) во времена конунга Магнуса Голоногого: огонь разошелся широко, и тогда из церкви была вынесена рака с останками конунга Олава и противопоставлена огню, и огонь не пошел дальше [Flat., II, 499]. Для нас же этот мотив важен тем, что он содержит указание на существование в Новгороде церкви Св. Олава.

Впрочем, о наличии в Новгороде варяжской церкви Св. Олава говорит и еще один весьма важный скандинавский источник. Это – руническая надпись из Шюсты (в Упланде), сообщающая о некоем Спьяльбуде, который «умер в Хольмгарде в церкви [святого] Олава» [Мельникова 1976. № 89; Мельникова 1984. С. 131]. Русские летописи отмечают существование варяжской церкви (или церквей) в Новгороде, но без имени патрона [Аннинский 1940. С. 157]. Так, Новгородская летопись под 1152 г. сообщает о пожаре «въ сред Търгу», в котором «церквии съгоре 8, а 9-я Варязьская» [НПЛ. С. 29], под 1181 г. – что «зажьжена бысть церкы от грома Варязьская на Търговищи» [Там же. С. 37], под 1217 г. – что «въ Варязьскои божници изгоръ товаръ вьсь варязьскыи бещисла» [Там же. С. 57], а под 1311 г. – что церквей «каменых 6 огоръ, 7-я Варяжьская» [Там же. С. 93]. Анализ более поздних источников (древней скры новгородского двора, латинской и немецкой редакций договора 1270 г. и летописей) приводит исследователей к выводу о существовании в Новгороде с конца XII в. двух торговых иноземных дворов: немецкого с церковью Св. Петра и готского с церковью Св. Олава.[48] Е. А. Рыбина на основании совокупного рассмотрения повести о новгородском посаднике Добрыне и целого комплекса разнообразных письменных сообщений заключает, что «Готский двор с церковью св. Олафа на нем был основан в Новгороде не позднее первого десятилетия XII в.» [Рыбина 1978. С. 79-85].

Если согласиться с принятой в науке датировкой рунической надписи из Шюсты 90-ми годами XI в., равно как и с таким прочтением этой надписи (О. фон Фрисен, Е. А. Мельникова), что Спьяльбуд «умер в Хольмгарде в церкви Олава» (а не «в дружине Олава», как полагал С. Бюгте, или «при путешествии Олава в Грецию», как читал это место Р. Дюбек),[49] то получается, что скандинавские источники дают еще более раннюю датировку основания церкви святого Олава в Новгороде, ибо церковь в таком случае должна была быть построена «между 1030 г. (смерть Олава Харальдссона) и 90-ми годами XI в.» [Мельникова 1974. С. 177].[50] Однако строгая аргументированность вывода Е. А. Рыбиной о том, что церковь святого Олава на Готском дворе строилась в годы жизни посадника Добрыни, т. е. в начале XII или на рубеже XI–XII вв. [Рыбина 1986. С. 19], ставит под сомнение либо датировку камня из Шюсты, либо предложенное О. фон Фрисеном прочтение высеченной на нем надписи.

Существование скандинавского купеческого двора в Новгороде указывает на то, что к XII в. торговые связи Руси и Скандинавии носили в известной мере постоянный, регламентированный характер. Исследователи внешней торговли Древней Руси отмечают, что, «как ни скудны источники, они позволяют заключить, что уже в ту далекую пору складывались относительно устойчивые системы межгосударственных торговых союзов» [Новосельцев, Пашуто 1967. С. 108].[51] Письменные памятники фиксируют отдельные нарушения торговых соглашений. Новгородская первая летопись под 1134 г. отмечает, что «рубоша новгородць за моремь въ Дони (в Дании. – Т. Д.)» [НПЛ. С. 23]. А под 1188 г. – что «рубоша новгородьце Варязи на Гътехъ» [Там же. С. 39]; в ответ на это Новгород разорвал торговый мир: «не пустиша из Новагорода своихъ ни одиного мужа за море, ни съла въдаша Варягомъ, нъ пустиша я без мира» [Там же].