Завершение войны

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Завершение войны

«Историческим утром 19 июля мы увидели, как все, абсолютно все, не вспоминая о прошлом, не вглядываясь друг в друга, чтобы увидеть, не является ли сосед вчерашним врагом, боролись бок о бок и имели только одну общую цель — овладеть цитаделями фашистов»[96], вспоминал лидер анархо-синдикалистской Национальной конфедерации труда М. Васкес. Но старые распри все же не были забыты.

Мятеж дестабилизировал прежнее государство. Центральный аппарат бездействовал, старая власть на местах была дезорганизована, новая только создавалась, причем нередко присваивала себе функции верховной власти. «Каждая организация и партия, — вспоминала Долорес Ибаррури, — считала себя правительством в миниатюре»[97]. Настала пора, как полагали многие партии и организации республиканской зоны, воплощения в жизнь их социальных и политических идеалов, представлявших собой весьма пестрый калейдоскоп. Это никак не способствовало борьбе с такими сплоченными, действующими как единый организм, вооруженными силами и верховной властью националистической зоны, возглавляемыми Франко.

В тот день, когда было сформировано правительство, возглавляемое Ларго Кабальеро, его глава призвал «оставить в стороне идеологические различия, потому что в данный момент не может существовать иного желания, кроме желания добиться подавления мятежа»[98]. Но этот призыв не всеми был услышан.

Грань между «своими» и «чужими» для многих партий и организаций не всегда совпадала с линией траншей, отделявших республиканцев от националистов. И не так были далеки от истины те исследователи, которые отмечали, «что тыл республиканской Испании был охвачен настоящей «второй» гражданской войной, где социалисты и троцкисты боролись против коммунистов, а анархисты — против коммунистов и социалистов»[99].

Порой взаимное недоверие выливалось в вооруженные конфликты. Примером тому может служить майский путч 1937 г. в Барселоне и братоубийственная борьба в Мадриде в последние дни Республики в марте 1939 г. На взаимное недоверие обращал внимание и Манфред Штерн (генерал Клебер) в своем отчете Исполкому Коминтерна 14 декабря 1937 г.[100]

И все же, несмотря на все издержки «революционного процесса» в республиканском тылу, тенденция к консолидации сил возобладала: почти до самого завершения войны не была потеряна вера в победу, хотя успехи не раз сменялись поражениями. И даже когда чаша весов клонилась в сторону франкистов, защитники Республики находили силы к сопротивлению.

Даже через два года после начала мятежа, 25 июля 1938 г., орудийные залпы возвестили о начале самой крупной операции гражданской войны — 113-дневной битве на р. Эбро. И хотя исход этой битвы был трагическим для защитников Республики, ее продолжительность, несмотря на большие потери, свидетельствовала о высоком уровне боеспособности республиканской армии, а на выдающиеся качества ее командования обращал внимание даже посол Германии Э. Шторер.

Сражение под Гуадалахарой в марте 1937 г., в котором был практически разгромлен итальянский экспедиционный корпус, стало последней попыткой франкистов овладеть Мадридом с северо-востока. По словам французского историка Ж. Сориа, «коварный каудильо не мешал высмеивать своих фашистских союзников на страницах газет и в кабаре»[101]. Но важнее было то, что анализ причин неудач под Мадридом побудил Франко изменить саму концепцию войны.

Как отметит много лет спустя генерал Н. Н. Нестеренко, главный военный советник Генерального военного комиссариата республиканской армии, в эволюции стратегии Франко можно различить три этапа: «Первый — когда операции планировались как колониальные карательные экспедиции. Второй — когда после провала этих операций началась позиционная война на подступах к Мадриду. И, наконец, когда перешли к маневренной войне, которая закончилась весной 1938 г. прорывом в направлении Винареса. В Каталонской битве 1938–1939 гг. франкисты одержали победу, имея огромное количество военной техники, которой они располагали»[102]

Военные победы способствовали укреплению «националистической Испании» на дипломатической арене. По сведениям министерства иностранных дел в Бургосе, резиденции «национального» правительства Франко в течение 1937–1938 гг., т. е. до окончания войны, оно было признано де-юре девятью странами. Среди них — Германия, Италия, Ватикан, Япония, Португалия, Венгрия. Признавших де-факто было еще больше — 16, среди них — Англия (неофициальный представитель Р. Ходжсон), Югославия, Греция, Швеция, Голландия, Норвегия, Дания, Финляндия, Польша, Чехословакия, Эстония. 24 июля 1938 г. получил назначение при «правительстве» в Бургосе нунций Его Святейшества монсеньор Гаэтано Чичоньяни[103].

Бомбежки мирных городов, варварское разрушение священного города басков Герники 26 апреля 1937 г. германскими самолетами «Легиона Кондор», исход гражданского населения во Францию не оказывали влияния на поток дипломатических признаний националистов. Между тем гражданская война приближалась к своей трагической развязке. В победе Франко уже почти никто не сомневался.

В разгар битвы на р. Эбро 29–30 сентября состоялась мюнхенская конференция. И хотя до завершения этого грандиозного сражения оставалось еще почти полтора месяца, исход войны, как представлялось лидерам Запада, был предрешен.

Мюнхенская конференция 1938 г. была использована Чемберленом для того, чтобы попытаться достичь соглашения с Гитлером и Даладье и по испанскому вопросу. Он предложил, чтобы ее участники — правительства Англии, Франции, Германии и Италии — потребовали от воюющих сторон в Испании прекращения огня, а вслед за этим на новой конференции окончательно «разрешить» дело. Муссолини обещал «обдумать» английские предложения, Гитлер наотрез отказался обсуждать их. Вместо этого он прочитал лекцию Чемберлену о том, что германская интервенция в Испании преследует одну цель — уничтожение «опасности коммунизма».

Мотивы гитлеровского руководства, отвергнувшего план Чемберлена, видны из меморандума, составленного чиновниками МИД Германии 5 октября 1938 г.: «Мы заинтересованы в создании сильной Испании, тяготеющей к оси Берлин — Рим… Ясно, что наше положение в случае европейского конфликта будет намного благоприятнее, если на нашей стороне окажется сильная в военном отношении Испания. Однако Испания, возникшая из компромиссного мира между белыми и красными, не была бы сильной… Поэтому мы заинтересованы в полной победе Франко. Италия, по всей вероятности, также в этом заинтересована. Ось Берлин — Рим должна стремиться к быстрому и победоносному завершению гражданской войны в Испании в максимально короткие сроки»[104].

6 декабря 1938 г. в Париже между фашистским министром иностранных дел Риббентропом и его французским коллегой Боннэ состоялась примечательная беседа. Риббентроп распинался о том, что Германия-де оказывает услугу Франции, избавляя ее «от большевистского соседа». Боннэ согласился с Риббентропом, присовокупив, что французское правительство «не имеет ни малейших возражений против победы Франко». Он сослался и на заслуги Франции — закрытие франко-испанской границы[105]. Оба собеседника в секретных переговорах квалифицировали Испанскую республику «большевистской» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Публичное подписание франко-германской декларации 6 декабря 1938 г. было равносильно подписанию между этими державами пакта о ненападении.

В разгар битвы за Каталонию дипломатический агент Франко в Париже Киньонес де Леон сообщил Хордане 14 января 1939 г., что накануне ему позвонил сам Боннэ, хотя и с предосторожностью, что граница по-прежнему закрыта, несмотря на слухи, дошедшие, возможно, до него[106].

27 января Каньонес де Леон сообщил Хордане на другой день после падения Барселоны, т. е. 26 января: в Париже состоялось совещание под председательством Марселина Доминго, на котором присутствовали известные деятели Республики. Цель собравшихся — анализ последствий падения Барселоны (в донесении сказано: «освобождение» — С. П.). Все сошлись на том, что сопротивление бесполезно, и что нет иного выхода, как капитуляция в Каталонии и в центральной зоне, и что со всей срочностью надо сообщить об этом решении властям национальной зоны. Де Леон сообщил также, что «красный посол Марселино Паскуа заявил, что он совершенно согласен с тем, что не надо продолжать сопротивление и что нет иного выхода как сдача». Паскуа посетовал, что не может одобрить такую инициативу, не сообщив о ней республиканскому правительству. Что он и сделал на другой день, сообщив о решении совещания Альваресу дель Вайо[107].

27 февраля правительства Англии и Франции объявили о разрыве дипломатических отношений с республиканским правительством Негрина и признании правительства Франко.

В ночь на 5 марта Сегизмундо Касадо, возведенный 25 февраля 1939 г. в чин генерала, объявил по радио, что правительство Негрина низложено. Франко отказался обсуждать любые предложения об условиях мира. «Националисты победили, и их противники теперь должны безоговорочно капитулировать». Как вспоминал Р. Канталупо, посол Италии, на вопрос, возможны ли переговоры с красными, Франко ответил: «Красные никогда не сдадутся. Они не примут моих условий, т. к. государство, которое я хочу создать, — антитеза для них. Мы пойдем до конца»[108].

1 апреля 1939 г. Франко тожественно объявил, что война закончена. Но уже 3 апреля он призвал испанцев к бдительности: «Испания продолжает оставаться в состоянии войны против всех врагов, внутренних и внешних, оставаясь на веки верной своим павшим»[109].

В тот же день правительство США признало правительство Франко.

18 мая 1939 г. состоялся парад победителей, в котором приняли участие 120 000 его участников, среди них — итальянский корпус, представители «Легиона Кондор», 500 португальских добровольцев.

В этот день Николас Франко, незадолго до этого возвратившийся из Португалии, сказал брату: «Сегодня твой день. Великий день, который ты ждал с детских лет, который твои тщеславные черные глаза всегда предвидели в будущем». Но его Великий день еще не закончился. Все еще стоял вопрос: «После победы — что?»

2 марта 1939 г. посол Испании Франко в Риме П. Гарсиа Конде сообщил Хордане, что накануне Его Величество дон Альфонсо поставил в известность о том, что получил приглашение от короля Румынии посетить его страну вместе с Его Высочеством доном Хуаном и принять участие в охоте 25 мая. У посла сложилось впечатление, что у короля не было сомнения, что приглашение на охоту — всего лишь предлог, что там речь пойдет о реставрации монархии в Испании, возможно, с подсказки Англии. По словам посла, он проявил поистине дипломатическую изворотливость, т. к. не был осведомлен о намерениях генералиссимуса в этом вопросе, хотя и предполагал, разумеется, гипотетически, что в будущем не исключена реставрация монархии в персоне дона Альфонсо или дона Хуана»[110]. Но тогда идея реставрации в обозримом будущем не разделялась ни самим Франко, ни его влиятельными союзниками.

Накануне визита Чиано в Испанию Муссолини в письме Франко от 6 июня 1939 г. предупреждал: «реставрация монархии будет очень опасной для режима, учрежденного с такой славой и такими кровавыми жертвами». По возвращении из Испании в своем докладе 19 июля Чиано успокоил Муссолини: «Ни Франко, ни большинство из его окружения не благоприятствуют реставрации монархии». По его мнению, режим имеет полную поддержку испанского народа[111].

Но среди «победителей» все же не было такого единодушия, как это представлялось Чиано.

Большинство военных, участвовавших в гражданской войне на стороне Франко, все же надеялись, что с ее окончанием будет упразднена и система личной власти. Среди «инакомыслящих» были и монархисты, и традиционалисты, и фалангисты. Среди тех, чей голос прозвучал раньше других, по мнению Бустельса, был генерал Антонио Аранда. Тот самый Аранда, что с восторгом отзывался о Франко в беседе с полковником Кремером.

Старый либерал, до войны сотрудничавший с партией радикалов Алехандро Лeppyca и, как поговаривали, масон, Аранда отказался во время подавления астурийского восстания принять помощь фалангистов. После окончания гражданской войны, будучи военным губернатором Валенсии, освободил сотни заключенных, что увеличило антипатию к нему фалангистов. Тогда же он был одним из первых генералов, кто обратился к Франко с призывом восстановить конституционную монархию. Франко ограничился смещением его с командной должности, назначив начальником Высшей военной академии. Арестован он был позднее, уже после окончания Второй мировой войны, в 1947 г., а реабилитирован только после смерти Франко Хуаном Карлосом в ноябре 1976 г.

Вторым был генерал-лейтенант Кейпо де Льяно; он получил отставку и отправлен в посольство в Рим на почетную, но ничего не значащую должность, получил разрешение вернуться только в 1942 г.

Третьим был генерал А. Кинделан, монархист, никогда не скрывавший своих убеждений, а 8 сентября 1943 г. вместе с генералами Оргасом, Давилой, Сольчагой, Понте, Монастерио, Саликетом и Варелой направивший письмо Франко с просьбой восстановить монархию. Многие годы провел в ссылке и даже был арестован в 1949 г.[112]

Но никто из них не был лишен жизни. Эта участь также не постигла участников заговора подпольной политической хунты, руководимой полковником Тардучи и Ягуэ, считавших себя обойденными. Политическая программа хунты копировала нацизм. Хунта обратилась к шефу германских нацистов в Испании Томсону с просьбой устранить Франко. Зимой 1941 г. адъютант Ягуэ донес на своего генерала, и хунта прекратила свою деятельность. Франко не принял никаких мер против заговорщиков, ограничившись личной беседой с Ягуэ. И это в то время, когда редкий день в Испании обходился без казни республиканцев, вся вина которых состояла в их убеждениях[113].

Позднее Франко скажет: «Нет искупления без крови». 1939 г. был объявлен годом очищения. Хосе Мария Пеман облек этот императив в поэтическую форму: «Пожары Ируна, Герники, Малаги или Баэна подобны сожжению жнивья, дабы очистить землю для нового урожая».

Исход гражданской войны Франко оценил как победу подлинных и вечных принципов над ложными и антииспанскими. Для него носители тех «ложных» принципов были не сыновья Испании, а «бастарды».

Франкистские законы первых лет существования режима были куда более лаконичны в определении тех, кто принадлежал к «анти-Испании», а потому подлежал наказанию: сразу после поражения республики на всю страну распространилось законодательство «националистов», а значит, и февральский декрет 1939 г. Согласно этому декрету судебному преследованию подлежали все лица, которые прямо или косвенно принимали участие в демократическом движении, начиная с 1 октября 1934 г.[114] Масштабы репрессий были таковы, что, казалось, франкисты намеревались преодолеть пресловутый «кризис нации» и разделение на Испанию и анти-Испанию путем физического уничтожения или строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, но и всех не поддающихся «единению во франкизме» элементов. «Трибуналы выбиваются из сил, чтобы угнаться за темпами арестов», — отмечал мадридский корреспондент «The Times» 3 января 1940 г.

Согласно официальным сведениям, в начале 1939 г. в тюрьмах Испании находилось 100 200 заключенных, в конце 1939 г. — 270 719. И это, не считая 400 000 солдат республиканской армии. Германский посол фон Шторер был убежден, что к началу 1941 г. в тюрьмах и концлагерях продолжало оставаться 1–2 млн красных[115].

Согласно сообщению корреспондентов «Associated Press», основывавшихся на официальных данных, между апрелем 1939 г. и июлем 1944 г. число расстрелянных и умерших заключенных составило 196 994[116]. Хавьер Ту-сель в специальном номере «El Pais» от 18 ноября 2000 г., посвященном 25-летию со дня смерти Франко, писал о «50 тысячах казненных после войны».

Но победители казнили своих противников не только по приговору трибуналов: на самосуд власти закрывали глаза.

20 ноября 1939 г., в третью годовщину расстрела Хосе Антонио Примо де Риверы, Франко распорядился о переносе его тела из Аликанте в Эскориал, в усыпальницу королей и королев. Десять дней и ночей фалангисты несли на плечах гроб Хосе Антонио, убивая на 500-километровом пути сотни пленных республиканцев.

После падения Франции гестапо был арестован президент Генералитета Л. Компанес и в сентябре выдан властям Испании. 14 октября он был приговорен к смерти и на следующий день расстрелян. Это послужило как бы сигналом к массовым казням республиканцев, занимавших высокие посты в годы гражданской войны. Но ужесточения различной степени коснулись и тех, кто принадлежал к лагерю победителей.

Даже кардинал Гом? в августе 1940 г. призвал Франко к милости в отношении поверженных, к примирению, необходимому для построения будущей Испании. Призыв не был услышан. Мало того, Серрано Суньер запретил публикацию пасторского послания Гом? «Уроки войны и обязанности мира», как до этого было подвергнуто цензуре послание папы Пия XII, поздравившего Франко с победой и вместе с тем призвавшего «проявить добрую волю к побежденным».

Для престарелого прелата это был удар, который он не перенес. 22 августа 1940 г. его не стало.

В новогодней речи 31 декабря 1939 г. сам Франко признал, что репрессии затронули значительную часть населения[117]. К тому же около полумиллиона из тех, кто связал свою судьбу с республикой, ушли в эмиграцию — бойцы армии и милиции, политические деятели, лидеры и рядовые члены рабочих и демократических партий, женщины, старики и дети. В этом скорбном исходе заметную струю составил цвет испанской интеллигенции, и среди них — всемирно известный виолончелист Пабло Касальс, прославленные поэты Хуан Рамон Хименес, Антонио Мачадо и Рафаэль Альберти, известный художник и скульптор Альберто Санчес и многие другие. И все они на языке Франко были «анти-Испанией», которая подлежала покорению, дабы не допустить в будущем того состояния нации, которое и породило столь трагический конфликт. Ведь даже Канарис, частый гость в Испании тех лет, не исключал возобновления гражданской войны.

1 января 1940 г. корреспондент «The Times» отмечал: «Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении». Однако никаких попыток «в этом направлении» не предпринималось и по прошествии весьма длительного времени, так как консервация политического разделения нации была сознательной политикой франкизма. На эту политику углубления раскола, обострения ненависти, враждебности, страстей, доставшихся в наследие от войны 1936–1939 годов, обращали внимание почти все исследователи франкизма, даже те, кто не испытывал симпатий к Республике. И даже Э. Шторер и Г. Чиано.

На развалинах республики франкисты принялись возводить здание «новой Испании». Но прежде всего Франко был озабочен «конструированием» собственного имиджа.

Низкорослый, физически непривлекательный, с невыразительным голосом он не обладал внешними харизматическими чертами «спасителя Испании». К конструированию харизматики каудильо были привлечены писатели и академики, журналисты и художники.

Единственный голос, прозвучавший диссонансом, принадлежал архиепископу Севильи кардиналу Сегуре, с кафедры собора провозгласившего: «слово «каудильо» означает предводитель закоренелых преступников, скрывающихся от правосудия». Добавив: «каудильо» — синоним дьявола».

Это был тот самый Сегура, который отказался поместить имена павших на стенах севильского собора. Заметим, что такие надписи до сих пор сохранились; автор этих строк мог увидеть в ноябре 2000 г. имена павших фалангистов на стенах собора в Альканьисе.

И как результат усилий интеллектуальной элиты «победителей» — образ Франко, далекий от действительности, был вездесущ на всем пространстве национальной жизни благодаря радио, а позднее и телевидению: он взирал с высоты монументов, напоминал о себе в названиях улиц и площадей, в почтовых марках и монетах, смотрел с портретов в учреждениях, школах, казармах и больницах. Но все же главным «архитектором» своего имиджа был сам Франко: он конструировал его на протяжении почти четырех десятилетий.

В первые месяцы после окончания войны сам Франко был не в последнюю очередь занят обустройством своей жизни: была перенесена столица в Мадрид, определена резиденция. Первоначально хотел разместить ее в королевском Восточном дворце: «Разве я не глава государства? Почему бы мне не иметь ту резиденцию, которую имели король и президент республики Асанья?» Серрано Суньер отговорил: «Что можно ожидать от революции, если вождь разместится во дворце, который идентифицируется с декадансом Испании, который привел нас к гражданской войне?»[118].

Суньер убеждал, что надо построить новое грандиозное здание, как напоминание для истории о великом периоде нашей национальной жизни. Франко одобрил эту идею, но для ее реализации требовались время и деньги. Тогда он избрал в качестве резиденции Эль Пардо, хранившем память о королях, использовавших эти дворцовые постройки в качестве охотничьих домиков. Там он и поселился, оставаясь в Эль Пардо до самой смерти.

Резиденцию охраняли полк мавританской гвардии, отряды гражданской гвардии и полиции. Там же проходили не только личная жизнь, но и совещания кабинета министров, контакты с иерархами режима, гражданскими и военными, аудиенции с послами и иностранными журналистами. Это был своего рода «франкистский двор».

Но когда в марте 1940 г. Франко окончательно переселился в Эль Пардо, в Европе бушевала Вторая мировая война.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.