Хлопоты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Хлопоты

Разобиженного Суворова направили в Финляндию. Россия не воевала со Швецией, в августе 1790 г. державы заключили мир. Но нужно было создать укрепления на случай будущих столкновений с северным соседом. Противовесом шведской крепости Свеаборг стал русский Роченсальм, доведённый Суворовым до фортификационного совершенства.

Три года, которые генерал-аншеф протянет в трудах и службе до Польского похода, пройдут под знаком большой обиды — стыда Измаильского . Трудно будет утешиться — тем более что и в Финляндии, и позже, на южных рубежах империи, работая на нужды обороны, Суворов не раз столкнётся с бюрократическим прессингом…

Разное поговаривали об этой финской экспедиции, напоминавшей отставку от славы. Так и будут наши соотечественники из поколения в поколение толковать о несправедливой полуссылке на северо-запад империи. Считалось, что императрица и Потёмкин опасались, что на чествовании измаильских героев публика окажет Суворову более тёплый приём, чем князю Таврическому. Вероятно, у властей были основания для таких опасений. В дневнике А.А. Храповицкого 26 апреля 1791 г. появилась запись: «Граф Суворов-Рымникский послан осмотреть Шведскую границу. Недоверчивость к шведскому королю внушил князь. (имеется в виду князь Г.А. Потёмкин-Таврический . — А.З.). Говорят, будто для того, чтоб отдалить Суворова от праздника и представления пленных пашей». Вспоминал о том времени и о придворной ситуации и Г.Р. Державин в своих мемуарных «Записках». Вопрос чествования Суворова оказался связан с соперничеством Потёмкина и Зубова — двух фаворитов императрицы. Уезжая из действующей армии в Петербург, Потёмкин заочно грозил новому фавориту: «Нездоров, еду зубы дёргать». Державин продолжает: «Сие дошло до молодого вельможи и подкреплено было, сколько известно, разными внушениями истинного сокрушителя Измаила, приехавшего тогда из армии. Великий Суворов, но, как человек со слабостьми, из честолюбия ли, или зависти, или по истинной ревности к благу Отечества, но только приметно было, что шёл тайно против неискусного своего фельдмаршала, которому со всем своим искусством должен был единственно по воле самодержавной власти повиноваться. Державин в таковых мудрёных обстоятельствах не знал, что делать и на какую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем». Если уж «ласкаемому» Державину было непросто в войне могущественных фаворитов, то Суворову и впрямь приходилось солоно. Куда солонее, чем на фронтовом поле боя. И отношения со всегдашним благодетелем Потёмкиным необратимо омрачились — теперь уже вплоть до скорой смерти князя Таврического.

Суворов считал себя отстранённым на вторые роли и не мог побороть уныния.

Подоспели и семейные хлопоты. В марте 1791 г. Суворов занялся судьбой дочери. По окончании Смольного института («моим монастырем» называла Смольный Суворочка) Наталья Суворова вошла в стайку фрейлин императрицы. Суворов обеспокоился придворным будущим своей дочери и сразу после апокрифической размолвки с Потемкиным в письме Таврическому настаивал на устранении Наташи из дворца. Повреждённые нравы придворного общества не устраивали Суворова; побаивался он и влияния самого Потемкина, казавшегося Суворову отъявленным ловеласом. Вскоре Александру Васильевичу удалось исторгнуть Наташу из дворца; Суворочка поселилась в доме Хвостова, который пользовался безграничным доверием Суворова. Дмитрию Хвостову были посланы подробные предписания, как уберечь Наташу от дурных влияний, от мужского общества, как держаться на балах и т. п. Хлопоты Суворова по извлечению Наташи из придворного круга были восприняты в обществе как оскорбление императрицы. Но когда речь шла о принципиальных для Суворова вопросах морали, полководец не боялся показаться дерзким. Эта принципиальность стоила Суворову нескольких месяцев монаршего нерасположения, но придворную жизнь дочери полководец сравнивал аж с Бастилией… В переписке с Хвостовым скептическое отношение Суворова к дворцовым нравам выразилось во многих замечаниях, подчас — завуалированных, поданных в форме аллегорического намёка.

Тут нужно сделать небольшое отступление о Хвостове — как-никак ему адресованы самые откровенные письма Суворова! Дмитрий Иванович Хвостов — анекдотический персонаж истории русской литературы, и это по-своему почётная роль. Он — олицетворение метромании, страстной поэтической графомании. Когда у него случались крепкие строки — Воейков приговаривал: «Это он нечаянно промолвился!» Камер-юнкером он стал по протекции Суворова: острословы облюбовали реплику императрицы по этому поводу: «Если бы граф Суворов попросил — я бы его и камер-фрейлиной сделала!» Даже графский титул его вызывал улыбку: ведь это Суворов, освободитель Италии, выхлопотал ему Сардинского . Хвостов был не просто родственником великого полководца, он стал его лучшим другом. И это уже не потешная история! Ни с кем Суворов не был так откровенен, как с Хвостовым. Обиды на Потёмкина после Измаила, несогласие с павловским опруссачиванием армии, отчаяние во дни жестокой опалы — всё это Суворов напрямки излагал в письмах Хвостову. Он и скончается в доме Хвостова на набережной Крюкова канала. Но даже Суворов не считал Хвостова истинным поэтом. Современники так огульно зашикали Хвостова, что после смерти метромана его практически не переиздавали.

Добродушного, неглупого Хвостова Суворов считал надёжным товарищем и доверил ему дочь. Наташе он настоятельно советовал держаться подальше от «подруг, острых на язык», от мужчин («отвечай на похвалы их скромным молчанием»). В другой раз Суворов — сам острослов — напутствовал дочь: «Избегай людей, любящих блистать остроумием, по большей части это люди извращенных нравов». Выбирая жениха, Суворов также обращает внимание на нрав соискателей, на свойственные им моральные установки. Скажем прямо, и в те времена в таких вопросах обыкновенно преобладал практический расчёт — и Суворов со своим поиском «благонравного жениха» выглядел чудаком. Правда, в итоге он согласился на выгодную партию. В 1794 г., в дни наивысшей славы Суворова при дворе, Наталья Александровна вышла замуж за графа Николая Александровича Зубова (1763–1805), получившего позже особую известность как активного соучастника убийства Павла I. В 1794 г. он казался Суворову человеком добропорядочным, да и авторитет его всесильного брата, фаворита Екатерины Платона Зубова, мешал отнестись к кандидатуре жениха с обычной суворовской взыскательностью. Однако вскоре Суворов охладел к своему зятю. Он отозвал из дома Зубовых своего сына Аркадия и отдал его на воспитание другому своему родственнику, Дмитрию Хвостову, будущему графу Сардинскому. Дмитрий Иванович Хвостов (1757–1835) ещё не раз возникнет в нашем повествовании. Суворов никому так не доверял в последние годы жизни, как мужу своей любимой племянницы Аграфены Ивановны (в девичестве — Гончарова).

Из финских городов Суворов пишет Хвостову всё более доверительные и язвительные письма, в которых саркастически комментирует действия «колоссов» Потёмкина и Репнина. Суворов просил Хвостова уничтожать эти письма. Но Дмитрий Хвостов был человеком литературным, известным и в ХХI в. как «граф-графоман». Он гордился письмами Суворова, прекрасно понимал их историко-литературную ценность и однажды довёл дело до скандала. Конспиратор из Хвостова вышел слабоватый: что знал будущий граф Сардинский — то знала и кошка. Хвостов ознакомил с письмами Суворова подполковника Корицкого — своего друга. Вскоре письма попали в руки Турчанинова, Державина, наконец, Платона Зубова. Сведения об этом дошли и до Суворова, который обрушился на Дмитрия Хвостова со всей своей горячностью: «Мошенник! Глупая нянька!» Только кротость и простодушие позволили Хвостову восстановить расположение и доверие Суворова.

Несмотря на неблагоприятный эмоциональный фон, миссия в Финляндии требовала кропотливой работы. В 1788–1790 гг. Россия провела малозаметную, довольно успешную войну со шведами, после которой Стокгольм жаждал реванша. «Я желаю, чтобы вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для спознания положений мест для обороны оной», — наказывала императрица. Суворов отправился на Карельский перешеек, где по реке Кюммене и озеру Сайма проходила граница империи. Впечатляет контраст между праздником в Таврическом дворце и черновой периферийной работой генерала Суворова. Там — пышные славословия, роскошь парадных залов, блестящий поток наград. Русские области Финляндии обороняли от беспокойных соседей-шведов крепости Кексгольм (современный Приозерск), Нейшлот, Вильманстранд, Фридрихсгам, Давидов и Выборг. Суворов следовал от крепости к крепости по весенней распутице. «Здесь снег, грязь, озёра со льдом, проезд тяжёл и не везде», — жаловался он в письме Турчанинову. Работал чуть ли не круглосуточно, порой — вовсе без сна, вникая в состояние крепостей, в гарнизонную жизнь и механику укреплений. Доклад Суворова Екатерина одобрила уже 25 июня. По предложению графа Рымникского было решено строить несколько новых крепостных укреплений. Кроме того, планировалось отремонтировать все крепости, а также суда и постройки Саймской озёрной флотилии. Там, где Суворов, — нет места волоките. План будет реализован.

Генерал-губернатор Я.А. Брюс получил повеление во всём содействовать миссии Суворова. Словом, тем же летом под руководством будущего фельдмаршала началась постройка укреплений в Финляндии. Строительство шло по-суворовски быстро и качественно. Обжиг извести и производство кирпича Суворов наладил прямо на Карельском перешейке. Невиданное дело: из выделенного бюджета Суворову удалось сэкономить ни много ни мало 93 рубля 47 копеек. Императрицу удовлетворяла работа Суворова, устраивало её и нахождение прославленного генерала поближе к шведской границе, подальше от столиц. И в начале июля, когда стало ясно, что строительство укреплений разворачивается споро, Екатерина поручила Суворову курировать строительство укреплений и порта в проливе Роченсальм. По старинной привычке вникая во всё (граф Рымникский вносил исправления в топографическую карту финских краёв), Суворов установил, что сообщение между крепостями Вильманстранд и Нейшлот отчасти проходит по шведским территориальным водам озера Саймы. В случае войны шведы могли бы в два счёта прекратить коммуникацию, поставив русские гарнизоны в отчаянное положение. И Суворов составляет проект строительства трёх небольших каналов, чтобы выйти из зависимости от шведских вод. Правительство поддержало проект Суворова и выделило ему 6000 рублей. В итоге было построено аж четыре канала, берега которых были укреплены не брёвнами, а надёжнейшим булыжным камнем «на мху». «Даст Бог, в будущее лето граница обеспечится лет на 100», — писал Суворов Турчанинову. На зиму Суворов остался в Карелии, готовясь к новому этапу строительства приграничных укреплений. Теперь он назывался «главнокомандующим Финляндской дивизией, Роченсальмским портом и Саймской флотилией».

В 1791 г. умирает Потёмкин… Боевой товарищ и покровитель Суворова, которого Александр Васильевич считал виновником последних своих бед. По дороге в Яссы ему сделалось дурно, он приказал остановить карету, вынести себя на воздух. Умер он под открытым молдавским небом, успев осениться крестным знамением. Это случилось 5 октября, а в столицу известие о смерти светлейшего пришло только через неделю. Прервали бал, экстренно созвали Государственный совет, в Молдавию для продолжения переговоров с турками был направлен Безбородко… Никакие меры не могли возместить утрату Потёмкина.

Секретарь императрицы Храповицкий так опишет реакцию Екатерины на смерть князя Таврического: «Слёзы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь». После бессонных ночей в письме Гримму она писала: «Снова страшный удар разразился над моей головой. После обеда, часов в шесть курьер привёз горестное известие, что мой воспитанник, мой друг, можно сказать, мой идол князь Потёмкин-Таврический скончался в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. С прекрасным сердцем он соединял необыкновенно верное понимание вещей и редкое развитие ума. Виды его были всегда широки и возвышенны. Он был чрезвычайно человеколюбив, очень сведущ, удивительно любезен, а в голове его непрерывно возникали новые мысли…» Эти слова стали наилучшим некрологом великому человеку. Суворов узнал о смерти князя Таврического, разумеется, ещё позже. Известно ироническое, но уважительное высказывание Суворова о Потёмкине: «Великий человек! И человек великий (т. е. великий и ростом и как личность. — А.З .). он не походил на того долговязого французского посла в Лондоне, о котором лорд Бэкон сказал, что чердак обычно плохо меблируют».

В прохладной, периферийной Финляндии Суворов томился, читал любимого Д. Макферсона, русских поэтов, повесть Чулкова «Пригожая повариха»… Он скучал по великим делам. В столицу летели рапорты Суворова о состоянии финских крепостей. На случай войны со шведами Суворов составляет план оборонительных мероприятий в Финляндии. В сентябре Суворов уже рапортовал Екатерине об окончании постройки укреплений в Роченсальме, в то же время составляя на эзоповом языке записку, в которой личное перепуталось со служебным: «Пришёл из крепости: за палисадом не хорошо, будки спят, платформы храпят, солдаты в казармах, что ещё? У меня глаза болят…»

И всё-таки за зиму он полюбил эти края, которые поначалу глухо угнетали. Теперь Суворов восторгался плодами собственных усилий, любуясь красотой крепостных сооружений, мощью укреплений. «Нет красивее и прочнее сих пограничных крепостей». Второе финское лето Суворов провёл в военных учениях. Саймская флотилия производила крейсирование, флотские учения проводились и в озере, и в Финском заливе. Суворов был убеждён: если довелось командовать флотом — изучи морское дело. Во флотских делах он разбирался с крымских времён, а тут и вовсе решил стать «форменным моряком». Отсюда и пошла поучительная легенда о том, что Суворов сдавал экзамен на мичманское звание. Кто-то воспринял этот шаг как чудачество, другие говорили, что Суворов тем самым пытается пристыдить вельмож, пославших его на северную окраину… Но нельзя забывать, что после того слуха уважение к Суворову на флоте выросло многократно. И до нашего времени моряки преклоняются перед Суворовым, крепко помнят о том, что в шестьдесят лет он стал морским офицером! К тому же Суворов был сыном века Просвещения, и к учёбе, к экзаменам относился как к священнодействию. Вот вам и чудачество. Вот вам и легенда.

В работе «О плане оборонительных и наступательных действий в Финляндии» Суворов рассчитал все возможные нюансы будущей войны со шведами. Сами шведы к суворовской активности отнеслись внимательно: в их рядах наблюдалось даже паническое ожидание завоевательного похода русской армии под командованием Суворова. Не поступил бы он со шведскими крепостями, как с Измаилом… Между тем строительство укреплений было завершено — и Суворов считал свою здешнюю миссию исполненной. Летом 1792-го он просился в Польшу, обещая с любым отрядом вступить в бой с войсками Барской конфедерации. Буквально умоляет бросить в бой: «Во всю мою жизнь я был всегда в употреблении; ныне, к постыдности моей, я захребетник!» Ответ великой монархини известен: «Польские дела не требуют графа Суворова. Поляки просят уже перемирия, дабы уложить как впредь быть. Екатерина». Ответ императрицы передал Суворову старый друг, выдвинувшийся в царские статс-секретари, — П.И. Турчанинов.

Не пришло ещё время для похода на Варшаву. Стареющий генерал-аншеф был опечален высочайшим отказом. К тому же и любимый соратник Суворова, полковник-фанагориец Золотухин, погибнет в Польше в 1792 г. Василий Иванович Золотухин (1758–1792) отдал жизнь в единственной екатерининской войне с поляками, в которой Суворов не принял участия. Хотя и просился в бой. Золотухина Суворов любил сердечно, даже способствовал его знакомству с дочерью, Наташей Суворочкой, — а это было знаком редчайшего доверия. Перед Измаилом, из Бырлада, Суворов в письме близкому к Потёмкину В.С. Попову охарактеризовал Золотухина: «Служба его непорочна, должности с трудами их в его должности замыкались, и храбрость его надлежала быть ограждена не одной смелостью, как часто в частных, но руководствуема искусством и мужеством… Жизнь краткая, наука длинная, и последнее откуда он лутче почерпнёт, как от меня, ему привязанного, и до истинного мирного времени на что ему полк? Не слушайте его, как молодого человека, ещё гибкого к льстивым советам без разбору, будьте ему покровитель!» Суворов как будто чувствовал, что нельзя Золотухина отпускать от себя. Отлепившись от Суворова, полковник Фанагорийского полка, герой Фокшан, Рымника и Измаила погибнет.

В Финляндии Суворов проявлял себя не только как генерал-инженер, строитель крепостей, но и как стратег, готовящийся к возможному нападению шведов. Суворов просчитал несколько возможных вариантов действий агрессора и определил даже количество войск, необходимых для ведения оборонительной войны со Швецией: 28 батальонов пехоты, 6 эскадронов драгун и гусар, четыре казачьих полка. Если бы необходимо было вести войну наступательную, предпринимая наступление на территорию противника, потребовалось бы пополнение в составе 3–4 пехотных полков и 9 драгунских и гусарских эскадронов. Это минимальные силы для решения таких задач. В этих расчётах Суворов проявил себя весьма рачительным, экономным хозяином. Казне такие операции обошлись бы сравнительно недорого. Когда в 1808–1809 гг. России придётся вести войну со Швецией, командование обратится к наследию Суворова, к его соображениям о войне со шведами. И советы Суворова помогут его преемникам через 16 лет…

Внимание старого солдата не ослабляется ни на минуту — даже в выполнении нежеланного задания Суворов работает не за страх, а за совесть, не жалея сил. В окружении Екатерины многие отнеслись к финляндской службе Суворова с опаской: энтузиазм генерала казался непомерным, а отчёты — туманными. Чиновникам не по душе пришлось суворовское стремление к бесконтрольности, да и нагрузки, к которым Суворов приучал своих солдат-строителей, воспринимались как чрезмерные.

Укрепив северные границы империи, Суворов снова отправился на юг, где разработал систему оборонительных сооружений Причерноморья, создал план возможной войны с Турцией. Суворову поручили заняться строительством и ремонтом укреплений — но в Петербурге опасались, что генерал-аншеф слишком рьяно возьмётся за дело и изнурит войска на строительных работах.

Суворов осмотрел Еникольскую и Фанагорийскую крепости, занялся их переустройством. Прибытие Суворова на границу с Турцией не осталось не замеченным в Европе. Русский представитель в Стамбуле писал ему: «Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах, и великое у Порты впечатление; одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются». Между тем Суворову приходилось восстанавливать в застоявшихся войсках дисциплину. В памяти офицеров остались мудрые меры Суворова: узнав о распущенных нравах в Ряжском пехотном полку, где нижние чины то торговали рыбой, то пьянствовали, он потребовал, чтобы каждый в полку наизусть затвердил суворовский военный катехизис. А свободное время солдат он занял интенсивными учениями. Полк пришёл в божеский вид. И — практически без «палочек»!

Интересуют Суворова и вопросы медицинского освидетельствования солдат, а в апреле 1793 г. он пишет Н.И. Салтыкову о гнилом провианте в полках… Завязалась переписка с Военной коллегией, в которую вмешалась и просвещённая императрица. Екатерина прислала в коллегию записку, звучавшую весьма грозно: «Белевского и Полоцкого полков полковников, карасубазарского магазейна провиант кто подрядил, кто в смотрении имел, провиантского штата провиантмейстера или комиссионера — прикажите судить и сделайте пример над бездельниками и убийцами, кои причиной мора ради из воровства и нерадения, и прикажите сделать осмотр прочим магазейнам в той стороне, и на каторгу сошлите тех, кои у меня морят солдат, заслуженных и в стольких войнах храбро служивших. Нет казни, которой те канальи недостойны». Разумеется, к Суворову прибыл решительно настроенный ревизор из Петербурга, и вместе с генералом, которого выбрал для комиссии Суворов, он занялся осмотром провиантских складов. Карасубазарская мука была признана негодной. Суворов торжествовал: маленькая, но победа! Карасубазарский магазин находился в ведении генерал-поручика Андрея Григорьевича Розенберга, который в то время командовал войсками Таврической области и подчинялся Суворову. Уже тогда в отношении Суворова к Розенбергу был заметен холодок. В 1799 г. Розенберг — к тому времени генерал от инфантерии — примет участие в Итальянском и Швейцарском походах, и не всегда будет находить общий язык с Суворовым.

Положение с больными в южнорусских полках оказалось бедственным. Суворов создаёт специальные комиссии, выяснявшие причины болезней. Комиссии работали в полках по-суворовски, от зари и до зари. Нужно было решительно исправлять положение дел с санитарным состоянием армии — и Суворов энергичными действиями за несколько месяцев выправил ситуацию. Немало внимания уделяет Суворов институту ротных фельдшеров. Он давно вник в работу армейских лекарей. Зрелые представления Суворова об устройстве военно-медицинской службы и наиболее эффективных методах её работы отражены в приказе от 31 октября 1793 г. — в этом памятнике военной мысли фельдмаршал коснулся всех мелочей, вплоть до пития кваса.

Профилактику заболеваний Суворов считал более важным делом, чем стационарное лечение. Командиры-суворовцы вместе с фельдшерами должны были приноравливаться к климатическим условиям, принимать меры для предупреждения эпидемий, заботиться о чистоте, которая, как известно, залог здоровья . Суворову удалось найти единомышленника в лице штаб-лекаря Белопольского, который под влиянием своего генерал-аншефа составил «Правила медицинским чинам». Суворов и в отношении к медицине был оригиналом. Считалось, что и здесь он действует не по правилам, но внимание к гигиене и условиям труда было курсом, опережающим время. И от результатов совместной работы Суворова и Белопольского командование не могло отмахнуться: полки стали здоровее, боеспособнее.

Вплотную занялся Александр Васильевич и строительством портовых укреплений в Севастополе. Ещё в годы правления Шагин-Гирея Суворову полюбились эти края: «Подобной гавани не только у здешнего полуострова, но и на всём Чёрном море другой не найдётся», — писал он об Ахтиарской бухте за десять лет до основания Севастополя. Тогда, по инициативе Суворова, там были построены первые укрепления. В XVIII в. город назывался то Ахтиаром (Ахтияром), то Севастополем. Есть все основания считать Суворова основателем этого удивительного крымского города.

Город — «гордость русских моряков» на заре своего существования запомнил крепкую руку Суворова. Генерал-аншеф прибыл в Севастополь 8 февраля 1793 г. Инженер Франц Павлович Деволан представил Суворову план строительства береговых укреплений и смету затрат. Граф Рымникский с удовольствием утвердил этот план, превративший только что основанный Севастополь в укреплённую «цитадель Тавриды». Ведь эти бухты Суворов облюбовал ещё в начале 1780-х! С Деволаном Суворов сперва не нашёл общего языка, они спорили. Однажды во время спора русский француз в отчаянии выпрыгнул в окно. Эта выходка понравилась Суворову, он выпрыгнул вслед за Францем Павловичем. После этого они подружились и сообща работали над строительством укреплений. В ноябре именно Деволану Суворов продиктует свой план войны с Турцией — войны, которая должна была раз и навсегда покончить с опасным геополитическим соперником России, с Османской империей, потому Суворов и называл этот план «окончанием вечной войны с турками». Над ним Суворов работал весь 1793 год. Планы покорения Константинополя, освобождения Греции и восстановления Восточной Римской империи во главе с Екатериной Великой были солью российского православного империализма последней четверти XVIII в. С такими планами носились многие «екатерининские орлы», но Суворову, который имел основания готовиться к скорой войне с Портой, удалось создать проект, учитывающий реальное соотношение военных сил и боевую подготовку войск. С надеждами на столь знаменательную кампанию будут связаны колебания Суворова на первом этапе войны с Польшей, когда генерал-аншеф поначалу не торопился включаться в польские события, готовясь «воевать турка».

Но не все инициативы Суворова встречали понимание в Петербурге. Проекты строительства укреплений в Севастополе и Кинбурне в последний момент не были утверждены. А ведь работы уже шли! Суворов подписал векселя, резонно рассчитывая на государственную казну. Но императрица решила обождать со строительством, и правительство отнесло эти затраты на счёт Суворова. Не помог и старинный друг П.И. Турчанинов, имевший немалое влияние на решение таких вопросов. Суворов вёл с ним и в эти дни достаточно откровенную переписку, но всё не впрок. 21 июня Суворов, загнанный в угол, обращается к Хвостову с просьбой занять 20 000 золотом. Если занять не удастся — Суворов был готов продать новгородские деревни. Но после таких унижений Суворов не считал возможным продолжать службу в Отечестве. Он писал Хвостову: «И не столько оскудение жалко, сколько по оному принуждённо волонтёрство, ибо как после сего глаза казать России?» Но к июлю императрица смилостивилась, написала директору Заёмного банка П.В. Завадовскому: «Отпустите по получении сего 250 тысяч из банка графу Суворову-Рымникскому». С долгами удалось расплатиться, но бездействие в ожидании денег приводило Суворова в ярость. И не всё из намеченного удалось построить… Разочарованный Суворов писал Хвостову: «Истинно не моё дело инженерными миллионами править. Какой бы малой корпус ни был, всё мне лучше быть в поле…» Но, пока не было сражений с картечью, штыковыми атаками и кровопролитием, приходилось тянуть лямку, заботясь о границах империи, возводить крепости, воевать с бумажной волокитой и, конечно, заниматься воспитанием войск.

Императрица, войдя в положение неутомимого генерал-аншефа, решила вознаградить его за нервотрёпку с векселями. Ко второй годовщине Ясского мира Суворов был награждён похвальной грамотой с описанием его военных подвигов и заслуг в постройке «оборонительных зданий и укреплений». Чтобы поправить финансовое положение Суворова, императрица добавила к грамоте драгоценный эполет и перстень с алмазом.

Снабжение армии и нужды военного строительства были в те годы территорией мздоимства, взаимного шантажа купцов и чиновников… Столкновения Суворова с коррупционной системой не добавляли полководцу вдохновения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.