Место Рюрика в родословной русских князей

Место Рюрика в родословной русских князей

 Остается сказать несколько слов о династическом аспекте сказания о призвании Рюрика.

Исследование княжеского именослова Древней Руси выявляет непреложный факт: имя Рюрик было одним из самых непопулярных имен в княжеском роду пресловутых Рюриковичей[194]. Кроме вышеназванного Рюрика Ростиславича, жившего во второй половине XI в., в домонгольской Руси было всего два его тезки: другой Рюрик Ростиславич, великий князь киевский (ум. в 1212 г.), сын Ростислава Мстиславича, и Рюрик Ольгович из рода черниговских князей (ум. в 1204 г.), сын Олега Святославича. То есть ни одна из ветвей Рюриковичей не усвоила его имя в качестве родового. Получается, что особо почитаемым предком летописного Рюрика никак не назовешь.

Более того, анализ древнерусских источников убеждает в том, что в Киевской Руси Рюрик вообще не признавался основателем княжеской династии.

 Один из старейших древнерусских памятников — «Похвала князю Владимиру» (в составе «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона) — называет основателем великокняжеской династии Игоря Старого (мужа Ольги и отца Святослава), совершенно умалчивая о Рюрике. «Похвала Владимиру» была предназначена митрополитом Иларионом для светлых очей князя Ярослава Мудрого и, надо полагать, других представителей княжего двора и церковного клира. Из этого следует, что высшее киевское общество середины XI в. имело совсем другие представления о родословии киевских князей, нежели те, которые обыкновенно приписываются ему в позднейшей исторической литературе.

Точно так же не знает Рюрика и Рюриковичей автор «Слова о полку Игореве». Даже само древнерусское летописание, поставившее Рюрика у истоков княжеской генеалогии, ни разу не называет княжий род Рюриковичами, а только Ярославичами, Мономашичами, Изяславичами, Ольговичами и т. д. В конце концов, мы видим, что вся киевская эпоха обошлась без этого будто бы исконного родового прозвища русских князей.

Дальнейшие наблюдения удостоверяют, что Рюриковичи были вписаны в древнюю русскую историю задним числом. За пределами летописной традиции Рюрик появляется в качестве основателя династии («первым князем») на страницах «Задонщины», произведения второй половины XV в. Затем «князь Рюрик» из рода «римска царя Августа», правитель «Прусской земли», был включен в родословную великих князей митрополитом Спиридоном-Саввой, автором известного «Послания» (первая четверть XVI в.). Правда, здесь Рюрик выступает не столько «отцом-основателем», сколько связующим генеалогическим звеном, посредством которого наследственная власть над миром от цезарей первого Рима передается «вселенским царям православия» Рима Третьего. Октавиан Август, кесарь римский и обладатель всей вселенной, утверждается в этой легенде, перед своей смертью разделил вселенную между братьями и родственниками своими. Одного из братьев — Пруса — он посадил на берегах Вислы и Немана, в стране, что и доныне по имени его зовется Пруссией, «а от Пруса четырнадцатое колено — великий государь Рюрик». По всей видимости, своим новым статусом Рюрик был обязан московским книжникам конца XV — начала XVI в., которые таким образом «исторически» осмыслили два важнейших политических события этого времени: родство дома Ивана Калиты с византийской династией Палеологов и включение новгородских земель в «отчину и дедину» московских государей, в связи с чем потребовалось обосновать их исторические права на обладание наследством господина Великого Новгорода. Только тогда, и никак не ранее, династический термин Рюриковичи приобретает общерусское признание.

Но какую же роль в таком случае отводит Рюрику «Повесть временных лет»? Уж там-то он вроде бы определенно выступает основателем династии. Надо, однако, возразить, что подобное впечатление есть результат поверхностного чтения летописного текста. К счастью, на этот счет имеется прямое указание самого летописца, который сформулировал стоящую перед ним историческую задачу в следующих словах: поведать, «откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть». Поскольку, согласно самому же летописному повествованию, в Киеве «первее» начал княжить Игорь (Олег — это «регент» при малолетнем князе), то совершенно очевидно, что сказание о призвании Рюрика имеет отношение не к династической истории киевских князей, а к вопросу о том, «откуду есть пошла Русская земля», то есть к истории прихода «руси» к «словенам», в результате чего последние «прозвашася русью». Стало быть, Нестор, подобно всем остальным людям Древней Руси, считал основателем киевской династии Игоря Старого; призвание же Рюрика отнесено им к теме возникновения Русской земли, а не основания великокняжеского киевского стола.

Игорь связан с Рюриком искусственно — это видно с первого взгляда, по одному его неправдоподобно растянутому во времени княжению. Этот мнимый сын Рюрика, ради которого захватывается Киев, терпеливо ждет лет до сорока, пока смерть Олега позволит ему наконец покняжить самостоятельно, потом он, находясь в том возрасте, когда другие владыки того времени ложатся в гроб, преспокойно женится (в первый раз!), еще через полтора-два десятка лет, подобно библейскому патриарху, зачинает со старушкой Ольгой единственного сына Святослава и, отметив свое семидесятилетие, бодро отправляется сдирать последнюю шкуру с древлян.

В связи с этим следует обратить внимание на то, о чем почти всегда забывают, а именно что сказание о приходе к ильменским словенам Рюрика с «русью» существует в летописном тексте не изолированно, а является частью обширной исторической концепции, настойчиво проводимой киевским летописецем. Вопрос о том, «откуду есть пошла Русская земля», решается им в русле идеи общеславянского единства, то есть принадлежности восточных славян (прежде всего «полян», «прозвавшихся русью») к единому славянскому миру. Подробный этнографический экскурс, предпосланный рассказу о начале Русской земли, как раз и иллюстрирует эту идею. Перечислив разошедшиеся по белу свету славянские племена, летописец указывает их особое международное место и в то же время не забывает отметить соединяющие их связи, важнейшей из которых оказывается «словеньская грамота». Был один народ славянский, поясняет он, — славяне дунайские, морава, чехи, ляхи и поляне-русь. Первее всего мораве дана была грамота славянская, которая теперь на Руси и у болгар дунайских. А славяне и русские — одно племя: от варягов прозвались русью, а изначала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски; звались полянами потому, что в поле сидели, а язык у них один с другими славянами. Так восстанавливается связь носителей племенного названия «русь», полученного ими от «варягов», с остальным славянским миром. Призвание Рюрика с «русью» является частью летописной концепции, призванной объяснить, каким образом восточные славяне сделались «русскими», не перестав быть при этом славянами, потому что «словеньский язык (народ) и русский — один есть».

Но этнографическое обособление восточных славян от других славянских народов, ясно осознаваемое древнерусским книжником, порождало также мысль об общеплеменном единстве этой ветви славянства. В условиях, когда сами восточнославянские племена жили «кождо своим обычаем», когда понятие «русин» относилось преимущественно к населению Среднего Поднепровья и социальной верхушке киевского общества, когда, наконец, в составе государства находилось больше двух десятков не затронутых ассимиляцией иноязычных племен, это чувство восточнославянского единства могло найти выражение не в народной, национальной идее, пока еще слишком темной и сложной для тогдашнего сознания, а в идее общего отечества — Русской земли. И вот, чтобы распространить понятие «Русская земля» на Новгородскую землю, киевский летописец использовал предание о приходе к «словенам» Рюрика с «русью», за правдивость которого ручалось то обстоятельство, что оно было почерпнуто из самого же новгородского фольклора, питаемого вендскими преданиями. Никакого собственно династического смысла история о призвании Рюрика не имела.