1. Три силы

1. Три силы

Одной из характерных черт Махновского движения является категорическое неприятие союза с белыми. Почему бы, воюя с красными, не вступить в союз теперь с белыми? Такие мысли посещали Григорьева. Но Махно был теснее связан с крестьянской почвой, и его неприятие белых было делом принципа. Несмотря на то, что некоторые крестьянские отряды переходили на сторону белых, популярность крестьянского вождя могла сохраняться только при условии, если он отмежёвывался от белых режимов. Крестьянская масса воспринимала реставрацию старой России как большее зло. Коммунисты отступили от идеалов революции, давшей крестьянам землю, но их безобразия — явление временное, вызванное обстановкой войны и смуты. А вот если победят белые, то землю точно отберут. Не сразу, так потом. Коммунистические начальники — это выбившиеся в люди «свои», люди, говорящие народным языком. Наиболее «вредных» из них нужно убивать, но в принципе начальники и должны быть «из наших». Белое руководство — это прежняя царская элита, даже если оно и выступает за республику. С победой белых вернутся и помещики, и урядники, и вся унизительная система сословного неравенства, при которой они жили испокон. Попробовав жить иначе, крестьянство уже не хотело возврата. Если с большевиками у крестьян возникли социальные противоречия, то с белыми помимо социального существовал и более глубокий социально-культурный конфликт. Это был раскол между народом и элитой, заложенный на уровне мировосприятия ещё во времена Российской империи. Две культуры, существовавшие в России со времён Петра, к 1917 г. так и не срослись. Вся культура белого движения — будь то погоны офицеров и стиль газет — всё сигнализировало: с победой белых вернутся прежние порядки, прежние опостылевшие иерархия и элита, прежняя эпоха.

Много веков крестьянство жаждало земли и воли. Февраль дал волю, Октябрь — землю. Пока антибольшевистский лагерь возглавляли эсеры, симпатии крестьян были скорее на стороне последних, но и особенно активно сражаться не хотелось. И большевики, и демократы гарантировали земельный передел. Большевики были хуже, так как более жёстко реквизировали продовольствие, лошадей, проводили мобилизации.

Но постепенно на территории Комуча, которая стала центром сопротивления большевизму, происходил процесс перехода к авторитарному режиму. Милитаризация жизни, рост влияния офицерства, усиление консервативных социально-политических группировок привели к передаче власти от Комуча к Директории — либерально-социалистической коалиции, подобной Временному правительству. В ночь на 18 ноября 1918 г. военные свергли и её, передав власть адмиралу Колчаку.

Революция в Сибири продолжалась, хотя и была придавлена. Диктатура, которую возглавили военные и партия российского либерализма — кадеты, начала с повторения «подвига» большевиков — разгона остатков Учредительного собрания — Съезда членов Учредительного собрания, в которое преобразовался Комуч. Это странное на первый взгляд сходство между большевиками и либералами объяснимо: и те, и другие, сделав своим лозунгом свободу и демократию, были в то же время уверены в том, что достичь их можно через собственную диктатуру и ограничение гражданских свобод. В результате, как только демократия вступила в противоречие с их курсом, большевики и кадеты пошли на её уничтожение, возмущаясь по ходу дела «узкопартийными» интересами, получивших больше голосов избирателей социалистов. Эти события лишний раз подтверждают, что сами по себе «либеральные» лозунги вполне могут сочетаться с крайне авторитарным режимом.

Свержение Директории коренным образом изменило характер борьбы в ходе гражданской войны. Первоначально на полях сражений столкнулись принципы Февральской революции и Октябрьского переворота, революционная демократия и авторитарный коммунизм.

После падения Директории и разгона депутатов Учредительного собрания главной силой, противостоящей коммунистам, стало Белое движение. На этом основании его вожди считали себя принципиальной альтернативой большевизму и удивлялись, почему население не разделяет этой их уверенности. «Пойдёт ли народ за нами или по-прежнему останется инертным и пассивным между двумя набегающими волнами, между двумя враждебными станами»[423], — рассуждал Антон Деникин.

Но народ не был пассивен. Перед лицом наступления Деникина (как перед этим Колчака) крестьяне повалили в повстанческие отряды на белой территории и даже в Красную армию. Народ, уже выказавший свою враждебность коммунистам, не считал белых спасителями.

Революционная демократия, включавшая и эсеров разных направлений, и анархистов, противостояла коммунистам-марксистам в принципе. Одни строили общество экономического централизма, другие боролись за общество, построенное на основе самоуправления. Какое место занимали белые в этом противостоянии?

Белое движение установило открытую диктатуру и в этом отношении не отличалось от большевиков. В указаниях А. Деникина Особому совещанию при главнокомандующем говорилось: «Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать, всякое противодействие власти — и справа, и слева — карать… Суровыми мерами за бунт, руководство анархическими течениями, спекуляцию, грабёж, взяточничество, дезертирство и прочие смертные грехи — не пугать только, но и осуществлять их… Смертная казнь — наиболее соответственное наказание»[424]. В условиях широкого распространения таких «грехов», как лидерство в «анархических» (то есть левых) течениях, спекуляция (то есть торговля по «завышенным» ценам) и дезертирство — это программа массового террора.

Но и те слои населения, которые готовы были пожертвовать завоеваниями революции ради восстановления порядка и прекращения смуты, тоже быстро разочаровывались в белых. Действуя под лозунгами порядка и законности, белые были не меньшими грабителями, чем большевики, их офицеры и солдаты творили произвол, пороли крестьян шомполами и расстреливали людей без особенных разбирательств.

Занимая города, белые начинали методичный подсчёт жертв красного террора, тщательно описывали наиболее яркие примеры: «в Харькове специализировались на скальпировании и «снимании перчаток»»[425], — повествует А. Деникин о зверствах ЧК. Но когда белые отступили, красным было чем ответить. Вот только одно свидетельство: «Настроение населения Украины в большинстве на стороне Советской власти. Возмутительные действия деникинцев… изменили население в сторону Советской власти лучше всякой агитации. Так, например, в Екатеринославе, помимо массы расстрелов и грабежей и пр., выделяется следующий случай: бедная семья, у которой в рядах армии сын коммунист, подвергается деникинцами ограблению, избиению, а затем ужасному наказанию. Отрубают руки и ноги, и вот даже у грудного ребёнка были отрублены руки и ноги. Эта беспомощная семья, эти пять кусков живого, мяса, не могущие без посторонней помощи передвинуться и даже поесть, принимаются на социальное обеспечение республики»[426].

Зверства творили солдаты всех сил гражданской войны. Но для белых их зверства были приговором. Никто, кроме них, не ставил в центр своей агитации восстановление «законности». Та часть населения, которая надеялась на белых, ждала от них именно законности, как от большевиков ждали земли и социальной справедливости, от Махно — воли и защиты крестьянских интересов. Явив вместо законности грабежи и зверства, белые показали населению, что от них нет никакой пользы, кроме вреда.

Порассуждав о бандитской сущности всех своих противников, даже Деникин признаёт: «набегающая волна казачьих и добровольческих войск оставляла грязную муть в образе насилий, грабежей и еврейских погромов»[427].

Ничем не лучше были и колчаковцы. При подавлении крестьянских выступлений А. Колчак рекомендовал своим подчинённым уничтожать (то есть казнить) «агитаторов и смутьянов» (такая расплывчатая формулировка позволяла ставить к стенке любого недовольного новой властью), брать заложников, которых расстреливать, а их дома сжигать, если местные жители дают властям неверные сведения. Колчак предлагает брать пример с японцев, которые сжигают деревни, «поддерживающие» повстанцев[428].

После того, как флер «законности» слетал, социально-политическое лицо белых определялось стремлением к возвращению «законных» привилегий старой элиты. Для крестьян это означало, что у них отрежут землю в пользу помещиков или возьмут за неё выкуп. Такая перспектива делала крестьян потенциальными партизанами.

Методы взаимоотношений белых с крестьянами диктовались логикой военного остервенения и быстро сравнялись в жестокости с красными. Но у белых были и отличия, и не в их пользу. Характеризуя эволюцию белого движения, один из его идеологов В. Шульгин пишет: ««Почти что святые» и начали это белое дело, но что же из него вышло? Боже мой!.. Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов»… Деревне за убийство было приказано доставить к одиннадцати часам утра «контрибуцию» — столько-то коров и т.д. Контрибуция не явилась, и ровно в одиннадцать открылась бомбардировка.

— Мы, — как немцы, сказано, сделано… Огонь!..

Кого убило? Какую Маруську, Евдоху, Галку, Приску, Оксану? Чьих сирот сделало навеки непримиримыми, жаждущими мщения… «бандитами»?…

Мы так же относимся к «жидам», как они к «буржуям». Они кричат: «Смерть буржуям», а мы отвечаем: «Бей жидов»»[429]. Шульгин вспоминает о разговоре с офицером перед «профилактическим» обстрелом крестьянской деревни: «Ведь как большевики действуют, они ведь не церемонятся, батенька… — Это мы миндальничаем… Что там с этими бандитами разговаривать?»[430]

И белые не церемонились, доставляя народу выбор между офицерской и пролетарской диктатурами. Крестьяне в 1919–1920 гг. из двух зол предпочли второе.

В случае гипотетической победы Белого движения развитие нашей страны пошло бы, конечно, не так, как это случилось в Советскую эпоху. В этом смысле альтернатива была, и как показывает опыт Европы, это была альтернатива между коммунизмом и фашизмом. В 20–30-е гг. Европа и Северная Америка шли к индустриальной системе социального государства. Это развитие могло идти трем путями — коммунистическим, нацистско-фашистским и социал-либеральным (включая сюда и варианты, предлагавшиеся демократическими социалистами). В России последний из этих путей в обход тоталитаризма открывала победа тех или иных социалистов, кроме коммунистов. Две первые возможности вели по тоталитарному пути. Коммунистический путь нам известен. «Белый» путь уже в период гражданской войны заметно коричневел, как коричневели и другие диктаторские режимы Европы в первой трети XX века. Фашистские тенденции контрреволюционного авторитаризма по мере дальнейшей модернизации имеют тенденцию к усилению.

Коренное отличие фашистского варианта тоталитаризма от коммунистического — консолидация общества на основе национальных, а не социальных приоритетов, сохранение старой правящей и имущественной элиты. Это не лучшим образом согласуется с задачами модернизации и интеграции возбуждённых масс в новый социальный порядок. Национал-авторитарная контрреволюция в Европе была жизнеспособна либо при условии изначальной слабости революционного движения, либо при массированной поддержке извне. Российская революция была одной из мощнейших за всю историю мира, а поддержка Антанты своих белых союзников — неуверенной и недостаточной для такой большой страны, как Россия. Так что белых могли спасти только грубые просчёты революционеров.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.