ФРАНЦУЗСКАЯ МОНАРХИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ФРАНЦУЗСКАЯ

МОНАРХИЯ

Когда в октябре 1285 г. Филипп IV Красивый стал королем, он был одиннадцатым прямым потомком по мужской линии в династии Капетингов и представлял монархическую традицию, закрепленную восшествием на престол Гуго Капета в 987 г.83. Первоначально власть этой династии была, по сути дела, ограничена пределами королевского домена с центром в Иль-де-Франс, однако постоянное усиление влияния Капетингов как верховных суверенов — сперва незначительное и среди более мелких феодалов, а затем и среди крупных, во время конфликта с могущественной Анжуйской державой в период правления Филиппа II (1180-1223) — значительно повысило их авторитет и реальную власть. Благодаря победам Филиппа II над английским королем (он же граф Анжуйский) Иоанном Безземельным к французскому королевскому домену были присоединены Нормандия, Анжу, Мен и Турень. Последующее расширение королевского домена за счет завоеванных территорий происходило в течение всего XIII в. Графство Тулузское пало после крестового похода против альбигойцев ив 1271 г. было тоже присоединено к королевскому домену. Монархию поддерживала и церковь, которая преподносила власть королей как ниспосланную свыше; церкви в свою очередь была выгодна поддержка светских правителей и стабильность государства, которую сильный правитель мог обеспечить. Священная природа королевской власти еще более подчеркивалась пышной и изысканной церемонией коронации и помазания в Реймсе; согласно легенде, священное миро для помазания было принесено голубем из Рая специально для крещения Хлодвига в 496 г. и с тех пор никогда не убывало. Со времен Робера II (996-1031) все более распространялось верование — отчасти из-за предрасположенности людей считать монархическую власть ниспосланной свыше, — что Капетинги обладают способностью излечивать золотуху одним прикосновением84.

Именно дед Филиппа IV Красивого Людовик IX Святой (1226-1270) придал власти Капетингов более амбициозную интерпретацию, чем это было до него, поскольку и сам Людовик Святой верил — причем куда более истово, чем все его предшественники, — что получил свой трон прямо из рук Всевышнего и что обязанностью его поэтому является управление королевством в строжайшем соответствии с христианскими принципами, которым он намерен был неотступно следовать как в личной жизни, так и в делах государственных. В результате, эксплуатируя представления о якобы сакральном характере королевской власти Капетингов, он смог выдвинуть идею «христианнейшего государя»85, которая, будучи доведенной до логического конца, полностью противоречила идее феодальной иерархии. В конечном итоге король обязан был исполнить священный долг по спасению своего народа, несмотря на любые созданные людьми ограничения и помехи. Л потому Людовик IX завещал преемникам весьма специфичную, «священную», функцию, характерную исключительно для французской монархии. В предисловии к жизнеописанию Людовика IX и его сына Филиппа III современник Филиппа IV Гийом де Нанжи, монах из Сен-Дени, особо перечислил, какие обязанности и какую ответственность возлагает эта функция на Филиппа IV. Он отослал свой труд королю, дабы тот, «осознав благость поистине достойных всяческой похвалы действий предшествующих государей, его деда и отца, считал их образцом добродетели и всматривался в них, как в зеркало, радуясь перед лицом Господа нашего тому, что происходит из столь замечательного и благородного рода, достойного всяческой похвалы»86.

Таким образом, Филиппу IV досталась столь богатая «руда», что из нее с легкостью можно было сковать то, что впоследствии было названо «политической теологией»87, т. е. средство для воспитания верноподданнических чувств. Однако эффективность этого в значительной степени снижалась отсутствием общегосударственного аппарата управления, который соответствовал бы далеко идущим планам Капетингов. Примитивную управленческую структуру прошлых веков необходимо было усовершенствовать. Филипп II уже начал этот процесс, назначив чиновников (получавших от короля жалованье) на некоторые посты в королевском домене; этих чиновников называли на севере бальи, а на юге — сенешалями. В то же время в центральных областях страны были расширены старые административно-хозяйственные институты, не справлявшиеся уже со все увеличивавшимся потоком документации, вызванным юридической и военной деятельностью светских властей. Были учреждены постоянные административные должности. Подобные перемены не могли не сказаться на изменении самой природы управления государством, однако же основные цели короля пока оставались прежними. Создание корпуса чиновников на жалованье, установление постоянных государственных институтов, зарождение «эмбрионального» аппарата управления в Париже — все это уже вполне могло помочь осуществить основные задачи Капетингов: усилить феодальные права монархии и стать верховными суверенами. Однако следовавшим за Людовиком Святым французским королям оказалось все труднее воплощать эту идею в жизнь, ибо практические возможности не поспевали за их желаниями. Филипп IV Красивый был первым из монархов, кому довелось вплотную столкнуться с подобными проблемами, произраставшими непосредственно из тех побед, которые Капетинги одержали как феодальные монархи и верховные суверены.

Вряд ли когда-либо удастся воссоздать точный облик короля Филиппа IV, однако современники, похоже, единодушно считали его статным красавцем, бледнолицым и светловолосым. Он был прекрасным рыцарем и охотником88. Однако его личность как бы заслоняет от нас небольшая группа государственных деятелей, которые, похоже, и «делали политику», т. е. формулировали и осуществляли задачи государства. С 90-х годов XIII в. главной фигурой среди них являлся Пьер Флот, хранитель печати и канцлер королевства, занимавший эти посты до самой своей смерти в 1302 г. Затем, в 1307 г., хранителем печати стал Гийом де Ногаре, оказывавший огромное влияние на короля до своего последнего дня — он умер в 1313 г. Однако примерно с 1310 г. королевский камергер Ангер-ран (Энгерран) де Мариньи становится, по всей видимости, также одной из наиболее влиятельных фигур среди советников короля. Флот, родом из Дофине и весьма знатного происхождения, и Ногаре, родом из-под Тулузы, посвященный в рыцари самим королем в 1299 г., были юристами, наиболее яркими представителями так называемых легистов, которые заняли столь выдающееся положение при Филиппе IV89. Тесно связан с Ногаре также другой легист, Гийом де Плезиан (Плезьян), который часто действовал от имени Ногаре. Мариньи был менее типичен в этом узком кругу близких королю лиц. Он происходил из небогатой дворянской семьи из норманской части Век-сена и не был столь блестяще образован, как королевские легисты. Его по-настоящему сильной стороной были финансы и дипломатия, и, став в 1308 г. главой финансового ведомства, действовал он весьма эффективно. В последние три-четыре года правления Филиппа Красивого вся переориентация королевской политики, отказавшейся от великих юридических битв под руководством Флота и Ногаре, произошла, похоже, под самым непосредственным влиянием Мариньи90.

Свидетельства современников короля Филиппа не слишком хорошо помогают проникнуть за ту «ширму», которой «отгородили» его от истории королевские министры. Когда эти современники бывали недовольны действиями короля, они чаще всего прибегали к расхожим аргументам. Так, например, монах Ив из Сен-Дени считал, что грабительские денежные реформы и тяжкие поборы «в значительной степени производятся по подсказке советников короля, а не по воле самого государя»91. Не все, впрочем, были настолько ограниченными. Анонимный автор, писавший в первые годы правления Филиппа IV, критиковал короля за то, что тот окружил себя «вилланами», т. е. ворами и бандитами всех мастей, людьми, которые уже по природе своей жестоки, испорченны и злобны. Эти люди, считал он, подобны язве, которую необходимо исцелить, чтобы все государство выздоровело. Справедливость и не ночевала в королевстве, потому что король почти все свое время проводит на охоте, писал этот автор92. Еще более прямо высказывался Бернар Сэссе, епископ Памье, которому пришлось сурово поплатиться за свои слова. Как то было указано в доносе на него, епископ сравнивал короля с совой, которую птицы в древности избрали своим царем из-за ее необычайной красоты, хотя на самом деле сова оказалась птицей совершенно никчемной. Епископ якобы утверждал далее: «таков и наш французский король, который красивее всех на свете, но только и умеет, что пялить на других глаза, как сова». И далее: «Хуже того: королевству французскому суждено пережить свое падение именно во время правления этого короля, поскольку он десятый по счету король со времен Гуго Капета» — так якобы говорил ему Людовик Святой, когда Сэссе был еще аббатом Памье93. Другие же современники Филиппа IV, напротив, его идеализировали. Гийом де Ногаре, чье возвышение и последовавшее благосостояние почти полностью зависели от королевской милости, выступил на заседании суда, посвященного расследованию преступлений Бонифация VIII и состоявшегося уже после кончины последнего, с таким панегириком королю:

Господин наш король — прямой потомок французских монархов, которые начиная с далекого предка господина нашего короля Пипина Короткого все были людьми богобоязненными, пламенными и стойкими защитниками истинной веры и Святой матери-церкви. Они изгнали из ее лона множество вероотступников, однако более других отличился в защите веры и Господа наш государь. Он всегда был строг и целомудрен — как до брака, так и вступив в него — и всегда отличался особой скромностью и сдержанностью как в облике своем, так и в речах, ничем не проявляя ни гнева своего, ни неприязни к кому-либо, и всех любил. Он — воплощение милосердия, доброты, сострадания и благочестия, истинно верующий христианин. Он строит храмы Божий, он добродетелен и прекрасен ликом, он великодушен и добр даже к своим врагам, когда им приходится предстать перед ним, и это его руками Господь творит настоящие чудеса, исцеляя больных94.

Современная же точка зрения по поводу Филиппа IV примерно такова: этот монарх был центральной контролирующей и управляющей силой в королевстве, организатором его внешней и внутренней политики, внимательнейшим образом следившим за исполнением своих указов, так что он никак не может рассматриваться как бесполезная и безликая фигура, «лицо» которой составляют его министры, заправляющие всем. Ближайших помощников он выбирал себе сам, и за все годы его правления ни один из них не играл в делах Филиппа первую скрипку, подменяя его самого95. Пресловутое «равнодушие» и некую отчужденность Филиппа IV молено, видимо, воспринимать как умышленную попытку соответствовать облику «христианнейшего» короля, каковым считался его дед, любимый в народе.

К 1285 г. могущество этого представителя Капетин-гов стало очевидным: было обеспечено всеобщее признание его верховным сувереном всей Франции и поддержка церкви, возвышавшая его практически до уровня первосвященника, и, наконец, он безусловно являлся потомком знатнейшего древнего рода законных правителей Франции. Однако же уязвимость подобного наследства проявилась лишь с течением времени. Четыре крупных феодальных владения не входили в состав королевского домена, и каждый из них представлял отдельную с ложную проблему, что отнюдь не способствовало процессу централизации Французского государства, столь успешно начатому Филиппом II и Людовиком IX. Это были Фландрия, Аквитания вместе с Гасконью, Бретань и Бургундия. Особое положение двух последних оказалось связанным с весьма яркими событиями XIV и XV вв., однако и Фландрия, и Аквитания с Гасконью также причинили французской монархии немало беспокойства.

Особый статус герцогства Аквитании был закреплен Парижским договором (1259) между Людовиком IX и Генрихом III Английским. Генрих III отказывался от претензий Плантагенетов на утраченные территории бывшей Анжуйской державы, однако договор подтвердил его права на это владение как герцога Гасконского, вассала короля Франции. Французской монархии всегда хотелось покорить Аквитанию, как и уже присоединенные к королевскому домену территории, или же, по крайней мере, сделать ее более послушной центральной власти. Возможности для этого предоставлялись достаточно часто, ибо, согласно сеньориальному праву, аквитанские вассалы английского короля имели право обращаться с жалобами в королевский суд, т. е. в Парижский парламент, если считали, что с ними обошлись несправедливо. Однако в данном случае французское вмешательство в подобные споры имело куда более серьезные последствия, чем в большинстве других феодальных владений, ибо создавалась конфликтная ситуация не просто с герцогом Аквитанским, но с королем Англии, который мог мобилизовать не только ресурсы этого герцогства, но и прочих своих владений, а также обратиться к союзникам среди других государств Европы. В 1295 г. латентная форма соперничества, порожденная необычным статусом данных земель, вылилась в яростное морское сражение между Аквитанией и Нормандией. Реакция была обычной для сеньориального права. Филипп IV приказал Эдуарду I — как сеньор своему вассалу — предстать перед парламентом. Короля в суде представлял его брат, Эдмунд Ланкастер. Было решено передать основные крепости герцогства Аквитания под контроль представителей французского короля на сорокадневный период, в течение которого будет длиться судебное расследование. Однако представители французской монархии спровоцировали конфликт — в полном соответствии с методами феодальной захватнической политики, столь характерной для Капетингов, — тем, что явно не спешили возвращать крепости их прежним владельцам. Разразилась война. В 1294-1296 гг. королевские войска захватили большую часть Гаскони, а на следующий год даже собрали флот для вторжения в Англию. И, хотя в 1298 г. по инициативе папы Бонифация VIII было заключено перемирие и шли переговоры о браке <Маргарита, сестра Филиппа, вышла замуж за Эдуарда I, а Изабелла, дочь Филиппа, — за Эдуарда II.>, основные проблемы оставались нерешенными96.

В этот период король Эдуард I был серьезно озабочен собственными проблемами — с Уэльсом и Шотландией — а потому весьма рассчитывал на субсидии со стороны своих «континентальных» союзников, наиболее важным из которых был Ги де Дампьер, граф Фландрии. Основная власть во Фландрии принадлежала крупным феодалам, однако там имелись уже и крупные города, обязанные своим благополучием текстильной промышленности, которая бурно развивалась за счет английской шерсти. Власть в городах оспаривали городской патрициат и ремесленные цехи, и, желая прибрать к рукам эти города, французская монархия обязана была принимать во внимание все факторы. Французы яростно настаивали на своих правах, поскольку граф Фландрии был вассалом французского короля, и ввели жестокие налоги. Пятидесятая часть общего годового налога, которую должны были уплатить дополнительно города Фландрии для поддержки военных действий против Англии, оказалась столь тяжким бременем, что это подтолкнуло графа Фландрии к союзу с Англией. Тут же последовал ответный удар со стороны Франции — она ввела войска на территорию Фландрии и в 1297 г. одержала над ней победу. Когда король Эдуард в 1298 г. заключил с французами мир, Ги де Дампьер оказался в изоляции. К 1300 г. французы легко сумели захватить главные города графства, и дело шло к аннексии Фландрии. Однако граф по традиции обратился за поддержкой непосредственно к городским ремесленникам, ибо городской патрициат, т.е. правящая верхушка городов, всегда был отчетливо профранцузским. Попытки французских оккупационных сил собрать дополнительные налоги с городских общин лишь обострили конфликт — патрициат городов перенес всю тяжесть новых поборов на ремесленников. Результатом явилось восстание в Брюгге, начавшееся 18 мая 1302 г. и известное как «Брюггская заутреня», во время которого погибло множество французов. Это восстание послужило началом затяжной и дорогостоящей войны против французского господства во Фландрии. В июле 1302 г. сильное французское войско было разбито фламандцами при Кур-тре, где погиб Пьер Флот. Франция так и не смогла оправиться от этого серьезного поражения, хотя в Мон-ан-Пе-вель в августе 1304 г. фламандцы были вынуждены отступить и заключить в Ати-сюр-Орж мирный договор. Формально условия договора были весьма жесткими: прекращение сопротивления городов, выплата графом Фландрии огромной контрибуции, отправка жителей Брюгге в искупительное паломничество — однако этот договор так никогда и не был до конца воплощен в жизнь, потому что у французской монархии не хватало сил для решающего удара. Несмотря на то что несколько фламандских городов были оккупированы французами в качестве гарантии выполнения условий договора, несмотря на переговоры в Турне в 1311 г., несмотря на аннексию Дуэ, Бетюна и Лилля и присоединение их к королевскому домену, Фландрию не удалось окончательно покорить, и эта проблема еще долго продолжала тревожить преемников Филиппа IV97.

Существование аквитанской и фландрской проблем влекло за собой неслыханные расходы, к которым французская монархия XIII в. готова не была. Положение дел с самого начала осложнялось оставшимися от предыдущего монарха, Филиппа III, долгами, образовавшимся в результате необдуманно предпринятого крестового похода против Арагона, стоившего не менее полутора миллионов турских ливров98. То, что прежде было всего лишь насильственным применением сеньориального права — которое к тому же часто применялось не полностью и с известными уступками, — теперь грозило крупномасштабными и затяжными войнами, которые опять-таки требовали денег. В течение всего правления Филиппа IV основные проблемы коренились именно в финансовой слабости государства. Французская монархия не получала достаточно регулярных денежных поступлений в виде налогов, чтобы содержать постоянную армию, и вынуждена была довольствоваться отдельными выплатами, полагавшимися в чрезвычайных обстоятельствах, и феодальным войском, имевшим сомнительную ценность и малопригодным для ведения войны в сложившихся условиях. Кроме того, хотя Филипп IV и создал общегосударственный аппарат управления, в котором произошло уже определенное разделение функций, если сравнивать с первыми успехами Капетингов в этой области, и были созданы две палаты — Денежная палата (Chambre aux Deniers) и Счетная палата (Chambre des Comptes), ведавшая доходами казны, однако процесс этот был еще далек от завершения. В то же аремя численность находившихся на жалованье чиновников, служивших в аппарате управления, была недостаточной, а в их отношении к делу отсутствовала объективность, свойственная современной гражданской службе. Именно с этими, ярко проявившимися в период правления Филиппа IV, недостатками государственной власти в первую очередь связаны насилие и раскол, характерные для этого времени и порожденные многочисленными попытками короля Франции подчинить себе Фландрию и Аквитанию. Среди прочих жертв французской монархии, метавшейся в поисках решения всех этих проблем, оказались и тамплиеры. Нападки на орден тамплиеров должны рассматриваться в контексте тех методов, какими пользовались французское государство в попытке как-то разрешить острейшие финансовые трудности.

Помимо средств, получаемых со своего домена, король имел право на платежи вассалов по случаю посвящения в рыцари старшего королевского сына и замужества старшей королевской дочери, что и было ему выплачено соответственно в 1313 и в 1308 гг., однако подобные выплаты вряд ли способны были покрыть расходы на затянувшуюся войну. Необходимо было найти новую, более общую и регулярную форму взимания налогов. Древняя повинность всех мужчин защищать, в случае призыва на службу, свое королевство, сперва представлялась весьма многообещающим условием для регулярных поборов на оборону государства. Серьезная попытка действительно собрать подобный налог была предпринята в 1295-1300 гг., а также в следующие пять лет, однако результаты оказались неутешительными. Сперва пытались делать .эти поборы в виде некоего общего налога в размере одной сотой или одной пятидесятой части дохода или капитала. Однако сопротивление этому нововведению было упорным, и налог выплачивался нерегулярно. Чиновники часто были вынуждены заключать сделки с местными властями, а порой и довольствоваться суммами значительно меньшими, чем запрошенные сначала, желая побыстрее получить хоть какие-то деньги, ибо в разгар очередной военной кампании промедление могло грозить серьезной опасностью. Начиная с 1300 г. чиновники вынуждены были окончательно признать, что выплата общего налога заменяет военную службу, и в таких случаях более не пытались собрать еще и военную подать. Но даже и при этом пилюлю, т. е. требование об уплате налога, приходилось немного «подсластить» — особенно когда сборщики налогов имели дело со знатью. Кое-кто из крупных феодалов имел право собирать собственное войско и посылать его в королевскую армию, и после того, как чиновники сообщали им, какой налог они должны уплатить государству, феодалы собирали его со своих подданных в больших размерах и, разумеется, не без выгоды для собственного кармана. Переговоры с отдельными феодалами или с собраниями нотаблей часто были связаны с целым рядом уступок — подтверждением старинных привилегий, обещанием освободить от всех прочих поборов или насильственных займов, а также особым запретом на поборы в случае заключения мира. При Филиппе IV схема сбора общего налога все еще была неразрывно связана с той или иной конкретной войной или военной кампанией; чиновникам не удавалось обеспечить регулярные поступления в годовой бюджет безотносительно к состоянию государства в данный момент. Ярким свидетельством этих неудач служит тот факт, что после 1305 г. государственные чиновники старались избегать дополнительных поборов и вплоть до 1313 г. собирали с мирян только два основных вида налогов99.

Однако же им не было никакого дела до тех, кто стоял на самой нижней ступени социальной иерархии, и насилие со стороны сборщиков налогов, а также привлечение простых людей в суд были явлениями повсеместными. Особенно это было характерно для южных районов Франции, в XIII в. присоединенных к ней силой и считавшихся «зараженными ересью». Существуют записи целой серии жалоб, поданных в королевский суд девятью общинами графства Тулуза в 1298 г., по поводу насильственных денежных поборов, взимавшихся с населения королевскими чиновниками, в частности Пьером де Латийи и королевским сержантом Раулем де Брейи, в 1297 г.100. Весьма типична история с селением Лорак, община которого насчитывала не более пятисот человек, расположенного неподалеку от Кастельнодари в теперешнем департаменте Од. Однажды осенью 1297 г., во вторник, двое агентов Латийи и Брейи, нотариус Раймон Дюран и некто, известный под именем Симоне, явились в это селение с отрядом из двух дюжин вооруженных людей, чтобы собрать налоги, которые, по их утверждениям, община задолжала в королевскую казну. Прибывшие взялись за дело, «засучив рукава»: они грабили дома, унося даже одежду и постельное белье, а порой и выбрасывая хозяев дома на улицу, запирая двери и забирая себе ключи. Согласно показаниям свидетелей из этой деревни, они затем созвали пятьдесят или шестьдесят наиболее уважаемых членов общины на постоялом дворе и объяснили им, какую сумму необходимо собрать. Одного человека, который отказался идти на это собрание, погнали туда пинками. Затем консулов и нотаблей заставили следовать в Тулузу для встречи с Латийи и Брейи, однако там их встретил другой королевский чиновник, Гийом де Годье, заявивший, что они не смогут покинуть город, пока не дадут согласие собрать требуемую сумму. Через некоторое время они сдались, согласившись выплатить огромную для такой маленькой общины сумму — 25 000 тулузских су — в течение ближайших пяти лет или же 30 000 тулузских су (т. е. 3 000 турских ливров) в течение ближайших десяти лет. Теперь требовалось, чтобы достигнутое соглашение было одобрено всей общиной, и двумя неделями позже Дюран среди бела дня со своим отрядом снова явился в селение Лорак и велел главам семейств — всего от 150 до 300 человек — собраться в том помещении, где подавались жалобы для рассмотрения в королевском суде. Когда Дюран сообщил жителям, что представители общины согласились с требованиями чиновников, толпа долго роитала, а потом единодушно выразила нежелание платить. Тогда Дюран запер собравшихся в этом помещении и у обоих выходов поставил вооруженную охрану. Люди просидели взаперти до утра, а утром Дюран заявил им, что они не выйдут на свободу, пока не подтвердят достигнутое соглашение. Этим он, видимо, сломил сопротивление селян, и каждый из них по очереди, проходя мимо Дюрана, клялся на Библии, что поддержит грабительское соглашение.

Однако не успели еще сборщики налогов завершить дела в Лораке, как люди Дюрана снова заявились туда и приезжали два раза подряд. В первый свой приезд они потребовали 37,5 ливров, чтобы «возместить убытки» Дюрану и его бандитам, а когда жители эту сумму уплатить отказались, старейшин и еще восемь человек из деревни схватили и увезли в поместье Дюрана, где им опять стали угрожать. Затем Дюран «любезно» сообщил, что если они не в состоянии заплатить, то его зять может одолжить им эту сумму. Зятем его был агент одного тулузско-го ростовщика, который потребовал с них 15 ливров в качестве процента за предоставление искомых 37,5 ливров. Во второй раз отряд Дюрана явился в деревню, чтобы забрать первый взнос в счет общего налога с деревни. Община уплатить эту сумму не могла, и была приведена в действие обычная процедура конфискации движимого имущества, зерна, скота и птицы.

Жалобы общины Лорак и еще восьми других общин оказались столь вопиющими, что в 1298 г. было проведено расследование, но, судя по выступлениям адвокатов, Латийи и Брейи и не подумали раскаиваться в содеянном, ибо в суде было заявлено, что если конфискация имущества и имела место, то она была оправданна, поскольку подобные действия предписывает «закон и местный обычай», когда должники короля отказываются платить налог. Однако же консулы согласились платить, попросив «не применять угрозы или насилие», а главы семейств если и были задержаны на какое-то время, то «не более чем на час», и сделано это было по просьбе консулов, «потому что община не понимала, что эта подать (taille) собирается в счет общего налога». Чиновники и легисты, присутствовавшие при встрече с представителями общины Ло-рак в Тулузе, показали, что те имели, расставшись со сборщиками налогов, очень довольный вид и горячо их благодарили. Один чиновник сказал даже, что лица у селян были радостные, потому что они первыми в тулузс-ком графстве уплатили общий налог. Это странно противоречит показаниям свидетеля из Лорака, который заявил, что «при сборе налога некоторые жители даже плакали от горя и отчаяния»101. Таким образом, данное расследование, видимо, имело результатом лишь усиление жестокого гнета в этих областях страны и весьма мало сказалось на количестве собираемых в виде налога денег, да и ни Латийи, ни Брейи, похоже, никакого наказания не понесли; можно полагать, что в 1303 г. на юге Франции очередные денежные поборы осуществлялись уже несколько иначе и на иных основаниях102.

Вторым вполне реальным и часто используемым способом изъятия денег было настойчивое преследование какой-нибудь одной социальной группы. Так, при Филиппе IV Красивом весьма сильно пострадало духовенство , которое платило либо десятую часть всех своих доходов, либо аннаты, либо и то и другое, причем за период 1285-1314 гг. поборы взимались 24 раза. В соотношении со своей численностью духовенство выплачивало Филиппу на ведение его войн гораздо больше любой другой социальной группы103. Срочность и жесткость мер, предпринятых Филиппом против Бонифация VIII, особенно очевидны, если взглянуть на них под этим углом зрения. Истоки желания получать как можно больше фиксированных налогов со служителей церкви кроются во временах крестовых походов, ибо сменявшие друг друга папы всегда заставляли духовенство платить Риму дополнительные, мирские, налоги помимо десятины, чтобы финансировать эти экспедиции, и вскоре монархи тоже, естественно, начали взимать эти налоги напрямую. Папство, таким образом, само проложило путь к незаконному присвоению светской властью доходов Святой церкви. В 1215 г. Латеранс-кий собор позволил королю взимать налог с духовенства при условии, что сперва на то будет получено дозволение папы, и эту формальность твердо соблюдали Людовик IX и Филипп III.

При Филиппе IV сбор налогов осуществлялся все более и более произвольно, поскольку потребность в денежных средствах стала поистине отчаянной. Часто поступали горькие жалобы на те методы, которыми пользовались королевские чиновники104. В 1295 г. Гийом Ле Мэр, епископ Анжера (Анже), жаловался на проведение судебных санкций в отношении новой собственности, приобретенной церковью. Епископ называл королевских чиновников «дьявольскими прихвостнями», которые отбирают и старое, и новое, утверждая, что все это новое. «Как в эти времена угнетают и терзают Святую церковь, поистине обдирают ее как липку, особенно когда церковью приобретается что-то новое, я просто не в силах описать. Для этого не хватит ни мудрости Соломона, ни красноречия Демосфена, самого искусного из ораторов». Еще одним беззаконием было присвоение королем доходов с вакантных церковных должностей. Король имел право на доходы с некоторых епархий, пока туда не назначен новый епископ, однако же королевские чиновники, похоже, довели это право до полного беспредела. Гийом Ле Мэр приводит в пример епархии Тура и Анжера, куда специально доставили плотников и дровосеков, чтобы вырубить ценнейшие лЛа, принадлежавшие этим епархиям, «чтобы все было приведено в негодность еще до выборов епископа» 105.

Ситуация не улучшилась и к 1299 г.; Гийом снова с возмущением пишет о насильственном сборе церковной десятины. Королевские сержанты «с отрядами вооруженных людей врывались в аббатства и дома каноников и прочих служителей церкви, ломая в них двери, лезли в погреба, вскрывали сундуки и амбары, хватали все, что могли найти, и уносили с собой, а потом продавали все это с большой выгодой для себя на ярмарках, чтобы немедленно получить деньги». Они отбирали у церковников лошадей, даже если приходилось при этом буквально выдергивать человека из седла.

Недавно в Анжере имел место следующий случай: некий настоятель церкви, капеллан епископа Анжера, и его служка, следуя в резиденцию епископа Анжера по делу, спешились, но едва успели вынуть ноги из стремян, как сержанты короля оказались тут как тут и, по словам несчастных, мгновенно отняли у них лошадей и увели с собой.

И только крупное денежное вознаграждение смогло заставить похитителей вернуть лошадей, причем помимо вознаграждения полагалось уплатить еще 10 су издержек.

Однако эти люди не удовлетворились подобными незаконными поборами и через несколько дней нагло ворвались в дом настоятеля, забрав все его книги. Все эти поступки были в высшей степени незаконны, ибо настоятель этот вообще не должен был платить десятину, поскольку в прошлом году, за который с него потребовали две десятины, его бенефиций был освобожден ввиду смерти его бывшего владельца, и по этому поводу имелось соглашение со сборщиками налогов для господина нашего короля относительно аннатов с данного бенефиция.

Чтобы выручить книги, настоятелю пришлось уплатить сборщикам штраф в 110 ливров106.

Очевидно, предпринимались все же некоторые попытки обуздать королевских чиновников. В 1299 г. в ответ на жалобы от архиепископа Тура король приказал своим бальи в Туре и Котантене умерить пыл.

Если же по приказу нашей курии владения кого-либо из прелатов подлежат конфискации, то вам следует удовлетвориться конфискацией одного поместья и еще небольшой частью другого, если не получите от нас приказа увеличить размеры конфисдельца или его упорного неподчинения. Однако же полностью конфисковать все земельные владения прелата вы не имеете права, за исключением тех случаев, когда на то особым образом будет указано в наших письмах, или же в случае крайней необходимости107.

Можно легко обмануться, приняв это за практический совет, тогда как перед нами, скорее, указание на превышение законных полномочий.

В 1303-1304 гг. чиновничьи методы сбора налогов наконец вызвали мощное сопротивление духовенства, которое чувствовало себя достаточно сильным, чтобы выдвинуть ряд условий. Эти условия можно отнести к первым проявлением движения «за конституционность». Совет Буржа в 1304 г. проголосовал за то, чтобы церковная десятина выплачивалась на следующих условиях: ее должны собирать представители духовенства; следует восстановить полноценную монету после бесконечной «порчи денег», имевшей место в течение всех последних лет; к церковной юрисдикции должны относиться с уважением; Святой церкви следует разрешить приобретать новую собственность; необходимо подтвердить привилегии церкви Буржа и, наконец, следует возвратить незаконно изъятые церковные владения и доходы некоторых церквей данной провинции108. Трудно сказать, насколько сильно это постановление могло бы воспрепятствовать государству регулярно собирать церковную десятину — во всяком случае, этот ежегодный налог выплачивался постоянно в течение всего периода правления Филиппа IV. Пик сопротивления духовенства пришелся, видимо, на 1305 г., и оба папы — и Бенедикт XI, и Климент V — оказались вполне сговорчивыми, предоставив королю возможность собирать церковную десятину, однако же именно протест духовенства и заставил государство искать иные, дополнительные, источники дохода.

Тем не менее, духовенство продолжало считать, что его ограбили, а затем значительное число жалоб от священников поступило во время Вьенского собора в 1311-1312 гг. Настоятель монастыря Сен-Пьер в епархии Тарб был не одинок, когда заявил, что сенешаль Бигорра, не имея возможности доказать, что доходы монастыря были от короля утаены, прислал вооруженный отряд из сорока человек, который поистине опустошил всю местность. Самого настоятеля поволокли пешим в Тарб, где он долгое время провел в тюрьме. Выйдя на свободу, он обнаружил, что церковная собственность по-прежнему не возвращена, что монахи и послушники из монастыря изгнаны, что движимое имущество, включая священные сосуды, украдено, что лошади пасутся на территории, прилегающей к монастырю, и что церковные службы приостановлены109.

Совершенно очевидно — из общего отношения королевских чиновников к духовенству, — что король не прочь был применить силу в случае политической необходимости. Насильственный заем был явлением довольно частым, особенно во время войны с Англией в 1294-1297 гг. Как отдельные купцы, так и городские общины нередко оказывались перед подобной угрозой, и некоторые из них предпочитали сразу «принести в дар» меньшую сумму, но не давать взаймы, поскольку знали, что вряд ли когда-либо этот долг будет им возвращен. Так поступил, например, богатый чиновник Жан Круассан, к которому Филипп IV в сентябре 1302 г. обратился с просьбой дать ему взаймы 300 турских ливров. Король начал свое письмо с объяснений, в какие расходы — «без счета и числа» — повергли его нужды королевства и какие он лично, исключительно в интересах государства, сделал огромные пожертвования. Круассан, таким образом, должен был ссудить королю крупную сумму «из любви и преданности своему королю и королевству», однако же в конце король добавлял, что если Круассан станет ему перечить, то навсегда навлечет на себя королевский гнев. Деньги следовало незамедлительно доставить в Лувр, ибо, как писал король, «нам доподлинно известно, что ты в состоянии сделать это, либо сам, либо с помощью твоих друзей»110. Посредством насильственных займов королевская казна в период правления Филиппа пополнилась 630 000 турских ливров111.

Существовали и другие, менее обильные источники дохода. Например, maltote, «дурной» налог, т. е. незаконное обложение налогом коммерческих сделок, что дало в казну королевства только в 1295 г. 16 000 турских ливров, полученных от ломбардских купцов, и доказало, что отлично может служить еще одним способом «вытряхивания» денег из городов. Некоторые виды деятельности, например ростовщичество, тоже были обложены налогом; продавались патенты на экспорт определенных товаров, а также в небольшом масштабе начиналась продажа «дворянских грамот». И все же пока что ни один из этих источников дохода не мог рассматриваться иначе как вспомогательный112. Дело в том, что регулярное налогообложение воспринималось в этот период как совершенно чуждое явление, ведь население по-прежнему считало денежные поборы чем-то исключительным, проводимым лишь в случае особой нужды, например непосредственной угрозы войны.

Потерпев неудачу в создании регулярной и повсеместной базы для сбора налогов, государство стало, как всегда, прибегать к временным уловкам. Изменения в монетной системе были слишком соблазнительны, чтобы сопротивляться этой идее. Французские короли унаследовали систему ливров, су и денье еще от Каролингов, и среди этих монет лишь денье или серебряный грош можно было считать настоящими, полноценными деньгами; ливры и су применяли, главным образом, лишь как счетные единицы. С конца XII в. итальянские города-республики стали выпускать серебряный гроссо, или грош, который по стоимости был равен су, а с середины XIII в. — золотую монету, флорин, стоимостью в один фунт серебряных гроссов. Во франции в 1266 г. Людовик IX выпустил турский грош. Однако же соотношение реальных денег и счетных единиц фиксированным не было, и этим не преминул воспользоваться Филипп IV. В 1295-1306 гг. Филипп несколько раз менял всю денежную систему, то изменяя соотношение между счетными единицами и реальными монетами, то чеканя новые монеты и уменьшая содержание в монетах драгоценного металла. Серебряный турский грош, который должен был в 1303 г. равняться (по стоимости) 9 денье, а при Людовике IX стоил 12 денье или 1 су, в итоге стал стоить 2 су 2 денье (т. е. 26 денье)113. В мае 1295 г. в королевском ордонансе разъяснялось, что король вынужден был выпустить такие деньги, «в которых, возможно, несколько не хватает веса, не тот состав сплава и не полностью соблюдаются прочие условия, которые обычно соблюдали наши предшественники»114.

Монархия в качестве дебитора несомненно выигрывала, однако же в качестве сборщика налогов начала проигрывать. Турский грош, в 1295 году стоивший 1 су, к 1305 г. стал стоить 3 су115. Поэтому в июне 1306 г. король как ни в чем не бывало объявил, что возвращается к монетной системе Людовика Святого и что с 8 сентября ослабевший турский грош будет стоить столько, сколько ему полагается. Одним-единственным ордонансом деньги, циркулирующие в королевстве, были обесценены на две трети. В Париже вспыхнули волнения. По словам хрониста Жана Сен-Викторского, «жители Парижа, особенно бедняки и простолюдины, снимающие жилье, в результате утроения платы за него подняли бунт сперва против владельцев домов, а потом и против короля»116. По иронии судьбы король был вынужден искать убежища в замке тамплиеров в Париже, а шумевшая снаружи толпа отказывалась пропускать в замок провизию и предметы первой необходимости, а также никого туда не впускала и не выпускала, пока сам король не обратится к народу с объяснениями по поводу очередной «порчи денег». Однако Филипп, намереваясь тайно бежать из замка, отнюдь не собирался выступать перед разъяренной толпой. После тщетных попыток увидеть своего короля, восставшие обратили свой гнев против одного богатого парижанина по имени Этьен Барбетт, который, как считали бедняки, и посоветовал королю вернуться к полноценным деньгам. Они вломились в его дома и сожгли их, уничтожив все имущество. Королю удалось восстановить порядок только с помощью оружия; многие были убиты. Тех, кого сочли зачинщиками, арестовали и повесили в январе 1307г. Похоже, никто особо и не старался обеспечить восстановление справедливости, ибо главной целью было припугнуть восставших. Жан Сен-Викторский лаконично комментирует эти события: «случайно повешены были и некоторые невиновные; остальные, не желая подвергать себя опасности, предпочли спасаться бегством»117. В провинциях тоже было неспокойно. В Шалоне вспышка волнений была спровоцирована «знатными и богатыми людьми», выступавшими против королевского ордонанса, предписывавшего возврат к «хорошим» деньгам. Местный прево и кое-кто из королевских чиновников были окружены разъяренной толпой и вытерпели множество оскорблений словом и делом. В 1310 г. жителей Шалона обязали выплатить за непослушание огромный штраф — 2 000 турских ливров прево Жирару де Преслю и 10 000 турских ливров королю118. Однако, несмотря на подобные вспышки недовольства, государство продолжало менять стоимость монет по мере необходимости в течение еще нескольких лет после 1306 г. В 1311 г. стоимость парижского денье была удвоена; в 1313-м произошел еще один возврат к «хорошим» деньгам119. Однако, несмотря на массу проблем, вызванных падением стоимости денег, возврат к полноценным деньгам, тем не менее, был, видимо, ошибкой. В конце XIII в. стоимость драгоценных металлов была стабильно высокой, и любые последовательные попытки поддержать счетные единицы в нужном соотношении с драгоценными металлами по стандартам, установленным при Людовике IX в 1266 г., неизбежно привели бы к тому, что у короля иссякли бы всякие запасы этих металлов; необходимость найти новый источник пополнения казны, вполне возможно, и привела в скором времени к арестам тамплиеров, начавшимся в 1307 г.

Существовал и еще один метод добывания денег: выделить несколько богатых социальных групп, которые можно было бы обобрать, не вызывая общественного протеста. Одной из таких групп были «ломбардцы», купцы и банкиры из итальянских городов-республик. Двое ломбардцев, Альбиццо и Муциатто Гвиди в 90-х годах XIII в. исполняли роль откупщиков налогов, уплачиваемых в королевскую казну, а также были королевскими казначеями в различные годы правления Филиппа IV. В 1294 г. они ссудили королю деньги на том условии, что им вернут долг после следующего сбора налога, а также обеспечили королю заем в 600 000 турских ливров у других итальянцев, проживавших на территории Франции; в 1297 г. они одолжили королю 200 000 турских ливров из собственных средств. Однако Филипп счел, что легче ограбить ломбардцев и забрать их имущество себе, чем поступить с ними по закону, благодаря чему он мог бы иметь стабильный, хотя и не столь впечатляющий, денежный доход. В 1291 г. были произведены массовые аресты ломбардцев, и в течение 90-х годов XIII в. отдельные их представители подверглись конфискации имущества, тяжким поборам или были изгнаны из французского королевства. С 1303 г. ломбардцев все реже и реже принимали на королевскую службу и, наконец, в 1311 г. все их товары и долговые обязательства были присвоены государством, а сами они арестованы120. В соответствии с королевским ордонансом от того же года, именно они послужили причиной того, что «жители королевства были ввергнуты в нищету ростовщиками-лихоимцами, денежная система была разрушена, а королевские указы грубо нарушались»121. Пострадали и евреи. В 1295 г. евреев сенешальства Бокер силой заставили сдать свои «лихоимские» доходы и сообщить властям подробности своих финансовых сделок122. Финансовое могущество евреев, однако, уже на протяжении жизни целого поколения было не тем, что прежде, поскольку банкиры-христиане прибрали к рукам многие из их прежних функций. Начиная с 22 июля 1306 г. шли аресты евреев, их собственность экспроприировалась, а сами они высылались из королевства123.

Положение тамплиеров имело определенное сходство с положением некоторых других, в том числе и названных выше, групп населения. Члены ордена не были популярны в народе; в большинстве своем они были богаты и еще теснее связаны с государственным аппаратом управления, чем даже ломбардцы или евреи. С начала XIII в. французские тамплиеры часто выполняли функции королевских банкиров, тесно сотрудничая с бальи и сенешалями. Почти столетие казначей парижского Тампля практически являлся и казначеем королевского домена. В королевских счетах за 1202 г. Тампль представлен как центральное хранилище, куда помещались дополнительные денежные поступления, полученные из округов и ба-льяжей; он же оплачивал расходы, которые не удалось покрыть местным чиновникам. При Людовике Святом королевская казна содержалась в Тампле. Записи королевского камергера Жана Сарразена отражают постоянное движение средств из казны Тампля в различные службы королевского двора. Лишь за период с февраля 1256 г. по ноябрь 1257 г. Жан Сарразен получил из Тампля более 84 000 парижских ливров124.