РЕПУТАЦИЯ, ВООРУЖЕНИЕ, ФОРМИРОВАНИЕ

РЕПУТАЦИЯ, ВООРУЖЕНИЕ, ФОРМИРОВАНИЕ

В XIV веке, после тысячелетнего периода нахождения на вторых ролях, пехота наконец вновь обрела свою долю военной значимости. Почти одновременно с этим оформились два народа, утверждавших свое влияние в европейской политической жизни благодаря высокой боеспособности своих пеших войск. Они отличались особой манерой военных действий, как отличались и национальными особенностями и географическим положением, но ни тот ни другой никогда не сходились ни на мирной, ни на военной стезе, что фактически делало их союзниками в борьбе с войсковыми формированиями, набранными из рыцарей. Рыцарям, которые так долго тиранили население Европы, теперь приходилось признавать превосходство других в военном искусстве. На победную стезю вставали пехотинцы (и прежде всего лучники) Англии и уроженцы Альп, горожане, скотоводы и земледельцы Швейцарии.

Если войну свести к ее простейшим составным частям, то обнаружится, что существует всего два способа встретить и разгромить противника. Его нужно поражать либо прямым ударом, либо метательным снарядом. В одном случае победители одерживают верх, лично бросаясь на противника и поражая его благодаря своему численному преимуществу, весу, силе, превосходству своего оружия или лучшему владению оружием. Во втором случае они берут верх благодаря такому непрерывному смертельному ливню метательных снарядов, что либо уничтожают противника, либо заставляют отступить, не давая ему приблизиться. Каждый из этих способов может сочетаться с применением самого различного оружия и самой различной тактики и открыт для бесчисленных вариаций. На протяжении истории оба способа попеременно утверждали свое преимущество: в раннем Средневековье явно преобладала тактика рукопашных схваток, в первые века новой эры им на смену пришли метательные средства [и снова это произошло в механизированных войнах XX века].

Английские лучники, швейцарские копейщики и алебардисты представляли эти два крупных вида боевых средств в их простейших, самых первоначальных формах. Посредством одного полагались на возможность отразить атаку противника путем скорой и точной стрельбы. Посредством другого можно было гнать намного превосходившего численностью противника неудержимым ударом и мощным нажимом сомкнутой колонны, ощетинившейся частоколом алебард и копий. Испытанные в схватках с прежде господствовавшей в Европе закованной в броню конницей, оба этих способа оказались достаточными, чтобы обеспечить победу тем, кто их применил. (Английские лучники праздновали победы только в начальной стадии Столетней войны, начиная с Орлеана французы нашли против них контрмеры; Столетняя война была проиграна и Англией, и лучниками. – Ред.) С этого времени вся средневековая военная система претерпела основательные изменения. До сих пор неоспоримое превосходство конной атаки было подвергнуто сомнению, вследствие чего произошла череда удачных и неудачных экспериментов с сочетаниями действий конницы и пехоты, тактики рукопашного боя с тактикой использования метательного оружия. Позже усложненная применением огнестрельного оружия, эта борьба продолжается по сей день.

Швейцарцев XIV и XV веков с большой долей правдоподобия сравнивают с римлянами ранней республики. У швейцарцев, как и у римлян, глубочайший патриотизм сочетается с известной долей меркантильности. У обоих непоколебимая отвага и готовность к высочайшему самопожертвованию соседствовали с жестокостью, презрением и равнодушием к правам и обычаям других. Успешная борьба за независимость вскоре переросла у обоих народов в военную гордыню, породила захватнические и грабительские войны. Как соседи, оба народа были невыносимы из-за своего высокомерия и склонности оскорбляться по малейшему поводу[50]. С противниками оба обращались с преднамеренной и безжалостной жестокостью. Беспощадность, которая представляется чуть ли не простительной у патриотов, до последнего защищающих родную землю, становится жестокостью в агрессивных войнах и достигает вершин бесчеловечности, когда душегубом бывает простой наемник, воюющий за дело, к которому у него нет никакой национальной причастности. Какой бы отвратительной ни была кровожадность римлян, им было далеко до бессмысленной жестокости наемной швейцарской солдатни, проявленной на полях боя в XVI веке[51].

Ни в чем другом мы не найдем большего сходства историй этих двух народов, как в основах их военных успехов. И Рим, и Швейцария в равной мере служат примером того, что хорошая военная организация и разумная национальная тактическая система служат надежнейшей основой неизменных успешных завоеваний. Когда они налицо, сильному государству не требуется непрерывный ряд великих полководцев. Чтобы управлять механизмом войны, который действует почти автоматически и ему редко не удается проложить путь к успеху, достаточно последовательной смены руководства. Избираемые консулы в Риме, избираемые или назначаемые военачальники швейцарских конфедератов не могли вести войска от победы к победе, если бы не системы, которые опыт их предшественников довел до совершенства. Сочетания гибкости, сплоченности и силы в легионе, способности быстро передвигаться и наносить неотразимый удар, присущей швейцарской колонне, было достаточно, чтобы выиграть сражение, не прибегая к выдающимся способностям пославших их в бой военачальников.

Прототип боевых порядков, которым неизменно следовали швейцарцы, можно обнаружить в македонской фаланге. На поле боя та всегда представала массированной колонной чудовищной глубины. Великим национальным оружием швейцарцев в дни их величайшей славы были алебарды и пики. Ясеневое древко пики было почти 5,5 метра длиной со стальным наконечником, добавлявшим еще треть метра. Оружие держали двумя широко расставленными руками, его удары были страшными. Перед строем выдвигались не только пики передней шеренги, но и второй, третьей и четвертой, создавая непроходимый частокол острых наконечников. Воины внутри колонны держали свое оружие вертикально, пока не получали команды шагнуть вперед и заступить на место павших в первых шеренгах. Таким образом, поднятые на несколько метров над головами державших их воинов алебарды и пики создавали у наступавшей массы видимость двигавшегося леса. Над фалангой развевались бесчисленные флаги – вымпелы областей, городов и гильдий[52], знамена кантонов, а иногда и большой штандарт Древней лиги Верхней Германии, белый крест на красном поле.

В сравнительно ранние дни независимости, когда Конфедерация состояла из трех-четырех кантонов, излюбленным оружием швейцарцев была алебарда, и даже в XVI веке значительная часть воинов были вооружены алебардами. 2,5 метра длиной, наконечник копья впереди, похожее на топор лезвие с одной стороны и прочный крюк на противоположной от лезвия стороне – алебарда была самым смертоносным, да и самым массивным оружием. В сильных руках альпийских пастухов она рассекала шлем, щит или кольчугу. Вид нанесенных алебардой страшных ран вполне мог привести в ужас самого отважного противника; тому, кто однажды испытал на себе это лезвие, второго удара обычно не требовалось. От удара алебарды упал замертво на знамя Леопольд Габсбургский в сражении при Земпахе (1386); свалился в замерзший ров у Нанси с рассеченным от виска до зубов лицом Карл Смелый Бургундский (1477).

В боевых порядках швейцарцев у алебардистов было свое законное место. Они выстраивались в середине колонны вокруг главного знамени, которое находилось под их попечением. Если противнику удавалось сдержать натиск копейщиков, их обязанностью было пройти между передними рядами, которые раздвигались, открывая им выход, и ввязаться в бой. К ним присоединялись воины с двуручными мечами, моргенштернами («утренними звездами»), и «люцернскими молотами»[53], оружием страшно эффективным в рукопашном бою. Неприятельские силы, будь то пехота или конница, редко выдерживали такую последнюю атаку, когда разъяренные швейцарцы, рубя направо и налево, мощными взмахами отрубали ноги лошадям, рассекали доспехи и плоть людей.

Однако для отражения кавалерийских атак алебарда из-за ее сравнительно небольшой длины оказалась куда менее пригодным оружием, чем пика. Катастрофическое сражение при Арбедо в 1422 году, где швейцарцы, в передних шеренгах которых была значительная доля алебардистов, были разбиты миланцами (у швейцарцев было примерно 3 тысячи против 16 или 25 тысяч миланцев, среди которых было 5 тысяч конницы), послужило окончательной причиной переноса алебарды на второй этап сражения. От первого столкновения противостоящих сил ее отстранили, оставив про запас для последующего рукопашного боя.

Следующим за стойкостью и надежностью самым грозным качеством швейцарской пехоты была быстрота передвижения. Нет войска «более быстрого на марше и в формировании для сражения, потому что оно не перегружено оружием» (Макиавелли). При возникновении чрезвычайного положения швейцарская армия могла быть поднята необычайно быстро; люди, считавшие, что военная слава – единственная вещь, ради которой стоило жить, стекались в боевые части, не дожидаясь, когда их позовут во второй раз. Отдаленные контингент маршировали день и ночь, чтобы вовремя попасть к месту сбора. Не было необходимости целыми днями заниматься формированием частей – каждый воин находился среди своих родственников и соседей под стягом родного города или горной долины. Отряды кантонов своих офицеров избирали в воинских формированиях покрупнее (набранных из нескольких кантонов), начальники назначались советами, и затем без дальнейшего отлагательства армия выступала навстречу противнику. Таким образом, вторгшийся в страну враг, каким бы внезапным ни было его вторжение, через три-четыре дня мог обнаружить перед собой тысяч двадцать швейцарских воинов. Прежде чем он узнавал, что швейцарские силы отмобилизованы, они уже находились всего в нескольких милях от него.

Перед лицом такой армии сравнительно медленно передвигавшимся войскам XIV – XV веков было невозможно маневрировать. Попытка перестроиться – как в смятении обнаружил бургундский герцог Карл Смелый в сражении при Грансоне (1476) – неизбежно вела к беде. (Отход правого крыла бургундского войска, предпринятый с целью дать возможность открыть огонь бомбардам, был принят расположенной позади пехотой за отступление. Началась паника. – Ред.) Как только швейцарцы приходили в движение, их противнику невольно приходилось принимать бой, в каких бы боевых порядках он в тот момент ни находился. Швейцарцы старались брать за правило начинать бой первыми и никогда не позволяли себя атаковать. Построение их колонн заканчивалось рано утром накануне сражения, и войска отправлялись на поле боя уже в боевых порядках. На построение в боевые порядки уже не требовалось никаких задержек; каждая баталия двигалась на противника равномерным, но быстрым шагом, покрывая расстояние за невероятно короткое время. Плотная масса двигалась бесшумно идеальными шеренгами в полном молчании, пока одновременно не раздавался могучий рев, и баталия устремлялась на строй неприятеля. В быстроте продвижения швейцарцев было что-то зловещее: вот целый лес пик и алебард переваливается через бровку соседнего холма; в следующий момент он, не меняя темпа, продолжает двигаться к переднему краю противника, а затем – практически еще до того, как последний осознает свое положение, – швейцарцы уже рядом, четыре шеренги острых пик выдвинуты вперед, а с тыла накатываются новые силы шеренга за шеренгой.

Способность быстрого движения, как заметил Макиавелли, проистекала из решимости швейцарских конфедератов не обременять себя тяжелыми доспехами. Первоначально эта их воздержанность объяснялась лишь бедностью, но потом утвердилась пониманием, что тяжелые доспехи будут мешать в бою и препятствовать действенности их национальной тактики. Поэтому обычное оснащение копейщиков и алебардистов было легким, состояло только из стального шлема и нагрудника. Но даже и такие доспехи были не у всех, многие солдаты доверяли защиту собственной персоны оружию и носили только войлочные шляпы и кожаные безрукавки[54]. Пользоваться латами, защищавшими спину, руки и ноги, вообще было совершенно неуместным; облаченных таким образом воинов часто не хватало для образования первой шеренги, где они обычно и находились. Полностью облачаться в доспехи требовалось только от командиров; они поэтому были обязаны на марше ехать верхом, чтобы поспевать за своими сравнительно легко вооруженными подчиненными. Появляясь на виду у противника, командир спешивался и вел своих воинов в атаку пешим. В XV веке в Берне было несколько аристократов и выходцев из рыцарских семей, служивших в кавалерии, но их было очень мало, самое большее несколько десятков.

Хотя силой и гордостью швейцарцев были копейщики и алебардисты, никоим образом не забывали и о легких войсках. При случае они составляли до четверти войска, и никогда их не было менее десяти процентов[55]. Первоначально они были вооружены арбалетами – оружием легендарного Вильгельма Телля, – но даже до великой бургундской войны в их рядах уже имело хождение примитивное огнестрельное оружие. Обязанностью легких войск было вступить в действие впереди главных сил и постараться отвлечь на себя внимание артиллерии и легких войск противника, с тем чтобы идущие позади них колонны беспрепятственно продвинулись вперед как можно дальше. Так что в XV веке строй стрелков у швейцарцев ценился очень высоко. Когда стрелков нагоняли копейщики, они отходили назад в просветы между ними и не принимали участия в главном ударе, ибо их оружие было для этого не приспособлено.

Сразу видно, что одним из основных источников силы армии швейцарских конфедератов была простота ее составных элементов. Ее командирам не приходилось беспокоиться из-за всех этих проблем соотношения и соподчинения различных родов войск, которые были причиной многих неудачных экспериментов у военачальников других стран. Конницы и артиллерии почти не было; да и операции не обременялись необходимостью найти дело для массы войск более низкого уровня (что было характерно для феодального ополчения других стран), что вело к росту численности, но никак не боеспособности средневековой армии. Швейцарские силы – как бы спешно они ни собирались – всегда отличались однородностью и объединением усилий; не было вкрапления не испытанных или ненадежных солдат, за которыми нужен глаз да глаз. Большая доля посвящавших себя военной службе граждан страны имела значительный опыт; и если когда-либо вспоминали о местном военном соперничестве, то это только подстегивало местные контингент к здоровому состязанию в отваге и доблести. Как бы ни ссорились кантоны между собой, перед лицом нападавшего противника они всегда были едины[56].