Заграничные походы и дивиденды от окончательной победы в 1812 г.

Заграничные походы и дивиденды от окончательной победы в 1812 г.

12 (24) декабря 1812 г. в Вильно император Александр I в день своего рождения заявил собравшимся генералам: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу»[449]. Собственно, уже в этих словах заключалась концепция будущих действий русской армии и уверенность российского императора в необходимости перенесения войны в Западную Европу. В данном случае есть необходимость остановиться подробней на очень важном и не проясненном до конца в историографии вопросе – стоило ли русским войскам после победоносного окончания военных действий в 1812 г. идти дальше в Европу? Как писал в свое время участник военных действий историк Д. П. Бутурлин: «Гибельный Московский поход не заставил Наполеона быть умереннее; могущество его было сильно потрясено, но не совсем еще уничтожено»[450]. Необходимо прямо сказать, что Александр I в то время был один из немногих государственных европейских деятелей на континенте, кто верил в окончательную победу над Наполеоном. Но даже после катастрофы в России немногие предугадывали его падение. Верхи больших и малых держав, все находились тогда в поисках нового «модус вивенди». Большинство исходило из логики более чем десятилетнего наполеоновского господства, из тщетности усилий победить гениального «узурпатора». В лучшем случае рассматривали возможность нового «Тильзита». Но ситуация в начале 1813 г. для европейских политиков оказалась чрезвычайной и в их рядах наблюдалась полная растерянность и колебания. Что делать? Как поступать? Выгодно ли будет и впредь поддерживать французского императора?

Дрезденское сражение. Французские кирасиры атакуют позиции союзников на высотах вокруг Дрездена. Гравюра XIX в.

А российский император еще до 1812 г., разрабатывая оборонительные планы, принял на вооружение концепцию переноса военных действий в Европу, предвидя и делая ставку на антинаполеоновское и национальное движение в Германии. Он был убежден и до 1812 г., и после в необходимости добить дракона в его собственном логове. Это был продуманный внешнеполитический курс, иначе трудно объяснить, зачем русские власти так активно поддерживали всех немецких офицеров и патриотов из гражданских лиц, образовали в самом начале кампании 1812 г. Комитет по делам Германии, создавали Русско–немецкий легион, тратили денежные средства на пропаганду и поддержку «патриотов» внутри германских земель.

В последнее же время многие авторы высказывают мысль, что лучше было бы русским войскам остановиться на границе, чем продвигаться в Европу, обосновывая эту версию ссылкой на геополитические интересы России. Аргументация же приводится очень простая. Русские проливали кровь, а все дивиденды от окончательной победы над Наполеоном в итоге достались Великобритании, а отнюдь не России. В отечественной историографии одним из первых это суждение выразил авторитетный историк великий князь Николай Михайлович, комментируя высказывания сторонников невмешательства (как он выразился – «стариков») в дела Европы: «Будущее показало весьма скоро, что такое мнение имело свои основания, и что России последующие войны принесли мало пользы, а скорее даже вред». Он не поддерживал «вполне ненужное для русских интересов освобождение Германии от ига Наполеона», так как «восторжествовала опять идея коалиции, но не прямые интересы России»[451]. Многие историки делают при этом акцент на том, что не кто иной, как сам М. И. Кутузов, являлся сторонником идеи остановки армии на границе после освобождения русской территории[452]. Обычно при этом авторы приводят мнения Кутузова, высказанные им в конце кампании 1812 г. в разговорах с Р. Т. Вильсоном и А. С. Шишковым. Причем Шишков в своих воспоминаниях привел свою беседу с Кутузовым в форме диалога (вопрос–ответ). При анализе же этого текста становится ясно, что убежденным сторонником остановить дальнейшее продвижение русской армии в Европу был как раз сам мемуарист, а главнокомандующий лишь вяло соглашался с его доводами. Кутузов также упомянул, что на эту тему разговаривал с императором: «Я представлял ему об этом; но первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и другое, скажу тебе откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцалует; тут я заплачу и соглашусь с ним»[453].

В данном случае трудно опираться на косвенные свидетельства Вильсона и Шишкова, официально таких заявлений сам русский главнокомандующий никогда не делал, да и вся делопроизводственная переписка его и его штаба свидетельствовала об обратном. Главная армия, правда, в Вильно по его настоянию получила кратковременный отдых (она действительно нуждалась в этом), а остальные части продолжили безостановочное и, можно сказать, уже запланированное преследование противника в Европе. В докладе императору в начале декабря он считал, что «крайняя необходимость требует… чтобы Главная армия хотя на короткое время остановилась бы в окрестностях Вильны, ибо, естли продолжать дальнейшее наступательное движение, подвергнется она в непродолжительном времени совершенному уничтожению. Впрочем, сей отдых Главной армии ни мало не останавливает наших наступательных действий, ибо армия адмирала Чичагова и корпусы графа Витгенштейна, генерала Платова, генерала Дохтурова и генерал–лейтенанта Сакена продолжают действовать на неприятеля, а партизаны наши не теряют его из виду»[454]. 15 (27) декабря 1812 г. в приказе по русским войскам говорилось: «Уже нет ни единого неприятеля на лице земли нашей. Вы по трупам и костям их пришли к пределам империи. Остается еще вам перейти за оные, не для завоевания или внесения войны в земли соседей наших, но для достижения желанной и прочной тишины. Вы идете доставить себе спокойствие, а им свободу и независимость. Да будут они друзья наши!»[455] А уже в приказе войскам о победоносном окончании кампании прямо заявлялось: «Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение на собственных полях его»[456].

Александр I и смертельно раненный генерал Моро. Рисунок XIX в.

Об этом свидетельствует и разработка последующих шагов в среде русской дипломатии. Из документов российского внешнеполитического ведомства можно выделить сделанный в конце 1812 г. доклад К. В. Нессельроде Александру I с анализом сложившейся ситуации в результате побед русского оружия. «Война, возникшая между нами и Францией, – полагал будущий министр иностранных дел, – не может быть рассматриваема как предприятие, начатое нами с намерением освободить Европу».По мысли дипломата, Россия не желала этой войны, а только оборонялась, но после кровопролитных и разорительных военных действий, она, конечно, нуждалась в мире («верно понятые интересы России, очевидно, требуют мира прочного и крепкого, после того как успехи ее против французских армий упрочили ее жизнь и независимость»). Но добиться «прочного мира» можно было только в результате возвращения Франции в ее старые границы между Рейном, Альпами, Пиренеями и Шельдой. Только русской армии в одиночку решить такую задачу было не под силу, а для того, чтобы достичь такой цели, необходимо было создание широкой антифранцузской коалиции, основой которой, по мысли Нессельроде, должен был стать австро–русский союз. Впоследствии к нему планировалось присоединение Пруссии, а сами военные действия субсидировались бы Англией. И только в том случае, если не удастся добиться соглашения с австрийцами, предлагалось пойти на заключение мирного договора с Наполеоном[457]. Безусловно, последовавшие события несколько разошлись с прогнозом Нессельроде (основой стал русско–прусский союз, а затем к нему присоединились австрийцы), но в докладе в целом ситуация оценивалась прагматично и выдвигались разумные предложения, в том или ином виде затем взятые на вооружение русской дипломатией. Среди иностранных советников российского императора за перенос военных действий в Германию активно выступал Г. Ф. К. Штейн[458]. Достаточно реалистичную позицию занимала и любимая сестра Александра I великая княгиня Екатерина Павловна, с мнением которой считался император. Она полностью поддерживала переход русской армии через границы и в 1813 г. заявила: «Но теперь–то именно не следует нам пьянеть от успехов; но, напротив того, собрать жатву»[459].

Если же вернуться к позиции, занимаемой М. И. Кутузовым в конце 1812 г., то стоит заметить, что историки лишь однажды (в завершение обсуждения его личности на круглом столе, устроенном журналом «Родина» в 1995 г.) обменялись репликами по этому поводу[460]. А этот, можно сказать, базовый вопрос приобрел принципиальное значение в нашей историографии, поскольку появились любители рассматривать контрфактические ситуации в истории. Ведь очень соблазнительно переиграть те или иные события в сторону альтернативы, которая устраивала бы самого исследователя, а не современников исторического процесса. Но даже если Кутузов в приватных разговорах позволял себе высказывания о том, что русскими руками не нужно «таскать каштаны из огня» для британского льва, официально сказать подобное он и как опытный царедворец, и как достаточно мудрый человек не мог по слишком многим причинам. Даже если он искренне придерживался такого мнения (в чем у нас есть сомнения), окончательное решение по столь важному вопросу принимал не он, а прибывший к армии Александр I. А Кутузов был весьма проницательным и гибким сановником, всегда умел подстраиваться и действовать в унисон с российским императором. Кроме того, существовала логика развития военных и политических событий. Как Наполеон был не в силах остановиться на пути движения Великой армии к Москве в 1812 г. (а в пагубности этого и о возможных негативных последствиях его предупреждали многие соратники), так и русская армия, нанеся почти смертельный удар по противнику, не могла застыть на своих границах, застопорить победный марш и отказаться «добивать корсиканца». А с точки зрения современных поклонников наполеоновской Франции, безусловно, это был бы очень благоприятный вариант – Англия без русской помощи вряд ли бы поставила на колени Наполеона на континенте.

Но после 1812 г. такого решения не поняла и не приняла бы ни русская армия, ни дворянское общество. Но как бы тогда дальше развивалась ситуация? После нокаута в России в 1812 г. Наполеону, потерявшему армию, но отнюдь не энергию и решительность, судьба предоставляла бы в таком случае возможность не просто перевести дух, а полностью прийти в себя. Наивно даже предполагать, что после отрезвляющего русского душа он отказался бы от попытки впоследствии взять реванш. Такие вещи в политике не забываются и не прощаются. Спрогнозировать возможную будущую ситуацию было нетрудно и в начале ХIХ в., и сейчас. Французский император через год или два мобилизовал бы весь потенциал Европы (включая опять же Австрию и Пруссию) и двинулся на Россию во второй поход. По образному сравнению историка–эмигранта А. А. Керсновского «недорубленный лес грозил вырасти. Наполеон… никогда не смог бы примириться с разгромом 1812 года. Через год или два он вновь собрал бы войска подвластной ему Европы и снова повторил бы нашествие – причем, конечно, постарался бы избежать прежних ошибок». Поэтому он сделал совершенно правильный вывод: «Поход за границу был настоятельной государственной необходимостью»[461]. Тут можно даже провести аналогию со Второй мировой войной: СССР в 1944 г., дойдя до своих границ, предложил бы союзникам дальше самим разбираться с Гитлером, ну, подумаешь, закончилась бы война позже, но наши солдаты не имели бы возможности увидеть, как жили европейцы, да и не было бы тогда разделения Европы на два лагеря, холодной войны, а мы бы продолжали мирно строить социализм. Как обычно, в данном случае мешает частица «бы».

Принц Е. Вюртембергский. Художник Дж. Доу. 1820–е гг.

Всегда трудно выбрать оптимальную стратегию, но российский император, твердо решивший воевать до победного конца, в данном случае исходил из национальных (и, следовательно, геополитических) интересов своего государства. Для Александра I все последующие ходы были определены еще до 1812 г., и он являлся убежденным сторонником переноса военных действий в Европу. Уже в 1812 г., благодаря заблаговременным решениям в русле принятой стратегии, были заложены условия для будущей окончательной русской победы в 1814 г. В то время когда регулярные войска в судьбоносный для России год сражались с французами, в тылу на основе рекрутских депо готовились запасные части. В течение 1812 г. было объявлено четыре рекрутских набора, которые могли дать в армию и флот свыше 400 тыс. солдат, правда, для их подготовки и обучения требовалось время. Уже во второй период кампании 1812 г. Кутузов, как умудренный опытом военачальник, понимая важность наличия резервов в будущем, отказывался принимать в Главную армию пехотные пополнения из спешно подготовленных рекрут, оставлял их в тылу, а старался брать только конные части. Уже 5 (17) февраля 1813 г. под командованием генерала от инфантерии князя Д. И. Лобанова–Ростовского была развернута Резервная армия из четырех пехотных и двух кавалерийских корпусов, которые первоначально были дислоцированы частично в Белоруссии, а затем переведены в герцогство Варшавское. Она была создана для восполнения больших потерь в 1812 г. и служила мощным резервуаром для укомплектования обученными пополнениями войск за границей в 1813 – 1814 гг. Это дало возможность в 1813 – 1814 гг. постоянно пополнять поредевшие в боях полевые войска и поддерживать их относительно стабильную численность. В роли резерва также использовали ополчение, сформированное в 1812 г., в основном для блокады гарнизонов крепостей, оставленных противником в тылу русской армии. Кутузов, как главнокомандующий, отлично знал численное состояние русской армии после кампании 1812 г. Если просмотреть десятидневные рапорты им подписываемые за период от декабря 1812 г. до апреля 1813 г., то станет ясно, что, несмотря на неполноту данных (многие части вовремя не подавали отчетов), что численность русских войск, вошедших в Германию, колебалась от 114 тыс. до 130 тыс. бойцов, многие пехотные полки насчитывали в своих рядах от 200 до 500 солдат (в лучшем случае – довоенный батальон), дивизии – 1,5 – 2 тыс. человек (довоенный полк), даже гвардейские полки имели под знаменами 500 – 700 человек[462]. Конечно, с такими силами удержать уже контролируемые немецкие земли было проблематично, не говоря уж о дальнейшем победоносном продвижении вперед в Европу.

Сражение при Гиссгюбеле 16 августа 1813 г. Отряд Остермана пробивается к Теплицу. Фрагмент картины Б. Виллевальде. XIX в.

Наполеон, как мог, постарался скрыть от Западной Европы масштабы катастрофы и потерь, понесенных в русском походе. Тем не менее влияние России в Европе резко возросло именно после 1812 г. Феноменальные результаты Русского похода буквально ошеломили многих европейских государственных деятелей, они явно находились в растерянности из–за неожиданной перемены ситуации, не знали, как реагировать, какую политику проводить дальше. Но обстоятельства складывались так, что им необходимо было делать выбор – оставаться с Наполеоном или идти против него. Оттяжка с быстрым и, главное, верным решением этого вопроса грозила очень большими издержками, динамичное развитие событий и слишком большие державы, боровшиеся друг с другом, не предоставят возможности постоять в стороне, все равно зацепят и вовлекут. Все понимали, что соблюсти нейтралитет не удастся. Все высшие государственные лица отдавали себе отчет в том, что может произойти резкое изменение положения их страны в европейской политической обойме, от взлета до падения. В то же время цена ошибки была очень дорогой, вплоть до потери государственного суверенитета.

А на повестке дня перед Александром I вставал вопрос привлечения на свою сторону бывших союзников и сателлитов Наполеона, по крайней мере вывода их из состояния войны с Россией. В первую очередь речь шла об Австрии и Пруссии. Наполеону же в этот период было крайне важно выиграть время для того, чтобы восстановить свои вооруженные силы в Европе и продолжить войну с Россией.

Подписание российско–прусской Таурогенской конвенции 18 (30) декабря 1812 г. генерал–майором И. И. Дибичем и командующим прусским вспомогательным корпусом генерал–лейтенантом Г. Йорком открыло новый этап в русско–германских отношениях. Надо сказать, что попытки переговоров с пруссаками велись (очень осторожно) с июля 1812 г. с помощью и через членов Комитета по делам Германии (бывших прусских офицеров на русской службе), созданного во время войны в России. О русских предложениях генерал Йорк извещал прусского короля. Но окончательно убедить и склонить на сторону России прусское командование удалось лишь в конце кампании. Генерал Йорк, официально не имевший полномочий на подписание соглашения, позволил русским отрезать его от корпуса маршала Макдональда и тем самым создать условия для заключения перемирия. В результате заключения конвенции прусский корпус становился нейтральным и уже не участвовал в боевых действиях, хотя сохранял полную свободу действий и оружие.

Правда, первоначально прусский король проявлял колебания и нерешительность, не ратифицировал конвенцию и даже приказал отдать Йорка под суд за грубое нарушение дисциплины, опасаясь в первую очередь возмездия со стороны Наполеона. Но значение Таурогена, как показали дальнейшие события, было очень велико. Очень быстро под влиянием успехов русской армии и под общественным давлением (вся Пруссия переживала национальный подъем) прусский король резко изменил свою позицию. Горячий патриот Г. Ф. К. Штейн, попав в Кенигсберг, созвал лантаг Восточной Пруссии, взял в свои руки административный контроль над этой землей и начал формировать ландвер (милицию). Возникала и реальная угроза, что студенты, роптавшие офицеры и Штейн могут все решить за короля. Фактически для правящих кругов Пруссии уже не оставалось выбора, его предопределяло давление снизу. Вскоре, по мере продвижения русских войск на территорию королевства, все страхи и колебания Фридриха Вильгельма III (и его окружения) сошли на нет. В Бреславле и Калише 15 – 16 (27 – 28) февраля 1813 г. М. И. Кутузовым и прусским канцлером К. А. Гарденбергом были подписаны союзные соглашения России с Пруссией[463]. Пруссия вступала в войну против наполеоновской Франции (выставляла на первых порах 80 тыс. человек, а Россия – 150 тыс. человек), а обе стороны взяли на себя обязательства не заключать мира до восстановления ее границ на западе, существовавших до 1806 г. Калишский союзный договор стал первым официальным актом и сердцевиной шестой антинаполеоновской коалиции, а резкий внешнеполитический поворот Пруссии и полный разрыв с Наполеоном подал пример другим государствам, кроме того, бесспорно, он способствовал дальнейшему подъему освободительного движения в Германии. Позднее к союзу присоединились в силу уже имевшихся договоренностей Великобритания и Швеция, а шведские войска высадились в Шведской Померании. О присоединении к союзникам заявили герцоги Мекленбург–Шверинский, Ангальт–Дессауский, курфюрст Гессен–Кассальский, против французов восстали города Гамбург, Любек и Люнебург, волнения происходили в герцогстве Ольденбургском и других районах Северной Германии. Король Саксонский первоначально заявил о нейтралитете. В апреле союзниками была создана Центральная комиссия по управлению освобожденными северогерманскими землями, которую возглавил известный немецкий либерал и патриот Г. Ф. К. Штейн. 29 апреля (11 мая) датские войска пришли на помощь освобожденному Гамбургу, тем самым Дания стремилась заручиться поддержкой союзников. О шаткости и неустойчивости положения Наполеона в тот момент свидетельствовал и факт зондирования почвы об условиях присоединения к коалиции шурина французского императора, неаполитанского короля И. Мюрата, стремившегося любой ценой сохранить свою власть.

Еще ранее, 18 (30) января 1813 г., русской дипломатии удалось заключить секретную конвенцию о перемирии с австрийским командованием, по которой был принят план отвода австрийских войск с территории герцогства Варшавского в Галицию[464]. Это означало фактический выход Австрии из состоянии войны с Россией и прекращение боевых действий против русских войск. Другое дело, что Венский кабинет не торопился с полным разрывом отношений с Наполеоном (лавировал и пытался погреть на этом руки), но это был первый шаг на этом пути. Австрийская дипломатия явно выжидала и предпочитала проведение уклончивой политики, пытаясь использовать свое важное стратегическое положение – нахождение австрийской империи на фланге театра военных действий. Сначала Венский двор предложил свое посредничество по ведению мирных переговоров между союзниками и Наполеоном. Александр I, мало веря в положительный результат, 27 февраля (11 марта) 1813 г. все же официально дал согласие на посреднические услуги, поскольку не раз высказывал надежду, что вскоре Австрия присоединится к коалиции. Но переговоры с Наполеоном, как несложно было предвидеть, не дали положительных результатов, и австрийская дипломатия (в лице К. Меттерниха) рекомендовала своему правительству ускорить военные приготовления, так как уже стало ясно, что Австрии не удастся избежать вовлечения в войну против Наполеона, в противном случае она могла оказаться на обочине европейской политики. Русский посол в Вене граф Г. О. Штакельберг достаточно прагматично в то время оценивал внешнеполитические шаги Австрии и 29 марта (10 апреля) 1813 г. докладывал своему императору: «Мы до известной степени имеем право беспокоиться и осуждать австрийский способ нейтралитета, ибо Россия могла с полным основанием надеяться на лучшее отношение венского двора. Однако, здраво оценив руководящие последним принципы и выдвинутые Австрией основы умиротворения, совершенно неприемлемые для императора Наполеона, легко прийти к выводу, что нынешний важный шаг австрийского императора почти неминуемо приведет к желательному для нас результату, то есть к войне Австрии с Францией. Это требует логика вещей, сегодняшние и завтрашние интересы венского двора… Иллюзорные надежды на возможность решить дело миром – единственное, чего мы могли опасаться со стороны австрийского императора, – отныне, как мне кажется, недопустимы»[465].

Сражение при Кульме. Гравюра В. Ф. Тимма. XIX в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.