НАСЛЕДНИКИ ОХОТСКОЙ АТЛАНТИДЫ

НАСЛЕДНИКИ ОХОТСКОЙ АТЛАНТИДЫ

…В середине северной зимы, когда день становится предельно кратким — или вообще поглощается ночью, — в это время свершается чудо. Бледное зимнее солнце прекращает свое погружение в морозную тьму, останавливается ненадолго в ее заиндевелых глубинах — и затем начинает мучительно медленное восхождение, чтобы весной снова воскресла жизнь земли. Этот таинственный миг в годичной мистерии солнца издавна воспринимался людьми (прежде всего северянами) как рождение года. Древние обряды, приуроченные к зимнему солнцестоянию, указывают, что оно являло собой как бы мистическое сотворение мира; постижение этой истины было посвящением в божественные тайны.

Конечно, Новым годом назывались в истории человечества и другие великие праздники годичного круга: весеннее равноденствие (мистическое раскрытие райских врат), а также равноденствие осеннее, подводящее итог летним делам и заботам. Но, по мнению многих ученых, досконально изучивших сакральные ритуалы различных народов, именно зимнее солнцестояние было древнейшей датой празднования Нового года (современный обычай начинать Новый год с 1 января близок именно к этой традиции). Причем эту изначальную традицию нередко связывают с северным полярным материком (Гипербореей, Арктогеей).

Если приуроченность новогодних ритуалов к зимнему солнцестоянию может расцениваться как признак гиперборейской ориентации той или иной культуры, то таковой является и культура айнов — народа, некогда населявшего значительную часть Японских островов, Сахалина, Курил и отчасти Приамурья. Этнографы и археологи не пришли к единому мнению относительно происхождения айнов: по антропологическим признакам, необычным для современных народов Дальнего Востока, их нередко сближали с европеоидами или палеоевропейцами, но также и с австралоидами, и с полинезийцами, и с далекими предками палеоазиатов… Во всяком случае, считается доказанным, что айнов в значительной степени можно считать прямыми потомками древнейшего, палеолитического населения этого края, который тогда еще не был архипелагом островов, а составлял одно целое с азиатским материком, в частности с нынешним шельфом Охотского моря.

Культура этих протоайнов была, насколько можно судить, весьма высокой (по-видимому, в последующие тысячелетия, в «историческую» эпоху, в некоторых сферах этой культуры имел место регресс, вызванный как внешними, так и внутренними причинами). Достаточно сказать, что керамика у протоайнов появилась около 12 тыс. лет назад! То есть в этом отношении дальневосточный очаг цивилизации можно сопоставить с ближневосточным очагом, значимость которого для истории культуры давно стала аксиомой.

И в наследии айнов немало реалий, которые в контексте нашей главной темы могут быть соотнесены либо с полярным символизмом, либо с комплексом представлений о Гиперборее, северной прародине. В частности, это относится к мотиву лабиринта и его разнообразным изображениям, столь распространенным среди народов Севера и имеющим, несомненно, гиперборейское происхождение. В легендах айнов напрямую говорится, что корабли их предков некогда пригнал ветер с севера, причем ветер этот — «хороший»^{146}. Краниологически, т. е. по строению черепа, айны обнаруживают близость с предками северных монголоидов и с индейцами, хотя густая борода сближает их скорее с европеоидами; айнов, живших на территории Российской империи, на Курилах, в прошлом иногда именовали «мохнатыми курильцами».

С европейскими преданиями о гипербореях коррелируют такие особенности айнской культуры, как почитание лебедя, следы культа Великой Богини, а также представления о том, что предки айнов были крылатыми (вспомним «летающих гипербореев» античной традиции). Некоторые ученые, суммируя данные по этнографии и мифологии айнов, считали их остатком белой расы, жившей некогда на Севере (вплоть до Северной Америки)^{147}.

Айнский вариант лабиринта. Рисунок надеревянном блюде

Косвенное свидетельство высокой культуры этой гипотетической расы — легенда об утрате айнами своих книг. Конечно, эту легенду можно посчитать сравнительно недавним заимствованием у японцев или из континентальных «письменных» культур. Либо же это напоминание об айнской пиктографии, истоки которой (уже не легендарные, а вполне реальные) прослеживаются по крайней мере на 3 тыс. лет назад. Впрочем, определенное сходство с континентальными культурами не препятствует соотнесению айнской протокультуры с широко понимаемым гиперборейским культурным единством.

В этом контексте можно даже предположить, как выглядели гипотетические книги, утраченные айнами. В древнейших письменных источниках Китая (ок. 1300 до н. э., эпоха династии Шан) — кратких надписях на кости, раковинах и бронзе — есть знак «книга»: изображение табличек, возможно, деревянных, связанных шнурком^{148}. Не такими ли были утраченные «гиперборейские» книги айнских преданий?

Прослеживается возможный гиперборейский контекст и в языке айнов — уникальном языке-изоляте, лишь условно относимом к палеоазиатским (отдельные схождения с языками различных семей у него есть, но их недостаточно для уверенного соотнесения языка айнов с какой-либо одной семьей). Язык айнов сохранил и имя их прародины: неведомая страна Пан где-то за морем, или мифическая местность Рурупа; последнее название истолковывается, на основе айнской этимологии, как «Северный край моря»^{149} (в некоторых легендах говорится о миграции с запада или юга, но это может быть воспоминанием о перемещении айнов в историческую эпоху на северо-восток Японского архипелага под натиском японцев).

Некоторые слова в языке айнов могут предположительно восходить к тому сакральному борейскому лексикону, который мы пытались отчасти реконструировать в этой книге. Это, например, айнские слова «кара» — добывание священного огня высверливанием и «кар» — «изготовление» (см. символику Полярной горы, созданной на заре творения мира); «кэма» — «кровь» и «кам» — «плоть» (в связи с представлениями, реконструируемыми в главе «Гиперборейская алхимия»). К гиперборейской, доностратической лексике могут восходить айнские слова «ан» — «я» (личное местоимение 1 л., ед. ч., ср. афразийское, коптское «анок»); «ре» — «имя» (ср. афразийское, древнеегипетское «рент»); притяжательная частица «ун», свойственная (в общей форме N) также и ностратическим, и палеоазиатским языкам…

Отдельные айнские слова, схожие по звучанию с индоевропейскими, близки к ним и семантически, хотя при этом обнаруживается несколько неожиданный (впрочем, вполне объяснимый) смысловой сдвиг. Так, «человек» по-айнски — «гуру» (или «куру»), что можно сопоставить не только с валлийским gwr (читается «гур»), «человек», но и с санскритским «гуру» — «учитель». Айнское «мат» (варианты «мах», «ма»), «женщина» без комментариев соотносится с литовским materis, «женщина», и с обще индоевропейским mater, matar, мат(ер) ь. А вот «умирать» по-айнски — «рай»^{150}. И напрашивается «ненаучный» (по крайней мере, внелингвистический) вывод: эти айнские слова (входящие, кстати, в состав базисной лексики) передают «идеальный» смысл соответствующих понятий. «Человек» — это, в идеале, мудрый учитель, «женщина» — мать, а умерший должен, в оптимальном случае, попасть в рай…

Неожиданные соответствия можно усмотреть и в айнском слове «вэн» — «злой»; это слово означает также болезнь сумасшествия^{151}. В индоевропейском (древнегерманском) контексте это могло бы указывать на предпочтение мифологических «асов» (впрочем, как будто не засвидетельствованных в айнском языке) их противникам «ванам». И если культура айнов сохранила реликты гиперборейского, палеоарктического прошлого, то и для противопоставления «асов» «ванам» можно предположить сходный возраст, значительно превосходящий любые индоевропейские реалии (разумеется, на нынешнем уровне наших знаний о прошлом айнов это утверждение нельзя считать доказанным).

Возможно, к наследию «Охотской Атлантиды» эпохи верхнего палеолита восходят и многие аспекты в культуре нивхов — коренных жителей Сахалина и Нижнего Амура, чей язык столь же уникален, что и у айнов (с айнским он не образует устойчивых связей). И в наследии нивхов также заметны черты, которые можно определить как доностратические, борейские. Это, например, представления о «горных людях» (палангу): согласно некоторым нивхским преданиям, они живут в каменных столбах и утесах^{152}, по описанию очень похожих на одну из разновидностей лапландских сейдов — скалы причудливой формы, в которых обитает дух сейда.

У нивхов сохранились и мифологические мотивы, которые, как уже говорилось выше, обнаруживают родство с идеями «гиперборейской алхимии», с «магнитным мифом», дожившим в алхимической традиции до XVII века. Действительно, нивхские мифологические предания обозначают в качестве средства достижения неба вполне алхимическое по своей сути «вываривание» человеческой плоти: в итоге она становится «железной»; упоминается в связи с этим и «прилипание» к Мировому Древу^{153}, которое является универсальным символом Полярной Оси Мира.

В тесной связи с этими мотивами находится нивхская символика металлов, маркирующих три сферы традиционного миросозерцания. Медь у нивхов соотносится с подземным миром, золото или серебро — с небом; а вот железо — с неким домом в море, на грани воды и неба^{154}. Особенно важен для нас последний «металлический символ», поскольку за ним может скрываться мифологема Полярного острова посреди океана, в сакральном Центре Мира. Чрезвычайно интересно, что и в европейской латинской алхимии (у И. Филалета) «Философская Сталь» фигурирует в «полярном мифе». Разумеется, формирование символики металлов принято относить к сравнительно поздней эпохе широкого распространения металлургии, но все упомянутые металлы, включая метеоритное железо, могли быть в «самородном» виде известны людям и во времена гиперборейские.

Позволим себе завершить этот эскизный обзор возможных гиперборейских реалий в наследии Охотской Атлантиды одним рискованным топонимическим сопоставлением. Речь идет о двух лапландских топонимах — названиях горы Раматуайвенч и соседствующего с ней Рамозера на Кольском полуострове. Непонятен здесь корень «рамат» или «рам» («уайвенч», по-саамски «вершинка, горушка»); по словам филолога А. А. Антоновой (саами по национальности), корень этот — не саамский. Следуя тому варианту гиперборейской теории, который предложен Н. Р. Гусевой и С. А. Жарниковой, — допустив возможность санскритского прочтения северных топонимов, — получим, что Рамозеро — это «озеро Рамы» (герой индийского эпоса); или «темное озеро»; или «озеро счастья», «прекрасное озеро». Название горы тогда «вписывается» в последний вариант: «рамати» на санскрите — это «место приятного времяпровождения», «рамьята» — «красота».

Но если мы предположим, что лапландские топонимы восходят к гиперборейскому субстрату, более древнему, нежели санскрит и индоевропейская культурная общность, то «ключом» к истолкованию этой неписанной «летописи» Российского Севера может стать и явно очень архаичный айнский священный лексикон. А в нем есть чрезвычайно важное и емкое слово «рамат», употреблявшееся также в форме «рам» или «рама».

В религии айнов это «душа, сердце»: так упрощенно передают по-русски достаточно сложное представление айнов о некоей духовной субстанции, находящейся внутри вещественной оболочки. «Рамат» есть не только у каждого существа, но и у предмета, который мы привыкли именовать «неодушевленным». Это сакральное понятие: «рамат» есть и у богов. «Рамат» богини огня, пожалуй, важнейшего из айнских божеств, проявляется в священном огне очага, добываемом из дерева (высверливанием); в свою очередь, «рамат» живого дерева рассматривается как средство борьбы со злом. Душа человека — тоже «рамат», которая может после смерти тела достичь страны духов и, по сути, стать богом^{155}.

Может быть, и гора, почитаемая как вместилище особой духовной силы, могла быть названа словом, происходящим от этого древнего корня? Во всяком случае, следует заметить, что в санскритском варианте прочтения этих лапландских топонимов акцентируется красота земная, телесная, «усладительная», а в айнском варианте речь идет о неосязаемой духовной сущности или силе.

Конечно, единичные топонимические и тому подобные сопоставления не убедительны; нужны соответствия устойчивые, регулярные. Но дело-то в том, что не единичны подобные лапландско-дальневосточные параллели; и, как это ни удивительно, на дальневосточном материале встречаются они у народов поистине уникальных, народов-изолятов — таких, как нивхи и айны (в связи с компаративистскими сопоставлениями айнского языка с ностратическими отсылаем читателя к работам В. Д. Косарева).

Кстати, предвидим недоуменный вопрос читателя: почему, применительно к Дальнему Востоку, мы не говорим о нанайцах и удэгейцах, орочонах и эвенках? Да потому, что они, по языку (алтайской семьи) и всей культуре гораздо ближе народам уральским и индоевропейским; они входят в ностратическую общность. Естественно, у них много моментов гиперборейских по своему генезису; но в компаративистике наиболее значительны соответствия далеких, на первый взгляд, совершенно независимых источников. А потому от Охотской Атлантиды и преемников ее культуры обратимся на север — туда, где живут палеоазиатские народы Северо-Восточной Азии (айнов и нивхов тоже нередко называют палеоазиатами, но такое их определение достаточно условно).