ВОЛШЕБНЫЕ КАМНИ В КРУГАХ
ВОЛШЕБНЫЕ КАМНИ В КРУГАХ
Сейчас мы уже не знаем точно, в связи с какими конкретно мегалитическими памятниками написал Н. К. Рерих в 1903 г. в статье «Подземная Русь» свои знаменитые слова: «Пусть наш Север кажется беднее других земель. Пусть закрылся его древний лик. Пусть люди о нем знают мало истинного. Сказка Севера глубока и пленительна. Северные озера задумчивы. Северные реки серебристые. Потемнелые леса мудрые. Зеленые холмы бывалые. Серые камни в кругах чудесами полны».
О чем эти прекрасные слова? О северных лабиринтах, сложенных из камней? А может быть, интуитивным прозрением художника Рерих коснулся каких-то еще более общих, архетипических образов северных святынь?
В 1987 г., прокладывая свой последний полевой маршрут на Кольском Севере, А. Л. Никитин, вместе с мурманским краеведом Виктором Сергеевичем Георги, прошел обширный и малоизученный участок Терского берега — северного побережья Белого моря. Здесь, к востоку от устья могучей реки Варзуги до села Чаваньга, почти в трех сотнях километров от железной дороги, А. Л. Никитин ранее не проводил археологических обследований (исключая рекогносцировку с самолета, с местного «тихохода»). Было пройдено Кузоменское Лукоморье — песчаная излучина в несколько десятков километров, в свое время превратившаяся в арктическую пустыню после непродуманной вырубки здесь лесов в конце XIX — начале XX вв.
Западная часть Лукоморья начинается от выходящих к морскому берегу скалистых крутояров мыса Корабль и плато в районе тоневой избы Великие Юрики. На этом плато А. Л. Никитин обследовал древний некрополь, состоящий из нескольких валунных курганов среди полярных березок и множества плохо сохранившихся плиточных могил, каменных ящиков из местного сиреневого песчаника.
Отсюда к востоку тянутся песчаные пляжи Лукоморья, ныне практически покинутые людьми; обезлюдевшее село Кузомень находится в стороне от моря, на Варзуге, а в устье реки среди безжизненных красно-желтых песков стоят лишь несколько домов небольшой деревни Устье Варзуги. К востоку от реки пески вскоре сменяются подступившим к морю густым и невысоким еловым лесом; он искорежен ветрами, и местами деревья превратились в прижавшиеся к земле плотные наклонные навесы — идеальное место для жизни медведей, которых здесь очень много. На морском песке теперь не встретишь человеческий след, а вот медвежьих — сколько угодно. Сами же медведи не показываются человеку и при его приближении скрываются, то ли из страха, то ли из уважения…
Еще восточнее, там, где начинается территория старинных тоневых хозяйств уже не кузоменских, а принадлежавших жителям села Чаваньга, из песка вновь выходят скалы, по большей части гранитные: поднимаются из берегового песка стенами почти нацело разрушенной временем баснословно древней твердыни (архейским гранитам — до двух миллиардов лет). Скалистые мысы здесь порой выходят далеко в море и в шторм принимают на себя яростные удары холодных волн, защищая от них небольшие бухточки. Именно в таких местах, как не раз говорил А. Л. Никитин, и нужно искать следы селений древних мореходов, следы «народа Белого моря».
Здесь Андрей Леонидович и сделал открытие, о котором почти не писал, потому что не провел детальных исследований. Но открытие потрясло его необычностью пережитого. Предоставим слово ему самому.
«…Я стою на холодных, влажных камнях, рюкзак тянет плечи, ноет спина, и затекли ноги, но в легком дрожании воздуха вокруг проступают иные места и иные картины — каменные осыпи Великих Юриков, которые мы покинули несколько дней назад, гигантские спирали соловецких лабиринтов, а над ними дрожат и плывут в мареве очертания неведомых мне берегов, где к небу возносятся каменные глыбы, отесанные и воздвигнутые руками человека…
Пульсирует кровь, видения возникают и пропадают, всплывают снова, голова слегка кружится от усталости, от испарений, от запаха цветущего багульника, долетающего из тундры… И постепенно я начинаю догадываться, что совсем не усталость наливает свинцом мои ноги и не золотые россыпи солнца над вечерним морем вызывают мои видения. Причина, по-видимому, в этих камнях. Раньше такие места населяли эльфами и феями, сюда приходили, чтобы спросить у них совета и помощи, здесь человек открывал для себя присутствие иных миров и других измерений — тех, что не мог охватить и постигнуть логикой своего сознания…
Мы стоим не просто на поле черных камней. Мы стоим на одном из древних святилищ Берега, таинственным образом связанном с другими такими же местами Севера…
Высоко взнесенная над морем, слегка покатая площадка ограничена с одной стороны обрывом к воде, а с двух других — крутыми склонами, спускающимися в небольшие долинки с бухтами. Она полого поднимается своей четвертой стороной вверх, скрываясь за перевалом, но на половине подъема рассечена надвое невысокой и широкой грядой, сложенной из валунов. Гряда идет параллельно берегу моря, и в нескольких местах над ней поднимаются отдельные кучи черных камней с провалами в центре, похожие на рухнувшие внутрь каменные гробницы.
Выше этой гряды начинается ровная, напоминающая ухоженное поле или подстриженный газон желто-зеленая поверхность тундры. Там нет ни единого камня, ни одного валуна. Зато ниже к морю начинается хаос черных камней, среди которого в глаза бросаются такие же каменные кучи, как те, что встроены в тело каменной гряды. Еще одна такая гряда-стена отходит перпендикулярно от первой и тянется к берегу, разделяя каменный хаос на две равные части.
Все это удивительно напоминает сооружения «мыса лабиринтов» на южном берегу острова Анзер в Соловецком архипелаге. И не только их. Такие же каменные кучи лежат в кольце из лабиринтов на Большом Заяцком острове, образуя древний могильник, сходный с тем, что был мною найден между Кузоменью и Кашкаранцами, на противоположном от нас конце Лукоморья, на Великих Юриках…»{19}
Это образное, эмоциональное описание на деле исключительно точно. У настоящего ученого даже то, что граничит с личным мистическим опытом, приобретает характер научного свидетельства, в котором выделено главное. Обстоятельства тогда не позволили А. Л. Никитину заняться исследованиями открытого святилища: не было времени даже для составления его схематического плана. Тем не менее, несколько абзацев текста вместили и важнейшие типологические признаки мегалитического сооружения, и упоминание его аналогов, и описание окружающего ландшафта, совершенно необходимое в данном случае — для осмысления этого памятника, да и просто для того, чтобы вновь обнаружить его на бескрайних просторах Беломорского побережья среди песчаных дюн и тундровых березок, среди валунных россыпей и скал.
Святилище на Терском берегу. Рис. автора
Было тогда у А. Л. Никитина и ощущение достаточности, завершенности того, что сделано и обретено: «…Сейчас я довольствуюсь тем, что открылось моим глазам, и не ищу дальнейшего. Я прощаюсь с Берегом — и он провожает меня золотом полярного солнца, развертывает передо мной самые лучшие свои пейзажи, осыпает на каждом шагу дарами, чтобы краткая череда этих дней осталась в моей памяти как один сверкающий праздник жизни.
Это древнее святилище — последний подарок Берега.
И, благодарный, я оставляю его другому»{20}.
Другой отправился в этот блистающий мир незакатного жемчужного света между морем и небом восемь лет спустя, в 1995 г. В одиночку. В безмолвии, не нарушаемом ничем, кроме голосов ветра и чаек, шума волн и шелеста полярных трав. Побывал на разрушенном некрополе Великих Юриков, прошел через красно-желтую «марсианскую» пустыню Кузоменского Лукоморья, благополучно миновал медвежье чернолесье перед чаваньгским участком Терского берега, переждал шторм с ливнем на заброшенной фактории у скалистого мыса Крутая Гора. И достиг святилища.
Его инаковость по отношению к окружающему действительно ощущается сразу, сильно и бесповоротно. Валунные стены, в принципе невысокие, возносятся над тропой, ведущей в сторону Чаваньги, словно развалины непостижимой твердыни. Непостижимой потому, что, начав внимательно обследовать эти стены, местами протянувшиеся не на одну сотню метров, испытываешь двойственное чувство. Сами по себе валуны эти настолько органичны, соприродны, что вблизи кажутся древними береговыми валами, оставшимися на былых морских террасах. Но поднимаешь взгляд — и сознаешь, что они организованы, одушевлены неким иным началом, не похожим ни на хозяйственную целесообразность, ни на законы привычной нам храмовой архитектуры, которая почти всегда геометрична и технологична, выстроена по линейке и циркулю. Знакомые нынешним людям цивилизационные модели утратили девственный, дивий мегалитизм, столь властно царствующий здесь.
Основу структуры святилища образуют три длинных, слегка спрямленных дуги валунных стен или гряд, в современном состоянии высотой около метра. Они возвышаются на слегка террасированном склоне, тремя плавными ступенями восходя к округлой грунтовой площадке-вершине, как бы защищая ее со стороны моря. Между первой (нижней) и второй стенами — неглубокий ров с несколькими перемычками. Контуры рва нечетки: то ли валуны, необработанные и ничем не сцементированные, постепенно обваливались, оплывали, то ли изначально были лишь обозначены, — это ведь не настоящая крепость. Между второй и третьей стенами ров не прослеживается; они расположены ближе друг к другу и образуют как бы проход между кольцами гигантского незавершенного лабиринта.
Некоторое сходство с конструкцией лабиринта проявляется и в том, что эти стены, как совершенно точно заметил Андрей Леонидович Никитин, прорезаны перпендикулярными им проходами. Если главные стены-дуги ориентированы примерно в направлении восток — запад, то пересекающие их проходы ведут на север, к вершине возвышенности. В разрыве первой стены сохранились как бы остатки входных врат и небольшие участки стен поперечного прохода. А вот дальше на север, за рвом, гораздо более выразительные врата во второй стене фланкированы осыпавшимися валунными башенками, подобными кельтским кайрнам Британских островов или валунным курганам Соловецкого архипелага и некрополя на Великих Юриках, с которыми их и сравнивал А. Л. Никитин.
За этими вратами валунные стены направляют идущего влево, на запад. Пройдя полсотни метров между второй и третьей стенами, встречаешь новый поворот— на север, мимо скального останца, встроенного в структуру прохода и указывающего путь к вершине, через хаос валунов, устилающих пологий склон. А на вершине — ничего, никаких следов пребывания человека. Верхний слой почвы здесь разрушен ветровой эрозией, и сохранившиеся остатки древности должны были бы лежать на поверхности. Но в песке не удалось обнаружить никакого подъемного материала. Любая органика здесь быстро развеивается в прах и уносится прочь. А каменных сооружений на вершине нет.
Формально это все. Или почти все: есть еще тропинка, ведущая сюда от берега, от разваливающейся тоневой избушки («Изба Турилова»). Тропинка эта, вне сомнения, — тоже памятник глубокой древности, ибо ведет прямо к вратам в первой стене и скорее всего воспроизводит тот самый путь, которым поднимались от берега к святилищу неведомые священнослужители «народа Белого моря». Сейчас во вратах — россыпи камней, поэтому нынешняя тропинка идет не через них, а рядом, совсем близко. А дальше, спрямляя древний путь, поднимается к площадке на вершине и уходит в тундру. Поморы, отправляясь туда за ягодами и грибами, ходили по дороге забытых жрецов…
Уникально ли святилище на Терском берегу? Аналоги ему существуют. По крайней мере, в отношении техники сооружения: валунные гряды-выкладки высотой около метра, принципиально отличающиеся от общеизвестных лабиринтов, обнаружены автором этой книги в различных местах Российского Севера. Это лабиринты в районе озера Пиренга (в западной части Кольского полуострова), обследованные в 1996 г. (о них годом ранее рассказал лесник из села Кузомень Борис Георгиевич Барановский, живший на Пиренге в детстве, в 1930?е гг.); каменное кольцо на острове Дивном в составе Валаамского архипелага на Ладоге (обследовано в 1989 г.); спиральная выкладка невдалеке от истоков кольской реки Умбы (в центральной части Российской Лапландии) — на скалистой, поросшей невысоким лесом площадке, где предположительно располагался древний некрополь и где прослеживаются валунные курганы, такие же, как на Великих Юриках (полевые наблюдения 1997 г.). Эта «культура валунных стен» была вкратце описана в одной-единственной публикации{21}. Так что сейчас о ней впервые пойдет более обстоятельный и предметный разговор.
В 1999 г. удалось собрать предварительные сведения и о точном аналоге терскому святилищу. О нем автору этих строк сообщил Валериан Всеволодович Власов — подвижник Кольского Заполярья, связист, который в одиночку, в условиях бездорожья и постперестроечного безденежья обслуживал телеграфную линию Апатиты — Краснощелье: в центральной части Российской Лапландии, в районе горного хребта Панские Тундры, где постоянного населения нет вообще, где на протяжении многих десятков километров попадаются лишь медвежьи следы (и изредка волчьи). Так вот, В. В. Власов, в разное время года исколесивший на своем похожем на танк самодельном вездеходе здешние окрестности, обнаружил на острове посреди Чурозера (к северо-востоку от Панских Тундр) три валунных гряды, опоясывающих островной скалистый холм наподобие стен крепости. По словам В. В. Власова (к сожалению, автор этой книги туда не добрался лично), гряды эти — около двух метров в высоту. То есть выше, чем на Терском берегу; впрочем, на ладожском острове Дивном валунное кольцо достигает именно двухметровой высоты.
И вот что важно. Есть и другие, лучше изученные аналоги, но уже за рубежом — среди мегалитических памятников Британии. Вновь следы протокельтских, протодруидических соответствий! Кольцо валунных стен на острове Дивном в целом схоже с кольцевым валом первоначального Стоунхенджа (начало III тыс. до н. э.): этот вал, по расчетам британских археологов, в свое время имел высоту как раз около двух метров. На Британских островах, в Южной Англии, а также в Ирландии, в первой половине IV тыс. до н. э., в раннем неолите, сооружали на вершинах меловых холмов один или несколько (до четырех и более) валов, ограждая ими пространства округлой или овальной формы (так называемые «лагеря с дамбами» уиндмиллхиллской археологической культуры). Вал был окружен внешним рвом с перемычками (их-то и именуют «дамбами»). Ров, по-видимому, служил своеобразным карьером при возведении этих валов, что, разумеется, не отрицает его символических функций. В «лагерях с дамбами» обнаружено очень немного археологического материала, в них нет оснований жилищ{22}, как и на территории мегалитического святилища Терского берега.
Если говорить о назначении этих обведенных валами пространств, то наибольшее распространение получила гипотеза, согласно которой это были места общих собраний, скорее всего ритуального порядка. Некоторые археологи приводят свидетельства в пользу того, что на этих площадках оставляли останки умерших; впоследствии их кости в результате эрозии оказывались во рвах. Аналогичные памятники известны и на континенте, в Центральной Европе: в случае археологических культур лендель и линейно-ленточной керамики они восходят к V тыс. до н. э., а в составе культуры воронковидных кубков — к IV тыс. до н. э. Мария Гимбутас — выдающийся специалист по истории и археологии неолитической Европы — без колебаний включает эти памятники в круг древнеевропейской раннеземледельческой цивилизации Великой Богини (VII–III тыс. до н. э.){23}.
Что касается валунных курганов Кольского полуострова, то и у них есть британские аналоги — так называемые керны (кайрны), пирамидальные кучи камней, насыпавшиеся над телом усопшего в середине III — середине II тыс. до н. э. (археологическая культура бикеров). В эту же эпоху на Британских островах (преимущественно на северо-западе) использовались для погребения и каменные гробы-цисты, родственные могилам Великих Юриков на Терском берегу. А некоторые ряды вертикальных камней-менгиров завершаются пирамидками кернов{24}, что в известном смысле напоминает валунные башенки, встроенные в одну из каменных гряд Терского святилища.
Ограниченное число выявленных памятников «культуры валунных стен» на Российском Севере, строго говоря, не дает оснований для серьезных обобщений и попыток очертить историю этой культуры. Все-таки можно предположить, что эта культура архаичнее культуры классических беломорских лабиринтов. На это указывает и датировка британских аналогов, и сам характер масштабных и монументальных валунных твердынь: в сравнении с ними обычные лабиринты выглядят как их уменьшенное воспроизведение, как символическое напоминание о более древних мегалитах.
Вместе с тем, лабиринты Пиренги, похоже, поддерживались в идеальном состоянии (очищались от нараставшего почвенного слоя, мхов и кустарника) вплоть до недавнего времени, скорее всего, до начала XX в.: несмотря на то, что лабиринты были очень сильно нарушены в 1950?е гг. в связи со строительством здесь плотины, их уцелевшие участки (с аккуратной каменной вымосткой дорожек) лишь в конце XX в. начали зарастать невысокими редкими сосенками. А на некрополе близ истоков реки Умбы вообще удалось засвидетельствовать (всего лишь полтора десятилетия назад!) следы только что совершенных несложных ритуалов. Один из древних валунных курганов, близ спиралевидной выкладки, был посыпан мелкими еловыми веточками, очень бережно (чтобы не погубить деревце) срезанными с ближней ёлочки; на другом обнаружились следы крошечного костерка (в утилитарном отношении ненужного: на таком и руки не согреешь).
А рядом с тропой, проходящей через некрополь по берегу реки, — там, где тропа пересекает неглубокую канавку, служащую южной границей некрополя, — через канавку был налажен, параллельно тропе, символический мостик (примерно в направлении север — юг): палка, длиной побольше метра, была уложена на парные камушки «опор» мостика. Опять же бытового резона в этом не было: палка трухлявая, на нее даже один раз невозможно было бы опереться ногой, да и неловко, потому что она чересчур узкая. Это скорее именно символический «мостик душ» для тех, кто там был некогда погребен, — для их входа либо выхода, или для того, чтобы открыть доступ к ним, проложить мост…
Было это в конце мая, когда берег Умбы еще не полностью оттаял, а на реке сохранялись забереги двухметрового льда чудесного бирюзового цвета. Конечно, было бы слишком смело считать вышеописанные факты буквальными реликтами «культуры валунных стен» и ее ритуалов, в неизменном виде дошедшими до нас. Ведь уважительное, а подчас и ритуально оформленное отношение к древностям характерно и для русских поморов, и для саамов, и для других современных народов Севера. Хотя неправомерно и отрицать древний арктический субстрат в культурах поморской и саамской.
Схема «тройной друидической ограды»
Но это еще не всё, что можно сказать о «культуре валунных стен». Протокельтские аналоги ее памятникам позволяют продолжить сравнительные исследования и обратиться к одному мотиву, который входит в число поистине знаковых символов древнеевропейской традиции. Рене Генон в книге «Символы священной науки» назвал его «тройная друидическая ограда» (la Triple Enceinte). Ссылаясь в основном на исследования французского ученого Поля Ле Кура и на его публикацию в журнале «Atlantis» (июль-август 1928 г.), он описывает символ трех концентрических, вписанных друг в друга прямоугольников или квадратов; от центрального маленького квадратика отходят четыре линии, пересекающие под прямым углом другие квадраты и образующие как бы крест, наложенный на всю схему «ограды». Такой символ начертан на «друидическом камне», обнаруженном на территории древней Галлии — в том месте, где предположительно проходили ежегодные собрания друидов (Генон указывает, что это место называлось mediolanon, или medionemeton). Этот знак встречается также на печатях, среди граффити на камнях, изменивших свое местоположение и оказавшихся в кладке стен, в том числе и за пределами кельтских земель, в Греции{25}.
Ле Кур соотносит этот тройственный символ с тремя сферами кельтской космологии. Генон предполагает, что правильнее говорить о соответствии трем степеням посвящения, или трем уровням друидической иерархии; в Элладе инициатические концепции могли быть сходными. Ле Кур в качестве возможного аналога этому символу указывает описанную Платоном планировку столицы Атлантиды: дворец в центре трех концентрических оград, соединенных каналами (та же конфигурация, но круглая, а не квадратная). Генон истолковывает четыре линии, составляющие крест, как символ каналов передачи учения из центрального источника знания, указывая в качестве аналога образ четырех райских рек авраамической традиции{26} (далее он пишет о соотношении круга и квадрата в этом символе, о герметической квадратуре круга; к этой теме мы еще вернемся в данной книге).
Российским материалом Генон, к сожалению, не владел. Между тем, аналоги «друидической ограде» на Русском Севере есть — и широко известные, и новооткрытые. К числу первых принадлежит «камень Степан» из тверских земель: на нем изображен буквально тот же, что и в Галлии, символ (на Руси их называли «вавилонами», видимо, имея в виду типологическое сходство с лабиринтами). По справедливому замечанию В. А. Чудинова (при всей фантастичности некоторых своих интерпретаций древних символов и знаков, он прекрасно разбирается в современной славистике), подтверждающемуся материалами белорусских и польских славистов, надпись на этом камне — СТЕ ПАНЪ — вполне можно истолковать как С[ВЯ]ТЕЙ ПАНИ, Святой Владычице, за которой может скрываться и дохристианский образ{27}.
Разумеется, это предположение о связи «друидической ограды» с культом женского божества становится гораздо более гипотетическим, если экстраполировать его на мегалиты Лапландии, на валунное святилище из трех концентрических валов-стен на Терском Берегу или на Чурозере. Тут нужны дополнительные подтверждения, хотя бы в виде поздних легенд об этих памятниках.
Что же касается аналогов, то среди них необходимо назвать прежде всего городища-святилища с каменными валами в славянских землях, на территории Польши. Самое знаменитое святилище — на горе Шлёнжа, на Силезской возвышенности. Каменные валы, окружающие вершину горы, были сооружены в эпоху лужицкой культуры, около трех тысяч лет назад; обнаружена на городище и кельтская, и славянская керамика. Существенно, что это именно каменные валы, а не правильная кладка (принятая у кельтов); валы высотой от полуметра до метра расположены по склонам, и между отдельными их участками имеются разрывы{28}. То есть это действительно очень близкий аналог (во всяком случае, формальный) мегалитическому святилищу на Терском Берегу.
Российский аналог «друидической ограды» камень «Степан», обнаруженный в Тверской Карелии Ф.?Н.?Глинкой в 1830-е гг.
Обращает на себя внимание, что некоторые особенности кольской мегалитической «культуры валунных стен», — например, необычная веерообразная структура лабиринтов Пиренги, наличие каменной вымостки в одном из них, — находят соответствие не просто среди мегалитов Британских островов, но конкретно среди памятников Шотландии. Это мощеная площадка для наблюдения за небом в Кинтро, а также уникальные для Британии веерообразные в плане структуры из менгиров в северошотландском графстве Кейтнесс, предположительно, лунные обсерватории древности{29} (кстати, эти структуры и по своим общим размерам близки к лабиринтам Пиренги).
Шотландия — крайний северо-западный регион Европы, где распространены топонимы, начинающиеся на Vilt— (Wilt-, Velt-, Vald— и т. п.). Это возможный аргумент в пользу того, что их некогда оставил единый загадочный северный народ (вильты? велеты?), хотя в исторически верифицируемом прошлом на соответствующих территориях Северной Европы проживали различные этнические группы: кельты, славяне, скандинавы, германцы. Вопрос о пранароде велетов пока не имеет окончательного ответа; не решает его и очевидное для русского языка соотнесение топонимов на Vilt— с общеевропейским корнем, означающим владение, веление, могущество и т. д. Мы сейчас обратим внимание на другое: открытое А. Л. Никитиным на Терском берегу мегалитическое святилище находится невдалеке от старинного тоневого хозяйства под названием Валдай (сам А. Л. Никитин иногда говорил именно о святилище на Валдае Чаваньгском).
Названия поморских тоней на Русском Севере, как правило, очень давние, они на несколько веков старше самих недолговечных избушек или даже преданий об их основании. Независимо от того, связывали ли в Беломорье это название с Валдаем в Центральной России, либо с переселенцами оттуда, любая поздняя этимология такого рода может оказаться проявлением хорошо известного в топонимике закона аттракции (лат. притяжение), когда всем понятные языковые формы в обиходе «притягиваются» для объяснения схожих по звучанию древних, иноязычных, субстратных слов. В случаеже с беломорским Валдаем его название, с учетом расположения здесь мегалитического святилища, напоминает о записанных, также в Российской Лапландии, преданиях о том, что некоторые валунные памятники соорудил герой по имени Валит. Причем зафиксированы эти предания очень давно, еще в XVI в.: случай для фольклористики Севера уникальный. Вот что рассказали в 1592 г. князьям Звенигородскому и Васильчикову в поморской Коле, невдалеке от того места, где ныне находится Мурманск.
Валит (иначе Варент, а в православном крещении Василий) был новгородским посадником в древней Кореле, в Приладожье; он воевал с норвежцами за Мурманскую землю и неизменно одерживал победу. В память об одной из побед он, могучий богатырь, на берегу Варангер-фиорда (крайний северо-запад Кольского полуострова), «где Варенгской летний погост, на славу свою, принесши с берегу своими руками, положил камень, в вышину от земли есть и ныне более косые сажени; а около его подале выкладено каменьем, кабы городовой оклад в двенадцать стен; а назван был у него тот оклад Вавилоном.
А в Коле, где ныне острог, обложено было у него каменьем в двенадцать стен тем же обычаем; и тот камень, что в Варенге, и по сей час слывет Валитов камень; а что был в Коле, то развалено, как острог делали.
А меж Печенги и Пазреки, от Печенгской губы по ту сторону верст с тридцать пять (в той же части Кольского полуострова. — Е.Л.), есть губа морская, вышла в берег кругла, а середь ее остров камен высок, кругом сверху ровен: тут у него для крепости и покоя загорода место было…»{30}
«Вавилоны» — это обычное поморское название лабиринтов, так что речь здесь идет о несохранившихся лабиринтах в Варенге и в Коле. Их описание, — «кабы городовой оклад в двенадцать стен», — возможно, указывает, что сооружены они были не так, как известные сейчас лабиринты (допустим, под Кандалакшей и под Умбой), то есть не в один камушек высотой, а скорее в технике нашей «культуры валунных стен»: свойственные ей монументальные гряды действительно можно назвать стенами. Да и описанная крепость Валита на высоком каменном острове, который «кругом сверху ровен», вызывает ассоциации со святилищем у Валдая Чаваньгского (или, может быть, на острове Чурозера).
Что нам дает в этом плане само имя Валит? Н. А. Криничная, скрупулезно изучившая предания Европейского Севера, отмечает, что это и не имя вовсе, а своеобразный титул, означающий по-карельски избранный; деятельность конкретно-исторического валита Варента (Василия), завоевателя Лапландии, относят к 70–80?м гг. XV в.{31}. Скорее всего, мы имеем дело с нередкой в аналогичных случаях (как в легендах о Петре I, о Степане Разине и т. д.) контаминацией реальных исторических сюжетов и гораздо более древних мифологических преданий о строителях лапландских мегалитов. И тогда Валит (или валит) оказывается в том же ряду образов, что и волоты — великаны из русских легенд, и Волот Волотович (Волотоман Волотоманович) из духовного стиха «Голубиная Книга», где он являет собой именно древнего, дохристианского и добиблейского мудреца, который в процессе инициатического диалога о главнейших составных частях мироздания (диалог, в своей основе восходящий по крайней мере к праиндоевропейской древности) вопрошает о них Давыда Ессеича — мудреца новой эпохи (тоже насчитывающей уже не одну тысячу лет). А возможно, лапландская легенда о Валите, строителе лабиринтов, сохранила самостоятельный вариант того исходного образа, от которого происходит и скандинавский Вёлунд — бог-кузнец, выковавший лабиринт (иногда именуемый «Дом Вёлунда»).
Конечно, предания о Валите, строителе лабиринтов, были записаны на баренцевоморском побережье Кольского полуострова, а Валдай Чаваньгский с его валунным святилищем находится на побережье беломорском, на расстоянии нескольких сотен километров. Современные поморы Терского берега, с которыми довелось разговаривать автору этих строк, о валунных выкладках знают, но не помнят каких-либо преданий, с ними связанных (впрочем, князья Звенигородский и Васильчиков зафиксировали рассказ о Валите более четырехсот лет назад; вряд ли им удалось бы это сделать в нынешней Коле). Однако можно предположить, с учетом всего вышесказанного, что и предания о Валите, и название Валдай (хотя оно изначально могло произноситься несколько иначе) все же имеют отношение к мегалитической «культуре валунных стен» или ее наследию. Ее немые памятники начинают обретать имена, пусть еще не вполне внятные, но узнаваемые и осмысленные. И, наверное, пришла пора подробнее поговорить о тех лингвистических разработках, которые дают возможность услышать голос древности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.