ТУЛУЗА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ТУЛУЗА

Вся война до самого конца сосредотачивается вокруг столицы Юга. Обладание ею становится подлинным смыслом борьбы, и этот период истории можно было бы назвать тулузской эпопеей. Вооруженный Симон стоит перед городом, формально принадлежащим ему. Неизвестно, какие чувства он испытывает. Монфор считает преступлением верность, которую жители Тулузы хранят своему законному суверену. В какой-то момент он спрашивает себя: не лучше ли полностью разрушить Тулузу. Выждав, он входит туда как в завоеванный город, беря заложников, грабя и предавая огню три четверти строений. Тогда жители Тулузы опять восстают, и французам удается захватить их дома лишь после смертельной уличной схватки. Здесь речь идет уже не о ереси — население Тулузы сражается не за веру, а за свои алтари и очаги. Фульк Марсельский, некогда трубадур, ставший настоятелем аббатства Торонет в Провансе, а затем епископом Тулузским, сыграл в этом деле значительную и печальную роль. Он ожесточенно поддерживал права Монфора, как он это делал на Латеранском соборе. Он гнусно обманул собственный народ и попытался сдать его победителю связанным по рукам и ногам — все это ничего не меняет. Трудно судить по прошествии стольких веков о таких людях, как Арно-Амальрик или епископ Фульк. Ему приходилось каяться в своем прошлом, исполненном любви, когда он был трубадуром. Несомненно, предавая свой непокорный народ Симону де Монфору, он полагал, что совершает богоугодное дело, чувствуя, что восстановление Раймонов станет одновременно победой еретиков и ему надо помешать любой ценой. Возможно, тут он был и прав, но, повторяю, для жителей Тулузы ставкой в сражении была не вера.

Столица Юга видела в изгнании французов и в восстановлении на престоле своих графов залог того, что мы называем сегодня независимостью страны. Однако следует осторожно обращаться со словами, принявшими в наши дни совершенно иной смысл. То, к чему больше всего стремились все жители Тулузы и средневековое население в целом, заключалось в сохранении и восстановлении некоторых, только им присущих ценностей. Автор «Песни о крестовом походе» обозначает их словами Prix и Par age, Достоинство и Происхождение. Французы казались иноземными захватчиками и варварами. Иноземными — поскольку говорили на другом языке; варварами — потому что их грубое поведение контрастировало с куртуазными манерами, которыми так гордились южане. Те же чувства, впрочем, разделяли Симон де Монфор и его соратники. К примеру, мы видели, какие предосторожности предпринимали Статуты Памье, чтобы исключить любые тесные связи между французами Севера и южанами. И те и другие были слишком близки, чтобы избежать риска заразиться взаимностью, и слишком далеки, чтобы не испытывать взаимного недоверия.

Драма Юга в начале XIII в. — это драма испытавшей вторжение и оккупированной страны. Нам самим слишком хорошо это известно, чтобы не суметь ее понять. Что же касается церкви, то она тут же стала на сторону победителя, показав тем самым, что сама опасалась за свою независимость, которая была неотделима от единства веры. Церковь не хотела рисковать. Хотя это был лишь возможный риск, никто не мог сказать, что бы произошло с религией, если бы в итоге победителями оказались южане. Но для этого им надо было бы иметь противником только Симона де Монфора. А Симон, к несчастью, был не одинок — за ним стояли церковь и французский король. Это южане оказались одни, потому что могли рассчитывать только на поддержку Каталонии. Раймон VI найдет там убежище и дружеское отношение и наберет людей, с помощью которых снова овладеет Тулузой, но и только. Что касается ничтожного Иоанна Безземельного, то в том же 1216 г. он, предоставив своим восставшим подданным знаменитую Великую хартию [127], умер. Так что рассчитывать на английскую Аквитанию под скипетром короля-ребенка Генриха III [128], как и на Барселону, где правил другой ребенок, не приходилось. Только магнаты Юга, граф де Фуа и граф де Комменж, да провансальские города Авиньона остаются верны общему делу. Империю, от которой формально зависят земли за Роной, надежно закрепил за Фридрихом II [129] преемник Иннокентия III Гонорий III [130]; а император слишком занят германскими и итальянскими делами, чтобы по-настоящему интересоваться делами Франции. Примечательно, что тот же Фридрих II, который так стойко и порой удачно противостоял папским амбициям, которого с полным основанием считали язычником, который прекрасно знал лирику на языке «ок», всегда был врагом катаров и издал против них один из самых строгих законов. Несомненно, сей скептический эпикуреец больше опасался их мрачного фанатизма и их суровой мягкости, нежели римского догматизма.

Окситания оказалась совершенно одинока в час, когда восстала против Монфора. Не без труда он добивается победы над тулузскими мятежниками. Он заключает договор со столицей покоренной страны и требует огромный выкуп в 30 тысяч марок серебром [131]. Он оставляет в ней сильный гарнизон, штаб которого обосновался в Шато-Нарбонне, бывшей резиденции графов Тулузских. В октябре 1216 г. Монфор покидает укрощенный, как он полагает, город, оставив в нем свою жену, Алису де Монморанси. Сначала он отправляется в Бигор, где женит своего младшего сына Ги на наследнице графства. Отсюда ясно, что Симон де Монфор упорно вынашивал великий замысел основательно закрепить свою династию на Юге. Из Бигора граф движется на восток, мимоходом захватывая крепость Монгренье, принадлежавшую графу де Фуа. Он укрепляет свои позиции в Фенуйе, на границах арагонского Руссильона, и, наконец, направляется на равнину Роны, где снова закрепляется после своего поражения при Бокере.

В течение лета 1217 г. великий полководец, кажется, снова торжествует повсюду. Но он слишком заглядывался, пренебрегая Тулузой, остававшейся самым уязвимым и самым важным местом в его доменах. «Из-за всего этого, — пишет автор „Песни о крестовом походе“, — народ пришел в совершенную растерянность, покуда Бог не послал им мягкий свет, исходивший от Тулузы и вернувший ценность Происхождению и блеск Достоинству; это граф, ее сеньор, часто бывавший в опасности, он, невинный, кого могущественный папа и другие священники неправо лишили его доменов, прибыл на землю мессира Роже де Комменжа, где был встречен подобающим образом».

При поддержке графов де Комменжа и де Фуа Раймон VI стремительным маршем движется к своей столице. Его продвижение под прикрытием чащи в это утро, окутанное туманом, незаметно для врагов. Перейдя Гаронну ниже плотины мельниц Базакля, граф Раймон VI 13 сентября 1217 г., день в день четыре года спустя после позорного поражения при Мюре, совершает въезд в Тулузу. Но давайте еще раз предоставим слово Анониму, автору «Песни». Это свидетельство не заслуживало бы столь пристального внимания, если бы так замечательно не передавало всю атмосферу освобождения: «Когда их взорам открылась Тулуза, не оказалось никого, каким бы бесстрашным он ни был, у кого глаза не наполнились бы слезами, кои источало сердце. Каждый говорил себе: „Пресвятая Дева Мария, верни мне отчий дом. Уж лучше мне жить там или там лечь в могилу, чем бродить по свету скитальцем и опозоренным“. Выйдя из воды, они перестроились на лугу с трепещущими на ветру знаменами и флажками. Едва жители города распознали эмблемы, как вышли встречать графа, как будто воскресшего из мертвых. И когда граф вступил через сводчатые ворота, народ бросился к нему — великие и малые, бароны и дамы, жены и мужья, и опустились на колени пред ним, покрывая поцелуями его одежды, ноги, руки и пальцы. Он был встречен со слезами радости и ликованием, от коего произрастали цветы и зерно. И жители говорили друг другу: „Теперь с нами Иисус Христос и утренняя звезда, вновь вспыхнувшая для нас, ибо вот наш долгожданный сеньор. И ожили Происхождение и Достоинство (Mйrite et Parage), лежавшие в могиле, и мощь, и здравие, и исцеление, и все наше племя обогащено на все времена“. Их сердца преисполнены такой радости и пыла, что они хватают кто палку, кто камень, кто копье или острый дротик и бросаются по улицам с отточенными ножами, и пронзают, и режут, и уничтожают пойманных французов, крича: „Тулуза! Сегодня настал день, когда уберется вон лжесеньор со всем своим дрянным отродьем, ибо на защиту права встает Бог, ведь преданный граф с маленьким отрядом так показал себя, что вернул Тулузу“».

Подобные интонации — не ложный пафос, даже если в них и есть некоторое поэтическое преувеличение. В нем весь народ, охваченный желанием вновь обрести свои собственные ценности. Он жестоко мстит захватчикам за череду мрачных лет. История увековечила Сицилийскую вечерню [132] — не знаю, почему она не запомнила под названием Тулузской заутрени 13 сентября 1217 г. Французы, избежавшие смерти, укрылись у графини де Монфор, за стенами Шато-Нарбонне, теперь осаждаемого жителями, как недавно замок Бокер. Положение жителей Тулузы трагично почти так же, как и положение Алисы де Монфор с ее соратниками. Она улучила момент и отправила гонца на равнину Роны к своему мужу. Поскольку город был полностью лишен крепостных стен, следовало одновременно вести одну осаду и готовиться выдержать другую. Все атаки Монфора сначала выдержат импровизированные укрепления. Женщины трудятся здесь наравне с мужчинами, и говорят, что именно одна из них снискала славу, убив 25 июня 1218 г. Симона де Монфора. Впрочем, эта заключительная сцена эпопеи заслуживает того, чтобы привести ее целиком и даже сравнить два рассказа — хронику Анонима, который описывает ликование жителей Тулузы, видящих своего великого врага поверженным, и историю монаха из Во-де-Сернея, оплакивающего смерть героя. Контраст между этими памятниками как нельзя лучше показывает ожесточенность битвы, в которой одни полагали, что сражаются за веру, хотя в действительности воюют за мирские богатства, а другие бились за то, что нельзя назвать иначе как Родина. Я ограничусь Петром из Во-де-Сернея, при этом учитывая, что Аноним тоже воздает должное величию Симона. Он приписывает ему такой клич: «Во имя жертвы! Праведный Христос, даруй мне сегодня телесную смерть или победу!» Но вот слова цистерцианского монаха: «Благородному графу сообщили, что его враги взялись за оружие и украдкой собрались внутри укреплений, подле рва. При сей вести граф, слушавший заутреню, велел приготовить ему доспехи. Облачившись в них, этот христианнейший человек поспешил к часовне, дабы прослушать уже начавшуюся мессу; и покуда он как человек благочестивый жарко молился, толпа тулузцев вылезла из рвов по тайным ходам, подняла свои знамена и яростно набросилась с криками и воплями на наших, охранявших метательные орудия подле рва. Прочие враги, появившиеся с другой стороны, тоже направились к лагерю. Поднялась тревога; наши побежали за оружием, но, прежде чем они подготовились, стоявшие на страже орудий и лагеря получили столько ударов и ран, что трудно и представить. Во время этой вылазки к графу, слушавшему мессу, прибежал посланный и умолял его придти немедленно на помощь. Преисполненный же благочестия муж ответил: „Позвольте мне прежде послушать о божественном откровении и узреть таинство моего искупления“. Он еще говорил, когда появился другой посланный и обратился к нему: „Скорее, скорее, битва усиливается, наши не могут больше держаться“. Христианнейший муж ответил: „Я не выйду, не увидев моего Искупителя“. Когда священник поднял, как обычно, гостию, сей человек, исполненный благочестия, опустился на колени и воздел руки к небу, говоря: „Теперь, Господи, позволь Твоему слуге, следуя Твоему слову, удалиться с миром, ибо мои глаза узрели Спасителя, исходившего от Тебя“. И он добавил: „Мы пойдем и умрем, если надо, за Тебя“, а еще: „Идем и погибнем за Того, Кто ради нас презрел смерть“. Произнеся это, сей непобедимый человек бросился в битву. Сражение усиливалось с обеих сторон, многие как из одного, так и из другого лагеря были ранены, кое-кто убит. С прибытием рыцаря Иисуса Христа наши почувствовали, что их силы и храбрость удваиваются, и, отбросив всех врагов, отважно погнали их почти до рвов. Потом граф со своими соратниками отступили немного назад из-за града камней и целой тучи стрел; они зашли за орудия и укрылись за изгородью от камней и стрел, ибо наши враги беспрерывно забрасывали нас камнями при помощи двух фрондибол, одной катапульты и великого множества ручных пращей. Когда храбрейший граф со своими соратниками стоял, как я сказал, за машинами подле рва, чтобы помешать врагам возобновить вылазку с целью разрушить наши машины, камень, брошенный врагами из катапульты, попал в голову рыцарю Иисуса Христа». Странно, но этот почти агиографический рассказ, составленный из цитат из Писания, почти полностью совпадает с рассказом Анонима. Только тот приписывает Симону де Монфору, возвращающемуся на поле битвы, другие слова, не менее волнующие, хотя и менее благочестивые.

Так погиб, к несчастью друзей и ликованию врагов, тот, кто был наряду с далеким Иннокентием III чуть ли не самой видной фигурой крестового похода. Он обладал всеми качествами великого полководца — упорством, личной храбростью в сражении, мудростью в совете, одновременно осторожностью и дерзостью, активностью, способной охватить целое в деталях; он заботился о солдатах так, что они были безгранично преданы ему. У него не было времени проявить себя администратором, но он предстает превосходным политиком, искусным в переговорах. О его дальновидности во многом свидетельствуют Статуты Памье. Более того, Симон де Монфор был христианином, и его рвение не может не волновать. Он действительно считал себя божьим воином, хотя это не мешало ему преследовать и свои личные интересы. С ним мы погружаемся гораздо больше в атмосферу Ветхого Завета, нежели Евангелия. Бог щедро вознаграждает тех, кто ему служит, как Осия [133], земными благами, и Симон де Монфор не видит ничего предосудительного в обладании ими. Это был человек скорее твердый, грубый и беспощадный, чем по-настоящему жестокий. Разочарованный своим первым знакомством с южанами и, в частности, предательством Гийома Ката, рыцаря из Монреаля, он с тех пор больше рассчитывал на страх, чем на любовь. Именно в этом заключалась его главная ошибка. В течение столетий население Юга проклинало его как отвратительного тирана. И погиб он в конце концов от той ненависти, которую преднамеренно вызвал. Однако он заслуживает не меньшего уважения, чем его удачливый предшественник и пример для подражания — Робер Гискар. Но история всегда несправедлива к побежденным, а им-то и оказался сеньор Ивелина. Он всего лишь потрудился для французского короля, ему самому так и не удалось основать для своих потомков государство, о котором он мечтал. Символ его судьбы — заваленный сеном надгробный камень среди развалин, которые некогда были приорством От-Брюйер.

Амори де Монфор оказался совершенно неспособным продолжить дело своего отца. После смерти Монфора ему пришлось снять осаду Тулузы и укрепиться в Каркассоне, более надежном месте. Оттуда он взывает к королю Франции, и тот во второй раз посылает значительное войско с принцем Людовиком во главе. Одержанные недавно победы над Иоанном Безземельным позволяют французам на сей раз двинуться западными дорогами. Первым городом, отважившимся сопротивляться французскому войску, был Марманд. Его взяли, и все жители, включая стариков, женщин и детей, были вырезаны. Жертв было по меньшей мере пять тысяч. Избиение в Марманде в 1219 г. произошло спустя десять лет после резни в Безье. Однако будущий Раймон VII, фактически наследовавший своему отцу (Раймон VI умер только в 1222 г.), и жители Тулузы не поддались панике. Город занял оборону, и когда 19 июня королевское войско прибыло под его стены, Тулуза закрыла пред ним ворота. Осада продлилась до 1 августа. Именно в этот день принц Людовик свернул лагерь и вернулся во Францию, бросив свои военные машины перед победившим городом. Каковы бы ни были причины этого внезапного отъезда, для южан он означал блестящий триумф, и отныне в течение нескольких лет французы будут терять один за другим города, завоеванные при Симоне де Монфоре. Даже Каркассон возьмут и вернут молодому Транкавелю, сыну несчастного Раймона-Роже. Это воистину победа Prix и Parage, Происхождения и Достоинства. Успех ошеломляющий, но у этой победы не было будущего.