АЛЕКСАНДР I. КАНУН ВЕЛИКОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ Попытки искупления смертного греха

АЛЕКСАНДР I. КАНУН ВЕЛИКОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Попытки искупления смертного греха

Первые минуты и часы царствования Александра оказались одними из самых трагических в его жизни. Пален прошел рядом с ним по коридорам ночного Михайловского замка, заполненным пьяными, возбужденными, громко говорящими офицерами. Некоторые из них держали в руках горящие факелы, и кровавый отсвет огня должен был показаться двадцатитрехлетнему Александру, трепещущему, близкому к обмороку, зловещим.

Когда они вошли в спальню Павла, Александру бросилось в глаза обезображенное ударами сапог лицо мертвого отца. Его потрясло то, что он увидел, но еще более – коварство и безжалостность, с какой все было проделано. Он думал, что отца только арестуют, а вместо этого его убили, причем жестоко, нисколько не думая о сыновних чувствах Александра, в глубине души все же любившего отца.

Еще раз вглядевшись в синее, распухшее лицо покойного, Александр вскрикнул и, потеряв сознание, упал на спину, сильно стукнувшись головой о паркет.

Когда слух об убийстве Павла дошел до Марии Федоровны, она выбежала из своих покоев, не владея собой от гнева и отчаяния, и явилась перед заговорщиками. Ее крики разносились по всем коридорам. Увидев гренадер, она несколько раз повторила им: «Итак, нет больше императора, он пал жертвой изменников. Теперь я – ваша императрица, я одна ваша законная государыня, защищайте меня, идите за мной!». Беннигсен и Пален с большим трудом увели Марию Федоровну в ее комнаты, но она снова пыталась выбежать в коридор, решив захватить власть и отомстить за убийство мужа. Однако часовые скрестили оружие, и императрица, рыдая, отошла от двери в глубь своих апартаментов.

Адам Чарторыйский писал: «Я никогда ничего не слышал о первом свидании матери и сына после совершенного преступления. Что говорили они друг другу? Какие могли они дать объяснения по поводу того, что произошло? Позже они поняли и оправдали друг друга, но в эти первые страшные минуты император Александр, уничтоженный угрызениями совести и отчаянием, казалось, был не в состоянии произнести ни одного слова или о чем бы то ни было думать. С другой стороны, императрица, его мать, была в исступлении от горя и злобы, лишавших ее всякого чувства меры и способности рассуждать.

Из членов императорской фамилии среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица, по словам всех, сохранила присутствие духа. Император Александр часто говорил об этом. Она не оставляла его всю ночь и отходила от него лишь на минуту, чтобы успокоить свекровь, удержать ее в ее комнатах. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других».

Александр, после того как очнулся от обморока, оказался близок к помешательству. Он плакал, ломал руки, обвиняя заговорщиков в обмане и предательстве. Себя же считал жертвой кровавого плутовства, низкого коварства, обернувшегося смертью любимого отца, которого он хотел всего лишь взять под опеку, поселив в Михайловском замке и предоставив ему для прогулок расположенный по соседству Летний сад.

Но его обманули. Отец был мертв. Содеянного поправить было нельзя, и рационализм в конце концов взял верх над эмоциями – холодный рассудок Александра победил горячее сердце.

Во втором часу ночи Александр вышел к преображенцам и семеновцам, все еще стоявшим в карауле, после короткого разговора сел в сани и уехал в Зимний дворец.

Первым вызвал он Дмитрия Прокофьевича Трощинского – одного из статс-секретарей Екатерины II. Крепко обняв его, Александр сказал: «Будь моим руководителем». И тут же поручил написать Манифест о своем вступлении на престол.

В Манифесте говорилось: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезного родителя нашего, Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплек-

сическим ударом в ночь с 11 на 12 марта». Далее в Манифесте обещалось управлять страной «по законам и по сердцу в Бозе почивающей Августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой».

Утром 12 марта в Зимнем дворце, а также во всех церквях, полках, присутственных местах, куда успел дойти Манифест, состоялись церемонии присяги новому императору.

Люди ликовали, но сам Александр был мрачен, говоря при случае, что царскую власть принимает как тяжкое бремя и будет нести как крест, ибо такую судьбу уготовило ему провидение самим фактом рождения. Между тем, среди забот о присяге и предстоящих похоронах отца Александр не забыл сразу же послать вслед корпусу Платова фельдъегеря, который должен был остановить и повернуть назад изнемогающее от холодов и бездорожья войско.

Забегая чуть вперед, скажем, что через одиннадцать дней гонец настиг донцов на реке Иргиз, в селе Мечетном Вольского уезда Саратовской губернии. Услышав о возвращении на родину, казаки ликовали так, будто их забирали из преисподней в рай.

На четвертый день царствования Александр объявил амнистию для пятисот тридцати шести человек. Лишенные дворянства и чинов были возведены в прежнее достоинство, всем им, в том числе и скрывавшимся в эмиграции, было разрешено жить где угодно, причем устранялся существовавший ранее полицейский надзор.

В первые же недели были возвращены на службу либо вознаграждены пенсиями более двенадцати тысяч офицеров, генералов и чиновников, а 2 апреля была упразднена и Тайная экспедиция.

Произошли перемены и в высших эшелонах власти. Д. П. Трощинский был назначен «состоять при особе Его Величества у исправления дел, по особой доверенности государя на него возложенных». В должности статс-секретаря при нем был определен статский советник Михаил Михайлович Сперанский, вскоре начавший играть важную роль в государственных делах.

Весь март и апрель были ознаменованы множеством новых законоположений, либерализовавших жизнь России, отменявших указы Павла и восстанавливавших различные привилегии, некогда дарованные Екатериной II.

23 марта в Петропавловском соборе был погребен Павел I. За несколько дней до этого гроб с телом был выставлен для прощания на таком высоком помосте, что нельзя было разглядеть лица покойного. К тому же придворные врачи и косметологи так поработали над обезображенным лицом покойного, что Павел, если бы даже и был виден проходившим мимо него, все равно едва ли был бы ими узнан.

Сбор молодых друзей

Случилось так, что в момент дворцового переворота из близких Александру людей рядом с ним был только один Павел Александрович Строганов, присутствовавший, кстати, вечером 11 марта на последнем ужине Павла в Михайловском замке. В. П. Кочубей был в Дрездене, Адам Чарторыйский – в Неаполе, Н. Н. Новосильцев – в Англии. Узнав о событиях в Петербурге, все они поспешили к Александру и вскоре были на месте. Они ехали к Александру, влекомые не только искренним сочувствием, но и ясно осознанной необходимостью помочь ему, ибо он находился в обстановке весьма нелегкой.

Вот что писал Адам Чарторыйский, приехавший в Петербург летом 1801 года: «В момент моего приезда Петербург был похож на море, еще волновавшееся после сильной бури и едва начинавшее медленно затихать… Среди смятений и волнений, царивших в первые дни после катастрофы, Пален намеревался захватить бразды правления. Он хотел к важным обязанностям петербургского генерал-губернатора прибавить еще и обязанности статс-секретаря по иностранным делам. Его подпись стоит на официальных заявлениях, изданных тогда, в первые минуты. Он притязал на то, чтобы ничто не делалось без его разрешения и помимо него. Он принял вид покровителя молодого императора и делал ему сцены, когда тот не сразу соглашался на то, чего он желал, или, вернее, к чему хотел принудить государя.

Уже поговаривали, что Пален стремится занять пост министра двора. Подавленный скорбью, полный отчаяния, замкнувшийся со всею своей семьей во внутренних покоях дворца, император Александр оказался во власти заговорщиков. Он считал себя вынужденным щадить их и подчинять свою волю их желаниям».

Однажды Александр пожаловался на свое тяжелое положение генерал-прокурору Сената Балашову – человеку прямому, честному, бесхитростному и справедливому. Балашов пришел в недоумение и с солдатской прямотой сказал: «Когда мухи жужжат вокруг моего носа, я их прогоняю».

Александр тут же подписал указ, предписывающий Палену покинуть Петербург в двадцать четыре часа, и Балашов вручил его адресату. Пален повиновался и немедленно уехал в свои остзейские поместья.

В августе, после шестилетней разлуки, приехал из Швейцарии и Лагарп. Молодые друзья Александра по приезде в Петербург образовали тесный кружок единомышленников – «Негласный комитет», занимавшийся реформой управления империей, но так и не доведший дело до конца.

Александр и «Негласный комитет»

Изменилась не только внутренняя, но и внешняя политика России. 5 июля 1801 года Александр приказал разослать главам российских дипломатических миссий при важнейших европейских дворах инструкцию, в которой говорилось: «Я не вмешаюсь во внутренние несогласия, волнующие другие государства; мне нет нужды, какую бы форму правления ни установили у себя народы, пусть только руководствуются в отношении к моей империи тем же духом терпимости, каким руководствуюсь и я, и мы останемся в самых дружественных отношениях». Руководствуясь провозглашенным принципом, Александр отказался от титула великого магистра Мальтийского ордена, оставшись его протектором, что позволило уже в начале июня подписать в Петербурге Конвенцию о дружбе между Россией и Англией. Еще раньше, 10 мая, были восстановлены дипломатические отношения с Австрией. В Вене послом вновь стал А. К. Разумовский. 26 сентября в Париже состоялось подписание мира с Францией.

Печальная коронация

Проделав за короткое время большую работу и в области политики внутренней, и в области политики внешней, Александр одновременно подготовился и к акту коронации. Огромный коронационный поезд прибыл в Москву 5 сентября 1801 года. Остановившись на трое суток в загородном Петровском дворце, Александр и Елизавета Алексеевна 8 сентября торжественно въехали в Первопре-

стольную. 9 сентября Александр отправился верхом на коне на прогулку. Лишь только он появился на Тверской, москвичи кинулись к нему, осыпая поцелуями его сапоги и стремена его коня.

15 сентября, в воскресенье, в Успенском соборе митрополит Платон, четыре года назад короновавший Павла, возложил императорскую корону на голову Александра.

Однако почти все, кто сопровождал нового императора в его поездке в Москву, единодушно отмечали, что ни разу не видели его радостным, а тем более смеющимся. Он был постоянно задумчив, почти всегда печален, и улыбаться заставлял себя чаще всего из-за обстоятельств дворцового этикета.

Мысли об убитом отце не оставляли

Александра ни на минуту, ибо в Москве, где он был с ним совсем недавно, все напоминало ему о Павле. И уж буквально каждый момент коронационных торжеств, каждый шаг по Кремлю, точно по тому же маршруту, по какому четыре года назад шел он вместе с покойным ныне отцом, вызывали в памяти предыдущую коронацию. Раскаяние и благочестивые добрые намерения Александра выразились и в том, что именно в эти же дни был издан указ о пересмотре старых уголовных дел и отмене пыток.

Политика первых трех лет царствования

Важнейшими из внутренних дел в то время были отношения с Грузией и смена руководства в Коллегии иностранных дел. Был подписан Манифест о присоединении Грузии к России, и состоялось назначение на пост канцлера Василия Павловича Кочубея, пришедшего на место уволенного Н. П. Панина.

Так, еще один руководитель заговора ушел в политическое небытие, уступив место новому человеку из числа членов «Негласного комитета».

Тридцатитрехлетний Кочубей был решительным сторонником нейтральной, независимой России, которая, по его мнению, не должна была связывать себя никакими военными союзами.

В записке, поданной Александру, Кочубей писал: «Россия достаточно велика и могущественна пространством, населением и положением, она безопасна со всех сторон, лишь бы сама оставляла других в покое. Она слишком часто и без малейшего повода вмешивалась в дела, прямо до нее не касавшиеся. Никакое событие не могло произойти в Европе без того, чтобы она не предъявила притязания на участие в нем. Она вела войны бесполезные и дорого ей стоившие. Благодаря счастливому своему положению император может пребывать в дружбе с целым миром и заняться исключительно внутренними преобразованиями, не опасаясь, чтобы кто-либо дерзнул потревожить его среди этих благородных и спасительных трудов.

Внутри самой себя предстоит России совершить громадные завоевания, установив порядок, бережливость, справедливость во всех концах обширной империи, содействуя процветанию земледелия, торговли и промышленности. Какое дело многочисленному населению России до дел Европы и до войн, из нее проистекающих? Она не извлекла из них ни малейшей пользы».

Однако концепция Кочубея не просуществовала и года: 20 мая 1802 года Александр отправился в свою первую заграничную поездку – в Пруссию, где правил Фридрих-Вильгельм III. Во время этого визита между русским императором и прусской королевской четой установилась прочная и нежная дружба, которая впоследствии стала одним из побудительных мотивов вступления России в войну с Наполеоном.

Александр приехал в Мемель 10 июня, а уехал 16 июля, но всего за одну неделю он буквально свел с ума синеокую двадцатишестилетнюю красавицу-королеву, в свою очередь пленившую царя восторженностью души и вспышками веселого кокетства, сочетавшимися с глубокой заинтересованностью сложными проблемами жизни и редкостной начитанностью. Несмотря на молодость (царь был на год моложе Луизы), Александр пустил в ход все: пламенную мечтательность, которая выходила у него такой естественной, хотя никогда не была искренней, желание послужить идеалам человечности, пылкое стремление к славе, намерение стать на защиту угнетенной Европы, готовность каждый момент спешить на помощь последним из последних, забыв о своем высоком сане, повинуясь только чувству гуманности. Это была тонкая игра со стороны «прельстителя». Она достигла цели.

Чарторыйский, четыре года спустя, писал Александру: «Интимная дружба, которая связала Ваше Императорское Величество с королем после нескольких дней знакомства, привела к тому, что Вы перестали рассматривать Пруссию как политическое государство, но видели в ней дорогую Вам особу, по отношению к которой признавали необходимым руководствоваться особыми обязательствами». Но до войны из-за Пруссии, или тем более в пользу Пруссии, дело пока еще не дошло, Александр все еще оставался верен идее превращения России в правовое либеральное государство в духе тех идей, которые внушил ему Лагарп, хотя практика государственного управления часто показывала утопичность такого подхода к внутренним российским делам.

Поздней осенью 1803 года в Петербург из своего имения Грузино вернулся по вызову Александра Аракчеев, а 3 декабря того же года «Негласный комитет» собрался на свое последнее заседание.

В этих двух событиях современники увидели знамение того, что недолгая эпоха либерализма закончилась, не протянув и трех лет.

Черное солнце Аустерлица

2 августа 1802 года Наполеон Бонапарт был объявлен пожизненным консулом Франции, а 6 мая 1804 года бывший генерал республики принял титул императора французов, тем самым дав понять, что ничья воля, кроме его собственной, не является для него законом. Человек, проявивший способности великого полководца и получивший практически неограниченную власть, становился реальной угрозой для всей монархической Европы, и она приняла брошенный ей вызов.

В это же время русская внешняя политика принимает откровенно антифранцузский характер. Недолго занимавший пост канцлера, А. Р. Воронцов 16 января 1804 года уступил его А. Чарторыйскому, который, возглавив российское внешнеполитическое ведомство, начал действовать прежде всего в интересах своей родины – Польши. Составной частью плана Чарторыйского стало создание новой антифранцузской коалиции. К осени 1805 года в нее вошли Россия, Австрия, Швеция и Англия, а 9 сентября впервые после Петра Великого русский император выехал к армии, стоявшей на границе с Австрией. По дороге Александр заехал в имение Чарторыйского Пулевы, где, каждодневно очаровывая польское общество, говорил о восстановлении независимости Польши и о своей неизменной любви к этой стране. Отсюда он поехал в Берлин – на переговоры о присоединении к коалиции Пруссии, а затем на свидание с императором Австрии Францем – в Ольмюц. После этого Александр прибыл в объединенную союзную русско-австрийскую армию, стоявшую под командованием М. И. Кутузова на северном берегу Дуная.

16 ноября под Вишау Александр впервые оказался на поле боя, пока еще только наблюдая столкновение противоборствующих сторон. Сражение оказалось удачным для союзников – атака неприятеля была отбита, французы отступили, в плен попали пятьсот неприятельских солдат и офицеров.

Александр объехал поле боя верхом, разглядывая в лорнет, как мучаются раненые и недвижно застыли убитые. Он был потрясен и напуган увиденным и распорядился помогать всем раненым, независимо от того, были они своими или чужими. Зрелище людских страданий оказалось для него настолько непереносимым, что он ничего не ел весь оставшийся день, а к ночи заболел и слег в постель.

Тем не менее успех под Вишау воодушевил Александра, и когда в его ставку прибыл посланец Наполеона с предложением провести переговоры о перемирии, просьба была отклонена.

В полночь на 20 ноября в штабе Кутузова в Крженовице состоялся союзный военный совет, на котором, вопреки воле главнокомандующего, под давлением Александра и австрийского императора Франца было принято решение утром следующего дня начать генеральное сражение.

На рассвете 20 ноября Наполеон, не дав союзникам выстроиться в боевые порядки, стремительно атаковал их у деревни Аустерлиц. Кутузов был при четвертой колонне русских войск, остановившейся на господствующих над местностью Праценских высотах. Солдаты этой колонны не только остановились, но и составили ружья в козлы.

Александр подъехал к Кутузову и спросил:

– Михаила Ларионыч, почему не идете вперед?

– Я поджидаю, чтобы все войска колонны подсобрались.

– Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки! – возразил Александр.

– Государь, потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете…

Император приказал, колонна сошла вниз, и тут-то Наполеон немедленно занял Праценские высоты, расположил на них множество орудий, начал наступление. К вечеру он наголову разгромил союзников.

Легенда Жастчанского пруда

Аустерлицкое сражение состояло из множества эпизодов разных по своей значимости. Одним из наиболее трагических его моментов традиционно считался тот, когда Наполеон, разбив союзных России австрийцев, загнал русские войска на замерзшие пруды и приказал стрелять по ним ядрами. В результате лед, не выдержав бомбардировки и тяжести сотен солдат, провалился, и русские повторили участь немцев, погибших подо льдом Чудского озера.

Такая версия встречается у многих историков – русских, австрийских, английских, французских. Родоначальником такой версии был сам Наполеон и многие лица из его ближайшего окружения – адъютанты Марселей-де-Марбо и граф Сегюр, другие генералы и офицеры.

Однако такого эпизода не было.

Разгромив русских, Наполеон, опасаясь возникновения эпидемии, приказал спустить Жастчанский пруд, на льду которого якобы произошла эта катастрофа. И когда приказ его был выполнен, на дне пруда оказались трое русских солдат, убитых пулями.

Но легенда эта, несмотря ни на что, живуча до сих пор.

Безутешный отец

У Кутузова было пять дочерей. Он любил их всех, однако более других любил Лизаньку. И к зятьям своим относился с любовью, однако более всех любил мужа Лизаньки – полковника и флигель-адъютанта – графа Фердинанда Тизенгаузена. Он даже называл его своим сыном, сокрушаясь, что собственного сына «заспала» кормилица, когда мальчику не было еще и года.

Любимый зять Кутузова был убит под Аустерлицем в роковой для русских день – 20 ноября 1805 года. Адъютант, доложивший об этом главнокомандующему Кутузову, был поражен, насколько равнодушно воспринял его сообщение руководивший сражением Михаил Илларионович. Он даже вначале подумал, что Кутузов не расслышал, о чем он говорил.

На следующий день, когда русская армия отступала, этот же офицер увидел, как рядом с телегой, на которой лежал мертвый граф Тизенгаузен, шел плачущий старик Кутузов и, держась за облучок, что-то тихо шептал, ни на кого не обращая внимания. И тогда пораженный этим адъютант подошел к Кутузову и, желая ободрить и утешить его, сказал:

– Ваше высокопревосходительство! Вчера вы так мужественно перенесли удар!

– Вчера я был главнокомандующим, – ответил Кутузов. – Сегодня я – безутешный отец.

Плачущий император

В этом сражении Александр увидел войну с другой стороны. Рядом с ним убило двух лошадей – лейб-медика Виллие и его собственную запасную лошадь, – а его самого разорвавшееся в двух шагах ядро осыпало землей.

При отступлении, больше напоминавшем паническое бегство, конвой и офицеры свиты потеряли Александра, и он остался с Виллие, двумя казаками, конюшим и берейтером Ене. Император мчался, не разбирая дороги, как вдруг его конь остановился перед неширокой канавой, которую никак не мог перепрыгнуть. Александр был плохим наездником, и скакавший рядом Ене несколько раз перепрыгивал на коне канаву туда и обратно, показывая, как надо это делать, но Александр никак не решался пришпорить коня. А когда он все же преодолел препятствие, то нервы вконец изменили ему, и Александр сошел с седла, сел под деревом и расплакался. Спутники императора в смущении стояли рядом, пока к ним не подошел майор Толь и стал утешать Александра, который поднялся с земли, отер слезы и обнял майора.

Через два дня, 22 ноября, император Франц сумел заключить перемирие, распространявшееся и на русских, которое Александр подписал чуть позже. 27 ноября, оставив армию, император уехал в Россию.

8 декабря печальный, обескураженный неудачей, двадцативосьмилетний Александр тихо, почти незаметно, въехал на заснеженные улицы Петербурга и, никем не встреченный, проскользнул в Зимний дворец, где его никто не ждал.

Начало второй войны с Наполеоном

Близкий ко двору Л. Н. Энгельгардт, как и многие другие, отмечал, что после поражения под Аустерлицем Александр резко переменился.

«Аустерлицкая баталия, – писал Энгельгардт, – сделала великое влияние над характером Александра, и ее можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду; к одному графу Аракчееву имел полную доверенность, который по жестокому своему свойству приводил государя в гнев и тем отвлек от него людей, истинно любящих его и Россию».

После Аустерлица наступила новая полоса и во внешней политике: 17 июня 1806 года министром иностранных дел стал вместо Чарторыйского барон А. Я. Будберг, а его товарищем (то есть заместителем) граф А. Н. Салтыков. Им предстояло склонить Пруссию к участию в антифранцузской коалиции, и в этом деле российским дипломатам более всего помог сам Наполеон: 24 сентября 1806 года он объявил войну Пруссии, и королю Фридриху Вильгельму III не оставалось ничего иного, как кинуться за помощью к Александру, весьма расположенному помочь Пруссии, и тем самым смыть позор аустерлицкого поражения. Наполеон же, не ожидая вступления России в войну, за восемь дней в двух сражениях, под Йеной и Ауэрштедтом, наголову разгромил пруссаков, а 12 октября вступил в Берлин.

Русская армия численностью в сто тридцать тысяч солдат и офицеров при пятистах орудиях двинулась к границам Пруссии тремя отдельными корпусами, самым крупным из которых командовал генерал Л. Л. Беннигсен. Единого командующего армия не имела, и Беннигсен почитал себя главным. Но с этим совершенно не был согласен командир второго корпуса Ф. Ф. Буксгевден, отказавшийся выполнять распоряжения Беннигсена.

Чтобы положить конец анархии, Александр назначил главнокомандующим шестидесятидевятилетнего фельдмаршала графа Михаила Федотовича Каменского. Суворову, когда он совершал свой знаменитый Швейцарский поход, было ровно столько же, но Каменский не был Суворовым. Он писал царю, что не может из-за старости и слабости держаться в седле, не «может читать карту и не видит того, что подписывает». Однако Александр настоял на своем, и Каменский выехал к армии. Приехав к польскому городу Пултуск, где собрались все три корпуса, Каменский в три часа ночи вызвал к себе в спальню Беннигсена и вручил ему приказ об отходе армии в Россию. Ранним утром фельдмаршал, одетый в заячий тулупчик и повязанный бабьим платком, с трудом, при помощи адъютантов, взобрался на лошадь и прокричал, глядя на выстроившихся перед ним гренадер: «Вас предали и продали! Все потеряно, и вам лучше бежать домой! Я убегаю первым!»

И историки, и современники сходятся на том, что с Каменским приключилось временное умопомешательство, после чего во главе армии немедленно встал Беннигсен, сумевший 14 декабря 1806 года остановить продвижение авангарда французской армии и раздувший это событие до размеров решительной победы над самим Наполеоном, хотя командовал сражением маршал Ланн. 26 января 1807 года Наполеон взял реванш в жестоком и кровопролитном сражении при Прейсиш-Эйлау, в котором русские и французы потеряли более одной трети солдат и офицеров. Поле боя осталось за французами, но Беннигсен доложил Александру о своей победе, и Александр наградил «победителя» орденом Георгия 2-й степени и пожизненной пенсией в двенадцать тысяч рублей в год.

Разгар войны. Поражение под Фридландом

16 марта 1807 года, отслужив в Казанском соборе торжественный молебен, Александр выехал к армии. С ним вместе отправились Будберг и три генерал-адъютанта – граф П. А. Толстой, граф X. А. Ливен, сын статс-дамы Ш. К. Ливен, и князь П. М. Волконский. За месяц перед тем в поход выступила гвардия.

Проезжая через Митаву, Александр посетил в замке герцогов Курляндских брата казненного французского короля – графа Лилльского. Свидание было непродолжительным. Прощаясь, граф Лилльский заверил императора, что день, когда он взойдет на трон Франции под именем Людовика XVIII, будет счастливейшим днем и в жизни Александра. Однако едва успев сесть в карету, Александр тут же сказал своим спутникам, что этот ничтожный человек никогда не сможет царствовать.

20 марта в пограничном местечке Паланга русского императора встретил прусский король Фридрих Вильгельм III, бежавший после взятия французами Берлина в Мемель (ныне Клайпеда) – самый восточный город в его владениях. Здесь, рядом с русской границей, он и жил со своей семьей и небольшим двором, надеясь на скорую победу Александра над Наполеоном. В его распоряжении находился четырнадцатитысячный отряд – все, что осталось от прусской армии после Йены и Ауэрштедта.

23 марта союзные монархи провели смотр прибывшей из Петербурга гвардии, затем Александр навестил лечившегося в Мемеле тяжело раненного под Прейсиш-Эйлау генерал-майора Михаила Богдановича Барклая-де-Толли.

Александр пришел к нему один, без какого-либо сопровождения, и долго беседовал с раненым о сражении под Эйлау и о причинах отступления русской армии. Визит царя к своему генералу не был простым актом вежливости и милосердия – царю нужны были верные, честные и способные помощники, а Барклай как раз обладал всеми этими качествами. Михаил Богданович рассказал Александру, что его преследует мысль о том, что французские войска стоят в трех переходах от русской границы, и потому он непрерывно размышляет о средствах борьбы с этой страшной опасностью. Барклай-де-Толли откровенно сказал царю, что не видит в русской армии полководца, равного Наполеону, и потому считает, что в случае большой войны на территории России следует применить скифскую тактику заманивания противника в глубь страны, сжигая города, отравляя колодцы, уничтожая запасы фуража и продовольствия, растягивая на сотни верст коммуникации и перерезая их действиями летучих отрядов. Этот план Барклай-де-Толли осуществил в 1812 году, когда был уже военным министром и командующим 1-й Западной армией.

Александр расстался с Михаилом Богдановичем, наградив его двумя орденами и присвоив звание генерал-лейтенанта. Но самое главное было в том, что царь правильно оценил потенциальные возможности этого человека и стал энергично способствовать его карьере.

14 апреля в прусском городке Бартенштайн, в главной квартире Беннигсена, русский и прусский министры иностранных дел подписали Конвенцию, провозглашавшую, что «их величества обязываются употребить для себя все свои силы, не отступать от общего дела и положить оружие не иначе, как с общего согласия».

Далее шли статьи, приглашающие правительства Англии, Австрии и Швеции присоединиться к Бартенштайнской конвенции.

Ратифицировав Конвенцию, монархи разъехались: Фридрих Вильгельм поехал в Кенигсберг, а Александр – в пограничный с Россией Тильзит.

С наступлением лета Наполеон начал в Восточной Пруссии новую кампанию.

2 июня пятидесятипятитысячная армия Беннигсена была разбита Наполеоном под Фридландом.

4 июня Александр проводил смотр войск в Олите, когда ему доставили донесение об этом поражении, написанное Беннигсеном.

В конце донесения Беннигсен высказывал мнение о необходимости вступить с Наполеоном в мирные переговоры. После мучительных размышлений Александр разрешил «сие исполнить от Вашего имени», но ведение переговоров доверил не Беннигсену, а командиру 17-й дивизии – генерал-лейтенанту князю Д. И. Лобанову-Ростовскому.

На пути к Тильзиту

После Фридланда в штабе Беннигсена распространилось уныние и капитулянтские, пораженческие настроения. Прусский генерал фон Шладен, представитель Фридриха Вильгельма в главной квартире Беннигсена, писал премьер-министру барону Гарденбергу: «Офицеры за столом генерала Беннигсена свободно говорили о необходимости скорейшего заключения мира, кажется, никто из них не представлял себе, что император может думать иначе, и, в общем, эти господа были уверены в том, что они сами в состоянии осуществить свой план, даже если император не будет согласен с ними».

В это самое время в главную квартиру Беннигсена приехал великий князь Константин. После объявления 16 ноября 1806 года второй войны с французами, Константин до конца февраля 1807 года пробыл в Петербурге и лишь тогда отправился в Пруссию. Там он был скорее свидетелем, чем участником неудачных сражений Пруссии с Наполеоном, и эти поражения произвели на него столь сильное впечатление, что цесаревич стал ревностным поборником скорейшего мира с Наполеоном.

После того как в Тильзит пришло известие о разгроме Беннигсена под Фридландом, Константин стал считать мир с Францией единственно возможным решением. Он выступил решительным сторонником «мирной», или «французской» партии. Среди его сторонников оказался даже любимец армии, храбрец и рубака князь П. И. Багратион. Он написал цесаревичу письмо, в котором поддерживал его мирные усилия.

Константин настаивал на личной встрече Александра и Наполеона, и только два генерала – А. И. Остерман-Толстой и М. Б. Барклай-де-Толли – решительно противились этому. На их стороне были и русские патриоты, которые считали Наполеона антихристом, Беннигсена – изменником, а предание памяти десятков тысяч погибших в последней войне с французами – кощунством. Но все зависело от императора, который никак не мог решиться на что-либо определенное.

Барон Г. А. Розенкампф, хорошо осведомленный в делах двора, вспоминал впоследствии: «Неблагоприятный исход сражения при Фридланде произвел очень сильное впечатление на государя. Так как его армия

была слишком слаба, то он решился еще раз умилостивить грозу, и последовавшее затем свидание в Тильзите разом изменило всю его политику… Император за день перед тем, как решиться на полную перемену своей политики, сидел несколько часов один, запершись в комнате, то терзаемый мыслью отступить в пределы своего государства для продолжения войны, то мыслью заключить сейчас же мирные условия с Наполеоном».

Свидание двух императоров

Наконец Александр решился принять план «мирной» партии, и 13 июня два императора встретились в плавучем павильоне, установленном на плоту посередине Немана, неподалеку от Тильзита. Смысл ритуала встречи состоял в том, что ни один из императоров не был ни хозяином, ни гостем, ибо встречались они на середине порубежной реки, между двумя империями – Восточной и Западной.

После первой встречи оба императора решили беседовать друг с другом без свидетелей – во время катания верхом, пеших прогулок по берегам Немана, свиданий один на один – то у Александра, то у Наполеона. Они обменивались сувенирами и клятвами во взаимном уважении, в вечной верности и совершеннейшей искренности, а в это время их дипломаты готовили договор, кардинально изменявший систему международных отношений.

Договор между Францией и Россией был подписан. Существо договора свелось к тому, что территориальные изменения были произведены прежде всего за счет Пруссии, потерявшей около половины своих земель и населения. Другие статьи касались положения в Средиземноморье, в Молдавии, вокруг Турции и даже во французских колониях, захваченных англичанами.

7 июля был подписан русско-французский договор о мире и дружбе, а через три дня – франко-прусский мирный договор, сразу же окрещенный «карательным трактатом», по которому Пруссия с головой выдавалась Наполеону с молчаливого согласия Александра.

Оба этих документа свидетельствовали о том, что в Европе произошло кардинальное изменение обстановки и что несомненным хозяином положения на континенте стал Наполеон Бонапарт.

Тильзитские мирные договоры

Два договора были подписаны в Тильзите 7 и 9 июля 1807 года. По русско-французскому договору, подписанному первыми императорами Александром и Наполеоном, Пруссия теряла половину территории и населения. Эти земли передавались союзным Наполеону немецким государствам – Саксонии и Вестфальскому королевству. Земли, перешедшие к Пруссии по трем разделам Польши, образовывали Варшавское герцогство, Гданьск становился вольным городом, Белосток передавался России.

Александр признал изменения, произведенные Наполеоном в Европе, обещал посредничать в мирных переговорах Франции с Англией, обязывался заключить мир с Турцией и вывести русские войска из Валахии и Молдовы.

Наполеон согласился восстановить три традиционно дружественных России немецких герцогства – Ольденбург, Мекленбур-Шверин и Саксен-Кобург, – а также выплатить субсидии некоторым немецким князьям.

Одновременно с русско-французским договором был подписан секретный трактат об оборонительном и наступательном союзе против любой державы, враждебной России или Франции. Этот трактат главным образом был направлен против Англии, так как обусловливал, что если Англия откажется от русского посредничества в мирных англо-французских переговорах, не признает свободы морей и не возвратит Франции ее колоний, захваченных после 1805 года, то Россия разорвет с ней дипломатические отношения. По этому же трактату Франция обязалась быть посредницей в русско-турецких мирных переговорах. Если Турция откажется от таких переговоров, то Наполеон вступит в войну с ней.

Второй договор – франко-прусский – был подписан 9 июля. Пруссия соглашалась с территориальными изменениями, предусмотренными франко-русским договором от 7 июля. Кроме того, Пруссия обязалась сократить свою армию до сорока тысяч человек, уплатить контрибуцию в сто миллионов франков и присоединиться к Континентальной блокаде – экономической политике, проводимой Францией против Англии, запрещающей торговлю с Англией, доставку оттуда корреспонденции, предписывающей арест всех английских граждан, оказавшихся на территории Франции и союзных с ней государств.

Отношение к Тильзитскому миру в России

Когда Александр вернулся в Петербург, он обнаружил оппозицию своей новой политике, причем значительно большую, чем ожидал. Против нее были вдовствующая императрица Мария Федоровна, любимая сестра Александра Екатерина Павловна, большинство духовенства, дворянства и купечества.

Если Аустерлиц, Эйлау и Фридланд считали скорее несчастьями, чем поражениями, то к Тильзиту отнеслись как к национальному позору и неслыханному бесчестью. В высшем обществе разлилась волна ненависти ко всему французскому: французские оперы шли при пустом зале, послов Наполеона – сначала генерала Савари, а затем сменившего его генерала графа Коленкура – не принимали почти ни в одном аристократическом доме Петербурга.

Предчувствие смертельной схватки с Наполеоном охватило все русское общество. Адъютант П. И. Багратиона Денис Давыдов чуть позже писал об этом времени: «1812 год стоял среди нас, русских, как поднятый окровавленный штык».

Весьма характерной была реакция на Тильзитский мир простых людей – крестьян, мещан, солдат.

Однако простые русские люди этот факт объясняли совсем по-иному. Русские простолюдины считали Наполеона антихристом. Такую веру поддерживало в них и православное духовенство. Поэтому, когда было объявлено, что православный русский царь встретился с Наполеоном, то есть антихристом, то нужно было придумать оправдание царю в таком страшном грехе.

Тогда-то и пошел среди простых людей слух, что встреча потому произошла на реке, что царь сначала окрестил антихриста Бонапарта в Немане и лишь потом допустил его пред свои светлые очи.

И все же можно констатировать, что сам договор был крайне непопулярен во всех слоях русского общества.

Но Александр продолжал начатое дело и сменил тех министров, которые недостаточно энергично проводили новую политику.

Новым министром иностранных дел стал сын фельдмаршала Румянцева – граф Николай Петрович Румянцев, откровенный сторонник профранцузской ориентации; министром внутренних дел был назначен Михаил Михайлович Сперанский, а в январе 1808 года появился и новый военный министр – А. А. Аракчеев.

А меж тем назревали новые войны, на сей раз с недавними союзниками – Англией и Швецией…

Войны России с Англией, Швецией и Турцией

Сразу же после подписания мира в Тильзите очевидных признаков охлаждения не было, да и откуда им

было взяться, если Россия последовательно шла в фарватере французской политики, а Наполеон немало делал для осуществления взаимных акций, выгодных России.

7 ноября 1807 года Россия объявила войну Англии, а четыре месяца спустя, в феврале 1808 года, русские войска без объявления войны вторглись в Финляндию, принадлежавшую тогда союзной Англии Швеции. Русские войска быстро продвигались на запад вдоль побережья Финского залива, пытаясь захватить как можно больше пространства. 22 апреля была взята мощная крепость Свеаборг, а затем и столица Финляндии Або (ныне – Турку). 7 ноября 1808 года в Алькиоки была подписана Конвенция, устанавливавшая границы между Россией и Швецией.

В это же время шла еще одна война – русско-турецкая, начавшаяся в декабре 1806 года, но 12 августа 1807 года, руководствуясь положениями, выработанными в Тильзите, турки под давлением французской дипломатии подписали перемирие, однако его не утвердил Александр.

Последнее свидание Александра с Наполеоном

Вместе с тем между Россией и Францией возникло и накопилось немало нерешенных проблем. Для того чтобы обсудить и разрешить их, Наполеон пригласил Александра на новую встречу, местом которой был определен немецкий город Эрфурт.

2 сентября 1808 года Александр в сопровождении Константина, Н. П. Румянцева, П. А. Толстого, статс-секретарей, генерал-адъютантов, а также посла Франции Коленкура выехал из Петербурга. Ненадолго остановился он в Кенигсберге, обещая сделать все, что в его силах, чтобы помочь несчастной Пруссии, а потом еще на два дня задержался в Веймаре у своей сестры Марии Павловны – великой герцогини Саксен Веймарской.

Еще далеко от города Эрфурта Александр встретил Наполеона. Увидев карету царя, Наполеон оставил огромную и блестящую свиту и галопом помчался навстречу своему гостю и союзнику. Он сошел с коня и сердечно обнял вышедшего из кареты Александра. Затем два императора верхом поехали по дороге в Эрфурт и въехали в город под звон колоколов и грохот артиллерийского салюта. Здесь их уже ждали десятки немецких королей, герцогов и владетельных князей, съехавшихся по случаю этой встречи. Однако министру иностранных дел Австрии князю Меттерниху во въезде в Эрфурт было отказано.

Начались встречи, балы, смотры и празднества. Наполеон всячески пытался обольстить Александра, расточал ему восторги и ласковые улыбки. Он пытался склонить царя к тому, чтобы продиктовать Австрии угодные Франции условия без войны и без победы над нею, но Александр не поддавался на увещевания Бонапарта и оставался тверд. Однажды, настаивая на своем, Наполеон так разволновался, что бросил на пол свою шляпу и стал топтать ее. Александр молча улыбнулся и спокойно пошел к двери. Наполеон опомнился, взял себя в руки и закончил разговор в спокойном тоне.

Однако несдержанность, да и то весьма редко, Наполеон проявлял лишь при встречах наедине. На людях императоры демонстрировали нежную дружбу и предупредительность, но все же некоторые эпизоды обратили на себя внимание участников встречи в Эрфурте.

Однажды во время смотра своих войск Наполеон быстро помчался вдоль фронта, оставив Александра далеко позади, так что русский император оказался похожим на нерадивого адъютанта, плохо выученного кавалерийской езде, а не на царствующего монарха.

Затем Наполеон остановился и сошел с коня, а навстречу ему вышли офицеры и солдаты, образовав возле него широкий полукруг. В это время подъехал Александр, и Бонапарт пригласил его встать с ним рядом. После этого свита Наполеона замкнула круг, и оба императора оказались в центре пестрой оживленной толпы солдат, офицеров и генералов. Командир полка, участвовавшего в смотре, шагнув вперед, стал по очереди представлять императорам своих молодцов.

Полк отличился в сражении под Фридландом, и церемония награждения началась с того, что первый из французских солдат громко перечислил, сколько русских он убил и взял в плен. Второй рассказал, как захватил полковое знамя, третий – как захватил орудие, четвертый – как загнал группу русских в болото. Так продолжалось чуть ли не полчаса, а Александр вынужден был молча выслушивать все это, не показывая, насколько неприятна ему придуманная французами церемония награждения.

Переговоры в Эрфурте завершились подписанием секретной Конвенции, по которой Наполеон признавал присоединение к России Молдавии и Валахии в обмен на совместные боевые действия против Австрии.

2 октября 1808 года Александр, все еще сопророждаемый Наполеоном, выехал на Веймарскую дорогу. Здесь императоры распрощались. На сей раз – навсегда. А еще через две недели царь возвратился в Петербург.

Ф. Ф. Берг о переходе через пролив Кваркен

Во время русско-шведской войны 1808-1809 годов самой выдающейся операцией был ледовый переход корпуса Барклая-де-Толли через Ботнический залив, из финского города Васа к шведскому городу Умео. Переход происходил в марте 1809 года в исключительно тяжелых условиях и по своему значению и героизму, проявленному солдатами и офицерами, приравнивался к переходу Суворова через Альпы.

Приводим здесь свидетельство одного из участников этого перехода – генерал-майора Ф. Берга: «Насколько мог видеть глаз, простиралась обширная снежная пустыня; гранитный остров казался природной каменной могилой. Нигде не видно никакой жизни – ни кустов, ни деревьев, ничего, что могло бы защитить от ветра и холода. Было 15 градусов мороза, но войска расположились лагерем, частью которого был пролив Кваркен, без палаток и не зажигая костров. С самых первых шагов по ледяному полю солдаты столкнулись с почти непреодолимыми трудностями. Несколько недель назад могучий ураган взорвал лед, нагромоздив целые горы из огромных глыб. Эти ледяные горы создавали впечатление морских волн, внезапно скованных морозом. Переход становился все тяжелее и тяжелее. Солдаты вынуждены были взбираться на ледяные глыбы, а иногда и убирать их с пути, борясь к тому же и со снежной бурей. Брови солдат побелели от инея. В это время поднялся сильный северный ветер, угрожая превратиться в ураган, способный сломать лед у них под ногами…

Продвижение вперед к тому же задерживалось из-за великих трудностей транспортировки по льду тяжелых артиллерийских орудий».

Договоры 1809 года со Швецией и Австрией

Между тем, война России со Швецией продолжалась. В марте 1809 года войска Барклая-де-Толли перешли по замерзшему проливу Кваркен на шведский берег, совершенно внезапно захватили город Умео и заставили Швецию капитулировать. К этому времени Финляндия была уже занята русскими войсками, а 16 марта в городе Борго в присутствии Александра был открыт финляндский сейм, присягнувший на верность России.

В июне этого же года Александр назначил главнокомандующим русской армией в Финляндии и одновременно генерал-губернатором новой российской территории героя минувшей кампании Барклая-де-Толли. В июле Александр еще раз приехал в Борго на закрытие сессии сейма, а затем вместе с Барклаем уехал в Свеаборг, где шесть часов осматривал казематы, подземные галереи, могучие бастионы, гигантские арсеналы, казармы и склады, высеченные в гранитных скалах, способные вместить и на многие месяцы обеспечить всем необходимым двенадцатитысячный гарнизон. Проведенный затем парад завершил поездку царя в Финляндию, а 5 сентября 1809 года в городе Фридрихсгаме (ныне город Хамина) Н. П. Румянцев и шведский генерал Стединг подписали мир, по которому Швеция официально признавала переход Финляндии с Аландскими островами под юрисдикцию России.