ВОЙНА КАК ИНСТРУМЕНТ МЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКИ

ВОЙНА КАК ИНСТРУМЕНТ МЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКИ

Печальный опыт долгих и разорительных войн XVII — начала XVIII в., которые часто до такой степени истощали экономику воюющих стран, что те, несмотря ни на какие победы, вынуждены были идти на «мир пустой казны», побудил европейцев существенно модифицировать взгляды на войну как инструмент международной политики. Эти перемены проявились в разных аспектах.

Значительно обновились представления о принципах военной стратегии. Если прежде главной целью военных действий считалось взятие крепостей и оккупация территории, то в XVIII в. получает распространение идея короткой (а значит и менее затратной) войны, где победа достигается быстрым маневром и победой в генеральном сражении. Эта доктрина была разработана в ряде сочинений 1719–1730 гг. бывшим французским офицером, участником войны за Испанское наследство и Великой Северной войны, Ж.Ш. де Фоларом. В частности, он предложил решать исход сражения стремительным штыковым ударом колонн, без долгой перестрелки между выстроенными в линии армиями.

Аналогичные мысли были развиты в трудах таких выдающихся полководцев своего времени, как Мориц Саксонский («Мои мечтания, или Записки о военном искусстве», 1732, опубл. 1757) и Фридрих Великий («Общие принципы войны», 1748; «Военные наставления короля Пруссии его генералам», 1762; «Военное завещание», 1768 и пр.). Первый обосновал преимущества маневренных действий армий. Второй разработал теорию наступательной войны с разгромом неприятеля на его собственной территории. Наконец, в 1772 г. французский военный теоретик граф Ж.А.И. де Гибер рекомендовал в качестве кратчайшего пути к победе генеральное сражение, в котором командиры отдельных частей армии должны иметь максимально широкие возможности для проявления творческой инициативы в рамках общего плана.

Новые методы ведения войны предъявляли более высокие требования к выучке армий. В этот период ведущие европейские державы стали делать упор не столько на количество войск, сколько на их качество. Наибольшую известность приобрела прусская система организации военного дела. Превратив страну в настоящий военный лагерь, Фридрих Вильгельм I («король-сержант»), а затем его сын Фридрих II создали блестяще выученную и хорошо дисциплинированную армию, действовавшую, как точный механизм. И хотя по размерам своей территории Пруссия занимала среди европейских стран лишь десятое место, а по количеству населения — тринадцатое, ее армия считалась одной из сильнейших в Европе. После войны за Австрийское наследство австрийцы, а после Семилетней — французы приняли на вооружение прусский опыт подготовки и организации своих вооруженных сил.

Во всех этих странах был осуществлен переход от практики размещения войск на постой среди населения к содержанию их в казармах, что способствовало повышению воинской дисциплины личного состава и расширению возможностей для его обучения. Введение униформы позволило улучшить контроль над солдатами и также благоприятно сказалось на состоянии дисциплины. Для подготовки квалифицированных офицерских кадров создавались военные школы, успешное окончание которых считалось, по крайней мере в инженерных войсках и артиллерии, даже более важным условием для последующей успешной карьеры, нежели родовитость.

В результате произошедших перемен война в XVIII в. стала несколько менее тяжким бременем для общества, нежели была ранее. Военные действия теперь велись относительно небольшими профессиональными армиями, существенно уступавшими по численности тем, что использовались в эпоху Людовика XIV. Так, если в войну за Испанское наследство на поле боя при Мальплаке (1709) 70 тыс. французов сражалось против 110 тыс. союзников, то в Семилетнюю войну при Росбахе лишь 25 тыс. пруссаков — против

50 тыс. французов и их союзников, при Лейтене 40 тыс. пруссаков — против 65 тыс. австрийцев, при Кунерсдорфе численность прусской и русско-австрийской армий составляла примерно по 50 тыс. В решающем же сражении Войны за независимость, при Йорктауне, франко-американская армия и вовсе насчитывала около 17 тыс., британская — 7 тыс.

Содержание менее многочисленных армий дешевле обходилось населению региона, ставшего ареной военных действий. Тем более что теперь практика такого содержания была существенно упорядочена: взимание контрибуций с местных властей положило конец тому массовому и бесконтрольному грабежу, которому ранее, в соответствии с принципом «война кормит войну», подвергали мирных жителей как свои, так и чужие войска. И хотя мародерство в той или иной степени продолжало практиковаться личным составом и регулярных частей и особенно иррегулярных, оно носило спонтанный характер и никоим образом не являлось результатом целенаправленной политики военного командования.

С фактическим исчезновением из европейской политики религиозных мотивов война лишилась былого ожесточения. Пленные больше не становились жертвами религиозного фанатизма своих противников и подлежали обмену в соответствии с точно установленными правилами. Исключение составляли, пожалуй, только войны на Востоке, где турки и европейцы проявляли по отношению друг к другу гораздо большую жестокость, чем та, которую допускали в отношениях между собой «цивилизованные» нации.

Вместе с тем при несомненном сокращении непосредственных издержек от войны для общества, война все же оставалась тем, чем была всегда — массовым смертоубийством, и люди, воспитанные на гуманистических идеалах века Просвещения, это хорошо понимали.

… Мне бы не досталось по очереди в поход, потому что я был младший капитан-поручик, но казалось стыдно в такое время жить дома и ежели не забавляться, по крайней мере, ощущать всю негу спокойнейшей жизни, тогда как товарищи мои должны были стоять под ядрами и лишаться последнего дыхания. Подействовал восторг мужественный и на меня. Я запылал и предался природному энтузиазму к славе. В мои тогдашние лета редко рассуждали о том, в чем состояла настоящая. Шум и треск оружия похищали ее место, и там только, казалось, обитала слава, где можно или свой череп дать раскроить, или разнести его другому во исполнение высочайшего манифеста…

… Всякий шел с радостию на войну. Иной хотел креста, чину, выгод, славы, а я вооружался из одного повиновения законам чести. Я не любил военного ремесла, ни его трофеев. Моя занятии, вкусы, склонности готовили меня более к жизни спокойного гражданина, и при таком расположении я, однако, шел резать людей. Вызов отечества сделан. Царь приказал, начальники нарядили, я плакал, — но покорялся. Я не искал отличий, но шел в ряду с теми, кои для них только и служат, искать своей смерти или дать ее другому. О как ужасно военное состояние! Но монархи этого не чувствуют, а войска — отоматы. (…) По малодушию моих лет, я тужил, что не поспел на сраженье и не схватил креста, но, подумавши хорошенько о сем и без излишнего энтузиазма, благодарил Бога, что он меня избавил от такого бесчеловечного позорища» (Долгоруков КМ. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни, писанная мной самим и начатая в Москве 1788-го года в августе месяце, на 25-ом году от рождения моего / изд. подг. Н.В. Кузнецова, М.О. Мельцин. М., 2004. Т. 1. С. 185–186, 217–218).

Кроме того, война оставалась достаточно дорогостоящим предприятием, особенно для стран, ведущих колониальное соперничество. Строительство и вооружение флотов, снаряжение экспедиционных корпусов в колонии, а затем их снабжение ложились на государственную казну нелегким грузом. Еще более тяжким он становился, если стране одновременно приходилось воевать и в Европе. Для сухопутных же держав, хотя они и были свободны от расходов на колониальные экспедиции, положение осложнялось, если им приходилось вести военные действия одновременно на двух-трех фронтах. А в XVIII в. все наиболее значительные войны в Европе именно так и шли — сразу на нескольких театрах военных действий.