ВОЛНА С ВОСТОКА, ВОЛНА С ЗАПАДА

ВОЛНА С ВОСТОКА, ВОЛНА С ЗАПАДА

Что бы вы ни собирались говорить о Тихом океане, вам прежде всего нужно сказать о его величине. Взгляните на глобус: Тихий океан занимает на нем почти треть поверхности. На долю этого океана приходится половина всей водной массы, существующей на Земле.

Очень внушительное впечатление производят фотоснимки, сделанные ракетами по пути к Луне. Сам Великий океан, а не его условное изображение открывается нашему взору, с пеленой облаков над ним, с грозовыми бурями. На огромном пространстве Тихого океана могла бы разместиться вся суша Земли, материки и острова и еще оставалось бы свободное место. Когда летишь на реактивном самолете с острова Таити в Лос-Анджелес, через двадцать минут после вылета внизу появляются острова Туамоту, а потом за весь восьмичасовой путь до самой посадки вы уже не видите под собой ничего, ни единого клочка земли. А вот и еще более длинный перелет: Новая Зеландия – Сан-Франциско, 10800 километров, свыше четверти земной окружности, но на протяжении половины этого пути вы не заметите внизу ничего – ничего, кроме водной пустыни. Недаром же это необъятное пространство стало местом посадки возвращавшихся на Землю космонавтов.

Если пройти по берегу от Сан-Франциско или от Лос-Анджелеса, вы ясно увидите, что Тихий океан не такой, как все. И дело тут вовсе не в том, что в голове у вас цифры и сравнения, означающие его размеры. Разумеется, вам хорошо известно, что эти огромные набегающие на берег волны зарождаются где-то за девять тысяч километров отсюда, но дикость океана вы ощущаете тут просто непосредственно. Везде на побережье раскинулись бассейны для плавания, потому что большинство людей, в страхе перед акулами и огромными волнами, не рискует купаться прямо в море. Корявые, низкорослые кусты тамариска искривлены ветрами, и серый песок пляжей вечно усыпан их оборванной листвой. Если сюда для рекламных съемок присылают кинооператоров или фотографов, все они в конце концов идут на хитрость и снимают внутреннюю часть залива Сан-Франциско.

Тихий океан знавал на своем веку великое множество захватывающих приключений. С самого начала, с тех самых пор, когда перестали кипеть эти воды, тут разыгрывались тысячи, миллионы всевозможных историй. Само собой разумеется, что из всех известных теперь событий мы смогли выбрать для этой книги лишь самые волнующие, самые драматические, более всего обращенные к нам своей человечностью. Вначале хотелось бы сказать несколько слов о самом главном и, быть может, самом непостижимом: о заселении тихоокеанских земель.

На необъятном пространстве Тихого океана рассеяны скопления небольших островков. Тысячи километров отделяют один архипелаг от другого и от материков Азии и Америки. Как показало изучение насекомых и улиток на островах, эти затерянные среди открытых океанских просторов земли были разобщены всегда. Поколение за поколением люди живут на них и умирают. Но всегда ли они там были? Нет, нигде в Океании не обнаружено следов палеолитического человека. Население туда пришло из других мест. Откуда же? Когда? Каким образом?

На протяжении долгих тысячелетий, неизмеримо более долгих, чем все наше историческое время, люди держались вдали от моря, страшась его, словно дикого зверя. Нельзя, конечно, узнать, когда они преодолели свой страх, но, начиная с того момента, можно строить десятки гипотез о первых шагах мореплавания. Что касается Азии, то древность китайского мореходного искусства (форма и оснастка джонок, компас, знания в области математики и астрономии) позволяет думать, что первые моряки этого континента вышли в море через устья китайских рек.

В начале нашей эры флотилии джонок совершали плавания к Малайскому архипелагу. Но еще гораздо раньше с Малайского архипелага на лодках, о которых мы ничего не знаем, другие мореходы уплывали далеко на восток. Как показывают недавние археологические раскопки, Марианский архипелаг (1500 километров от Филиппин и 2500 километров от Китая) был заселен примерно 4000 лет назад.

Прежде всего историей заселения Океании заинтересовались лингвисты.

– Когда разглядываешь на карте россыпь островов, густую на западе и редеющую к востоку, невольно возникает мысль, что выходцы из Азии, продвигаясь на восток, заселяли на протяжении жизни нескольких поколений один архипелаг за другим. Это подтверждает и языковый анализ: даже если жители разных архипелагов из-за расхождения наречий уже не понимают друг друга, тем не менее все языки Океании принадлежат к одной и той же группе малайских языков.

Такой взгляд разделяло и разделяет по сей день большинство этнографов. Первые «колонисты», устремившиеся в Тихий океан, были, по их мнению, «негритосы», вынужденные покинуть южные районы Азии во время последнего ледникового периода. Эти негроидные племена гораздо больше напоминали диких горных папуасов Новой Гвинеи, чем нынешних любителей игры на укулеле. Следующую волну переселенцев составляли айноиды, люди белой расы, названные так за их сходство с айнами, коренными жителями острова Хоккайдо. От смешанных браков и образовались те различные группы островитян, которые населяют теперь Океанию. Не все этнографы сходятся в деталях процесса их формирования, но в основном теория заселения тихоокеанских островов выходцами из Азии давно получила почти всеобщее признание.

После второй мировой войны норвежец Тур Хейердал выдвинул совсем иную гипотезу.

– Когда я был на одном маленьком островке Маркизского архипелага, старики туземцы рассказали мне древнюю легенду о Тики, боге и вожде, который привел их предков на Маркизские острова. «До той поры, – говорили они, – наш народ жил за морями, в большой стране на востоке». А несколько позднее я обнаружил, что Кон-Тики – самое древнее имя бога Солнца у инков. На Маркизах я встретил также огромные статуи богов, очень сходные с гигантскими монолитами, следами исчезнувших цивилизаций Южной Америки. И вот в конце концов я пришел к выводу, что по крайней мере часть архипелагов Тихого океана была заселена пришельцами из Перу.

Такова в общих чертах суть теории Тура Хейердала, которую он долго вынашивал и которая стала так дорога его сердцу. В 1945 году Хейердал представил на рассмотрение одному американскому ученому, имени которого он не называет, рукопись, озаглавленную «Доисторические связи между Полинезией и Америкой».

– Я не согласен с вами, – ответил этот человек, возвращая ему прочитанную рукопись. – В прошлом Южная Америка действительно была очагом самых удивительных цивилизаций, но мы не знаем ни того, что они собой представляли, ни времени их исчезновения после того, как власть там захватили инки. Но кое-что мы все-таки можем утверждать с уверенностью, а именно, что ни один из народов Южной Америки не совершал плаваний к островам Тихого океана. И знаете, почему? По очень простой причине: у них не было лодок.

– У них были плоты из бальсового дерева.

– Вот и попробуйте доплыть на таком плоту из Южной Америки в Океанию!

Именно это Тур Хейердал и сделал. Дальше мы увидим, как он на своем плоту, названном в честь бога инков «Кон-Тики», отправится из перуанского порта Кальяо к острову Ангатав в архипелаге Туамоту.

– Плавание на «Кон-Тики» ничего не доказывает. Цивилизация Полинезии не имеет никакого отношения к индейцам Южной Америки, не они принесли туда свои ремесленные навыки, свои астрономические знания, своих богов и каменные изваяния. Полинезийская цивилизация совершенно самобытна. Еще задолго до того, как коренные жители Южной Америки отважились совершать дальние плавания на запад, обитатели Океании отправляли экспедиции на восток и высаживались на американском побережье. Можно с таким же успехом приплыть на плоту из Полинезии в Перу, как из Перу в Полинезию. И я собираюсь это доказать.

Человек, отстаивавший такую точку зрения, был французский мореплаватель Эрик Бишоп, личность весьма примечательная, и мы снова встретимся с ним в другой главе и увидим, как он на своем плоту, отправившись с острова Таити (8 ноября 1956 года), устремится на восток, а потом (26 мая 1957 года) в 900 милях от Чили потерпит крушение, будет взят на буксир, но не откажется от своей мысли, что в давние времена через Тихий океан совершались плавания как в одном, так и в другом направлении. И нам все-таки придется согласиться с ним, что филологи не знают языка более богатого морскими терминами, чем полинезийский. В нем не упущено ничего, что имело бы отношение к навигации, метеорологии, космографии и океанографии. «Настоящий язык путешественников, мореходов». Да и могло ли быть иначе у народа, рассеянного на таком огромном морском пространстве?

Еще в древние времена само положение жителей Океании вынудило их сделаться отличными мореходами. Их познания в астрономии, унаследованные ими от китайцев или инков, намного превосходили познания западных мореплавателей той поры. Они знали, что Земля круглая, и у них были слова для обозначения таких отвлеченных понятий, как экватор, тропики Рака и Козерога. Они дали названия двум сотням неподвижных звезд и шести планетам, которые назывались у них странствующими звездами. Их опытные штурманы знали, в какой части неба находится определенная звезда в данное время года и в данный час ночи, короче говоря, небо было для них часами, календарем и компасом.

Эта великолепная цивилизация зародилась, как утверждает Эрик Бишоп, в самом Тихом океане (скажем, что она обрела там свои особенные черты) и за несколько веков до нашей эры стала распространяться на запад, достигнув Молуккских островов, Явы, Индии, Персидского залива и даже Мадагаскара, а также на восток – в направлении Перу. Утверждение это спорное, к тому же оно не решает проблемы первоначального заселения.

– Был ли Тихий океан заселен с востока или с запада, узнать невозможно, но, как бы то ни было, заселили его случайно. Все жители Океании – это в прошлом жертвы кораблекрушений. На острова их забросили ураганы или ошибки в навигационных расчетах.

Имя автора книги, где излагается эта гипотеза («Древние путешественники Тихого океана», 1957), – Эндрью Шарп. На некоторое время он сумел привлечь к себе внимание, так как мысль, что все обязано случаю, всегда находит многочисленных сторонников. Однако книга Шарпа не объясняет, почему в те времена, когда женщины так редко принимали участие в плавании, они неизменно оказывались при кораблекрушениях, – ведь для заселения новых земель без них не обойдешься! – и уж совсем мало внимания уделяется в книге очень древнему мореходному искусству полинезийцев. Кто станет сомневаться, что на протяжении веков многие из них терпели кораблекрушения? Но мы охотнее думаем, что на поиски новых земель они отправлялись по доброй воле и мало-помалу открыли свою островную империю, а вовсе не были потомками людей, потерпевших кораблекрушение. Гипотеза Эндрью Шарпа оказалась в конечном итоге неубедительной.

И наконец, за попытку восстановить историю заселения Океании взялись археологи. Лет пятнадцать вели они систематические раскопки в этом обширном островном мире. Опубликованные до сего времени результаты их работ подтверждают отчасти выводы лингвистов. На протяжении жизни нескольких поколений древние мореплаватели, выходцы из Азии, добрались до Филиппин, Марианских островов, островов Фиджи, Товарищества, Маркизских, Гавайских, Новой Зеландии и, наконец, острова Пасхи.

Однако в отношении острова Пасхи согласия у исследователей нет. Когда речь заходит об этой загадочной земле, ни у кого ни в чем нет согласия. Все знают о его удивительных статуях. Одни из них уже были установлены на определенном месте, обращенные лицом к берегу или внутрь острова, другие остались лежать в карьерах вулканического камня, где их высекали неизвестные скульпторы. Фигуры эти так велики (самые крупные из них достигают 22 метров и весят до 20 тонн), что до сих пор не прекращаются споры о том, каким же образом могли перемещать их и устанавливать.

– Когда-то остров был намного плодороднее и зеленее, жителей на нем было больше, чем теперь. Нетрудно себе представить, как тысячи людей орудуют катками, веревками, наклонными плоскостями.

– Остров представляет собой вершину древнего вулкана, а поэтому нет никаких оснований думать, что прежде он был таким, как вы говорите. Только гиганты или люди, располагавшие сверхъестественными возможностями, могли передвинуть и установить эти монолиты. Туземцы говорят о магической силе, называя ее Мана. Будем считать, что тайна остается нераскрытой.

Прибывшая на остров в 1961 году американо-норвежская экспедиция тоже ничего не решила и не прояснила. В ее отчетах содержалось лишь единственное положительное утверждение: «Внешний вид статуй доказывает, что остров был заселен со стороны Перу».

В 1963 году Франсис Мазьер, один из немногих исследователей, знающих язык паскуанцев, очень тщательно записал одно предание, повествующее о прибытии на остров полинезийского короля Хоту Матуа, вынужденного покинуть родные края из-за стихийного бедствия. Кроме того, Мазьер обнаружил на острове черепа брахицефалов и черепа долихоцефалов[1]: две различные расы. Как считает Эмери, профессор Гавайского университета, до острова Пасхи докатились когда-то две волны переселенцев, одна с Маркизских островов, другая из Перу. Так кто же первым прибыл на остров Пасхи, на Маркизы, на другие острова? Ответ на этот вопрос, без сомнения, не может быть одинаков для всех архипелагов.

Этнографы и археологи продолжают свои исследования. Хотелось бы думать, что со временем они придут к определенному согласию, и тогда мы сможем с некоторой достоверностью представить себе первое приключение людей в Тихом океане, эту сказочную встречу бальсовых плотов и прибывших с запада пирог, снабженных уже, быть может, своими необыкновенными балансирами. А пока первое крупное событие, известное в истории Тихого океана: встреча жителей Океании с людьми из Европы, прибывшими к ним самым длинным путем.

Гуам, самый южный из Марианских островов. Длина около 60 километров, ширина – 12. Постоянно растущее население превышает 60000 человек, не считая туристов, которых бывает там от 80000 до 100000 в год. Гористый, вулканического происхождения остров, окруженный кольцом коралловых рифов, местами покрыт великолепным лесом и окаймлен песчаными пляжами. Владение Соединенных Штатов, он был 1 ноября 1941 года, через три дня после Перл-Харбора[2], захвачен японцами и отвоеван обратно американскими военно-морскими силами в августе 1944 года. Отделение японских солдат, отказавшихся сдаться, а потом отказавшихся поверить в капитуляцию своей страны, долгое время укрывалось в лесах, и последние из них сдались только в феврале 1972 года.

На Гуаме нет больше следов войны. Местные жители возделывают свои плантации кокосовой пальмы, служат в гостинице, на аэродроме или на атомной электростанции.

Обратимся теперь к временам отдаленным и заглянем на остров в начале 1521 года. Синие волны тихоокеанских тропиков, так же как и в наши дни, окаймляют пенным кружевом серые песчаные пляжи. Вытащенные на песок, на берегу стоят несколько лодок с балансирами, почти ничем не отличающиеся от тех, на каких в наше время туристы совершают свои классические морские прогулки. Но настоящих построек в 1521 году на острове не было, лишь кое-где в глубине пляжей, по краю леса, мы заметим несколько хижин, сплетенных из листьев и веток. Живет на острове не более двух-трех тысяч человек. Дети бегают нагишом. Женщины, несколько крупноватого телосложения, но красивые, с распущенными волосами, носят нечто вроде мини-юбки из волокон растений. Мужчины атлетического сложения, с длинными, закрученными на макушке в узел волосами ходят в набедренной повязке.

Утром того дня, о котором пойдет речь, из хижины вышли несколько мужчин и углубились в лес на крутом откосе. Они взяли с собой железные топоры и большую примитивную пилу, и только самый старший из них нес в руках одну лишь плетеную сумку. Он шагал впереди всех и внимательно смотрел то в одну, то в другую сторону. Искал, очевидно, подходящее дерево. Вот он заметил как раз то, что им было нужно, – тиковое дерево хорошей толщины с гладким зеленовато-бурым стволом, остановился перед ним, а все остальные обступили его полукругом.

Люди не схватились сразу за топоры, они даже бросили их себе под ноги, а один из них протянул вожаку простой железный нож, который казался очень маленьким и даже смешным для рубки дерева такой высоты. Старший мужчина сделал на стволе надрез на высоте своей груди и слегка приподнял кору. Затем он вынул из сумки небольшую, все еще трепыхавшуюся рыбку и, что-то напевая, стал запихивать ее в надрез. Он добавил туда еще несколько кусочков кокосового ореха, щепотку муки и рубленых листьев, не прерывая своего протяжного пения, которое в это время подхватили и все остальные, слегка раскачиваясь на месте в такт мелодии. Не трудно догадаться, что это был обряд заклинания и что человек был своего рода жрецом или колдуном.

Дерево предназначалось для пироги, и, если его срубить без магического заклинания, пирога будет скверно плавать или даже утонет, как только ее спустят на воду. Узнать об этих верованиях и обрядах нам удалось потому, что на многих тихоокеанских островах они существуют еще и до сих пор, нисколько не изменившись за все прошедшие века.

Совершив магический обряд, лесорубы приступили к работе. До появления механической пилы способ рубки дерева был повсюду примерно один и тот же: ствол надрубали у основания, с той стороны, куда должно упасть дерево, а потом начинали пилить с другой стороны. Но об этих микронезийских лесорубах шестнадцатого века нельзя было сказать, что они работали, как каторжные. Все без умолку говорили, иногда пели, временами совсем прерывали работу, садясь где-нибудь поодаль, потом снова принимались за дело, а незадолго до полудня, когда начиналась жара, попросту уходили в деревню. Это было время купания в море, отдыха, сиесты. Возвратятся ли они в лес до вечера, чтобы дорубить дерево, или отложат работу на завтра, это уж как придется. Рубка дерева для пироги – дело священное, так что эти люди не будут спешить и в дальнейшем, когда, повалив ствол, начнут предварительно его обрабатывать, прежде чем перетащить в деревню все с теми же магическими заклинаниями. В точности так поступали всегда, из поколения в поколение, их отцы и деды. Ничто не менялось на Гуаме, и волны Тихого океана все так же обрамляли белой пеной его пляжи.

Но перемены все-таки были. Если их далекие предки валили и обрабатывали стволы деревьев с помощью огня и камня, то у этих людей появились орудия из железа, предметы для них очень редкие и ценные. Теперь мы знаем, что эти орудия были завезены когда-то арабскими купцами на Филиппины и оттуда начали проникать дальше на восток, от острова к острову, где прошли через множество рук. Но в 1521 году туземцы Гуама не знали, откуда у них появились железные орудия, да это их и мало трогало. Они редко задавали себе вопросы.

Ствол дерева, слегка обтесанный в форме пироги, на катках доставлялся в деревню. Перевозка занимала несколько дней – и путь был неровный, и колдун нередко останавливал работу для своих магических действий, да и работавшие не торопились. Постройка пироги была делом не утилитарным, а ритуальным. Ведь для того, кто станет ее владельцем, она будет, словно мать родная, основой жизни, источником существования.

Медлительность при сооружении судна объясняется вовсе не ленью туземцев. С определенного момента, когда ствол дерева уже выдолблен, обтесан, снабжен мачтой и поплавком (работа эта продолжается три месяца, тогда как европейским судостроителям для этого нужно несколько дней), все начинает идти с исключительной быстротой. Парус, например, изготовляют за один день, от восхода солнца до заката, как того требует ритуал, хотя дело это очень кропотливое.

Готовое судно получало название и на несколько дней становилось центром внимания всей деревни. Хозяин, его родственники и близкие друзья говорили только о новой пироге, расхваливая ее на все лады. В назначенный для спуска на воду день прибывали вожди из соседних селений, чтобы принять участие в регате. По существующему обычаю, гонки должен был выиграть вождь той деревни, где спускалась на воду новая пирога, и полагалось также, чтобы именно она заняла одно из первых мест.

Пирога, построенная зимой 1521 года жителями одной из деревень Гуама, была отправлена затем в плавание вокруг острова, для того чтобы показать ее в других деревнях с соблюдением всех торжественных ритуалов.

В 1972 году Ален Кола выиграл трансатлантические гонки одиночек на тримаране «Пенвик IV», который до этого принадлежал Эрику Табарли (он совершил на нем кругосветное плавание) и представлял собой просто пирогу с двойным балансиром. Профессиональные моряки западных стран приняли эту победу с недовольной гримасой, считая, что тримаран – это морской снаряд, а не настоящее судно.

Зависть сквозит в их сдержанности. Пирога с балансиром и в самом деле необычайный снаряд, гениальный челнок.

Все видели ее на фотоснимках или в кино. За исключением нескольких деталей, современные лодки похожи на самые древние, какие только были известны людям. На разных архипелагах Тихого океана они несколько отличаются друг от друга.

В Микронезии, Меланезии и Полинезии пироги строят с одним балансиром, то есть боковым поплавком, вынесенным за борт на параллельных стержнях. На Филиппинах пироги имеют двойной балансир, который действует следующим образом: поплавок с противоположной от ветра стороны (подветренной) стремится уйти под воду и благодаря своей плавучести не дает судну перевернуться. Поплавок с наветренной стороны приподнят и не касается воды, он способствует сохранению равновесия своей тяжестью. В Микронезии и Меланезии одиночный балансир всегда находится с наветренной стороны и действует только своим весом, умеряя напор ветра на парус. Нос и корма у этих пирог совершенно одинаковы, так что при перемене ветра плыть можно и в ту и в другую сторону. Пироги Полинезии тоже имеют одиночный балансир, но корма и нос у них разные, и плыть на них можно только в одну сторону. Балансир оказывает воздействие то своим весом, то плавучестью в зависимости от того, находится ли он с подветренной или с наветренной стороны.

Воды Тихого океана бороздят пироги самой разной величины: маленькие и очень легкие, для плавания в лагунах атоллов или близ берега, они обычно без паруса, с одним гребком; пироги чуть побольше, для морского лова рыбы; и наконец, пироги дальнего плавания, для связи между островами архипелага или разными архипелагами. Все они выдалбливаются из цельного дерева, так что и самые большие пироги, на которых люди отваживаются уходить в грозные просторы океана, редко превышают десять или двенадцать метров в длину.

Вот на таких пирогах и отплыли в конце зимы 1521 года жители Гуама к другим островам архипелага, чтобы обменять там свои товары. Эти торговые поездки начались ранее десятого века и продолжались до конца девятнадцатого.

По традиции к моменту отплытия на берегу собирались женщины, чтобы попричитать и поплакать. Табу[3] строго-настрого запрещало им лить слезы в то время, когда суда будут в открытом море. И пока экспедиция не вернется, им полагалось соблюдать и другие табу: не гулять в одиночку за пределами деревни, не принимать у себя мужчин и т. д. – все это обязывало их хранить верность. Те, кто нарушал табу, знали, что весть об этом непременно дойдет до мужа: в ту минуту лодка его необъяснимым образом вдруг замедлит свой ход.

Вел флотилию «мудрец», на самом же деле – просто опытный штурман, а мы уже знаем, какими искусными моряками были эти люди. Вдобавок они прибегали к магическим заклинаниям, когда хотели усилить или ослабить ветер, изменить его направление. Шли пироги не сомкнутым строем, а на определенном расстоянии друг от друга, в пределах видимости, так что вся флотилия занимала довольно большое пространство в океане.

Между островами некоторых архипелагов море имеет иногда незначительную глубину и сплошь усеяно рифами и подводными скалами, подступающими почти к самой поверхности, или прорезано сильными течениями. Однако опытность и острое зрение туземцев позволяют им обнаруживать эти опасные места.

В тот год, вернувшись из плавания, аргонавты Гуама после всех празднеств и увеселений, которыми отмечалось каждое их возвращение, несколько дней приводили в порядок пироги. Они еще не закончили своего дела, когда к острову на всех парусах примчались два туземца, ловившие рыбу довольно далеко от берега, и наперебой стали рассказывать, что на горизонте, с восточной стороны, появились три огромных корабля невиданной формы.

Ни один из обитателей острова ни разу в жизни не видел, чтобы прямо из открытого моря приплывали большие корабли. Никто из них вообще никогда не видел большого корабля. А у этих судов, о которых рассказывали теперь вернувшиеся впопыхах рыбаки, было по нескольку прямых высоких мачт и большие паруса.

Это были парусники Магеллана, переплывшие Атлантику и Тихий океан.

Европейцы открыли Тихий океан сухопутным путем. В 1512 году, примерно в середине сентября, Васко Нуньес де Бальбоа, губернатор испанской колонии Барьен, отправился от атлантического побережья и пересек узкий перешеек, соединяющий два американских континента. С ним было 192 человека в шлемах, кирасах, с копьями и алебардами, в окружении своры огромных собак. В конце этого трудного перехода от всей экспедиции в живых осталось только 28 человек. Выйдя к берегу неизвестного моря, Бальбоа шагнул прямо в воду и, когда вода дошла ему до груди, громким голосом произнес по-испански фразу, означавшую, что от имени испанского короля он вступает во владение новым морем. Эти беспредельные воды получили тогда название Южного моря, так как простирались к югу от перешейка, протянувшегося с востока на запад. Название это сохранилось надолго. Флибустьеры Вест-Индии называли Тихий океан Южным морем еще в конце XVIII века.

В 1516 году португальский дворянин Магеллан предстал перед королем Мануэлем I и предложил достичь богатых пряностями Молуккских островов с запада. До той поры португальцы плавали в Ост-Индию длинным путем вокруг мыса Доброй Надежды, открытого Васко да Гамой. Магеллан решил, что, если отыскать проход через новый материк, до Молуккских островов можно добраться с запада. Отвергнутый Мануэлем I, он уехал в Испанию и добился приема у Дон-Карлоса, будущего Карла V. Испанский король дает Магеллану свое согласие. 20 сентября 1519 года из порта Сан-Лукар-де-Баррамеда на реке Гвадалквивир отходит флотилия из пяти кораблей. Плавание через Атлантику оказалось необычайно долгим, так как корабли попали в полосу полного безветрия. Затем в поисках прохода им пришлось плыть вдоль американского побережья навстречу ледяным зимним бурям южного полушария. Магеллан раскрывает заговор, устроенный тремя капитанами его флотилии. Один из кораблей, «Сантьяго», идет ко дну, другой, «Сан-Антонио», возвращается в Испанию, остальные три проникают в длинный скалистый проход, который носит теперь название Магелланова пролива, и наконец выходят к открытому морскому простору.

Если проследить по карте путь Магеллана через Тихий океан – на север, на северо-запад, еще немного к северу, затем прямо на запад, – создается впечатление, что путь этот проложен мореплавателем, стремившимся обойти все острова, разбросанные в океане. Случайность, но не та, которая приходит на выручку.

Первое плавание Колумба через Атлантический океан длилось тридцать три дня. Запасы продовольствия на его кораблях были рассчитаны на год. Когда Магеллан вышел в воды Тихого океана, со времени его отплытия из Испании минул целый год, паруса и снасти на кораблях поистрепались, и, несмотря на то что во время зимовки все было строго ограничено, от взятых с собой продуктов уже почти ничего не оставалось.

Ровный ветер подгонял каравеллы, пустившиеся через неизвестный океан. В распоряжении Магеллана были те же самые навигационные приборы, что и у Колумба, то есть астролябия, компас, лаг, песочные часы и часы, приобретенные у часового мастера в Кадисе. Из-за неточности этих инструментов определение долготы было для него таким же ненадежным делом, как и для Колумба.

В первые дни плавания через Тихий океан дул хороший попутный ветер. Ночью «Консепсьон» и «Виктория» ориентировались на огни, зажигаемые на корме «Тринидада», корабля Магеллана. Севернее тридцать четвертой параллели ветер немного ослабел. Ночи стояли великолепные. Вот тогда Магеллан и выбрал для Южного моря название, которое за ним и останется в дальнейшем: El Mare Pacifico, Тихое море.

Дальше к северу ветер все слабел, зной усиливался. Корабли еле двигались по ослепительно сверкавшей поверхности моря под раскаленными от зноя небесами. Прошло уже больше месяца с тех пор, как скрылась из виду южная оконечность Америки.

Съедены последние остатки соленой рыбы и пингвиньего мяса, приходится довольствоваться одними сухарями. «Это уже не хлебные сухари, – писал Пигафетта, летописец экспедиции, – а смесь пыли и мышиной мочи. Вода протухла, пить ее почти невозможно». К сухарям стали примешивать древесные опилки, порцию воды уменьшили до стакана в день на человека. Над морем, спасаясь от акул, то и дело мелькали стайки летучих рыб. Порой они шлепались на палубу, и тогда люди хватали их и ели прямо сырыми. Некоторые матросы затевали удивительную охоту, которая долгое время была в ходу на старых парусниках: с куском заплесневелого сухаря в зубах человек ложился в затемненном месте и, когда к нему подбегала крыса, хватал ее прямо руками. Крысу можно было продать за полдуката золотом.

В самом начале пути Магеллан объявил, что, как бы ни обернулось дело, экспедиция не повернет с полдороги обратно. «Если потребуется, будем есть кожу на реях». И вот Пигафетта записал в своем дневнике: «Чтобы не умереть с голоду, мы стали есть под конец куски кожи, которой был обтянут рей на грот-мачте. Пробыв больше года под дождями и ветрами, кожа стала такой жесткой, что нам пришлось опускать ее на веревке в море и вымачивать в течение четырех или пяти дней, чтобы она размякла, потом держали ее над огнем и ели».

Погода все дни стояла прекрасная, но на борту корабля уже появился невидимый враг, который истреблял в те времена множество людей в море: цинга.

Совершенно лишенные свежей пищи, то есть необходимого минимума витаминов, девятнадцать моряков из экспедиции Магеллана были обречены на смерть, у них выпали зубы, гноились десны, распухло небо и отекли ноги. Болезнь подобралась и к самому Магеллану, но он сумел выстоять.

Вот на пути им встретилось несколько скалистых, совершенно голых островков, Магеллан назвал их Несчастными островами. Наконец, 14 января 1520 года они увидели еще один остров, на этот раз покрытый зеленью, но из-за сплошного кольца рифов к нему невозможно было подойти. 25 января появился новый остров, новая надежда. Но увы, море вокруг него кишело акулами. Моряки только и смогли, что дать ему название Tiburones, как именуются по-испански эти хищницы.

Утром 6 марта, через сто десять дней после Огненной Земли, на горизонте показалось еще три острова, покрытых растительностью. На одном из них они разглядели золотистый пляж. Почти все историки морских открытий сходятся на том, что это был остров Гуам, самый южный из Маркизских островов.

Корабли еще были на довольно большом расстоянии от него, когда море вдруг покрылось множеством пирог с балансирами. Сидевшие в них туземцы со светло-коричневой кожей необычайно виртуозно орудовали одним гребком. Это были прекрасно сложенные обнаженные люди с длинными волосами, собранными на макушке в узел. Через минуту они уже карабкались на суда со смехом, с оживленной болтовней и сразу начинали хватать все, что попадалось им под руку. Изнуренные матросы не оказывали никакого противодействия. Туземцы схватили даже пушку и переволокли ее на берег.

Магеллан вывел корабли в открытое море и всю ночь курсировал неподалеку от острова. Он был явно в нерешительности, так как дал себе слово никогда не обижать туземцев. Однако моряки старались убедить его, что дело идет теперь о жизни и смерти и что им необходимо любой ценой раздобыть продовольствие. На берег был высажен отряд с наказом отобрать у туземцев унесенные с кораблей вещи и привезти рыбы, свинины, кокосовых орехов, бананов. За все это время было убито семь островитян. Когда корабли тронулись в путь, их тучей окружили лодки, откуда сыпался град камней. Магеллан назвал этот остров Воровским.

Такова была первая стычка между людьми, приплывшими из Европы, и туземцами Океании. Но обобщений делать не следует. В отличие от некоторых других островитян жители Гуама были и в самом деле «добрые дикари», миролюбивые, не желавшие никому причинять зла. Им просто было неведомо понятие собственности, какое существует на Западе: любой предмет, не защищенный табу, принадлежит тем, кто сможет его взять.

Через несколько дней люди, страдавшие от цинги, начали возвращаться к жизни. Чтобы дать себе небольшую передышку, они пристали к зеленому безлюдному острову. И сейчас же там появилась пирога с туземцами. Магеллан велел команде укрыться под деревьями, а сам в сопровождении своего раба Энрике и летописца Пигафетты вышел на песчаный берег. Энрике был малаец с Суматры и попал в Европу на португальском корабле, следовавшем привычной для португальцев дорогой пряностей: Индия, мыс Доброй Надежды, африканское побережье. Магеллан относился к Энрике с большой добротой, он даже написал в своем завещании, что после его, Магеллана, смерти Энрике отпускается на волю, и назначал ему пенсию.

Туземцы тоже вышли на берег. Обе стороны обменялись приветствиями. Эти люди как будто не были похожи на «воров» Гуама. В обмен на гребенки и бубенчики они предлагали полные корзины рыбы.

28 марта флотилия подошла к третьему острову. Появилась пирога, в ней сидело восемь человек.

– Спроси у них, как называется остров, – обратился Магеллан к своему верному Энрике.

И тот заговорил с приехавшими по-малайски, на их родном языке. Люди сперва онемели от изумления, потом стали отвечать наперебой, объясняя, что им все понятно. Первый человек, совершивший кругосветное плавание, был не европеец, а малаец, раб, который отправился с острова Суматры, миновал Индию, мыс Доброй Надежды, Лиссабон, пересек Атлантический океан, миновал Патагонию и переплыл Тихий океан во всю его ширь.

Остров назывался Массауа, правил им царек по имени Каламбу.

Ни малаец Энрике, ни Магеллан, ни его моряки не придавали, кажется, особого значения своему необыкновенному подвигу. Воодушевляла их лишь одна мысль: уже недалеко Молуккские острова, где можно добыть сколько угодно пряностей.

Туземцы приняли предложенные им подарки и уплыли. Спустя несколько часов появились две большие лодки. В одной из них под балдахином из плетеного тростника восседал вождь. На борт адмиральского корабля поднялась лишь небольшая делегация.

На другой день Энрике сошел на берег, принял подарки и уговорил вождя встретиться с Магелланом. И вот в следующий свой приезд Каламбу, в вышитом саронге, с длинными, распущенными по плечам волосами, поднялся в сопровождении шести знатных особ на борт «Тринидада».

– Вам необходимо, – сказал он Магеллану, – нанести визит главному правителю всех наших островов, радже Хумабону. Он живет в Себу.

Себу – портовый город на острове того же названия в Филиппинском архипелаге. 4 апреля флотилия, возглавляемая королем Каламбу, покинула Массауа и 7 апреля подошла к Себу.

С первого же взгляда Магеллан понял, что это крупный порт. На рейде теснились джонки, прибывшие из других стран. Чтобы сделать свой приезд более торжественным, корабли дали салют из пушек, отчего все туземцы бросились в разные стороны. Но Магеллан тут же отправил на берег Энрике уведомить короля, что у них нет никаких враждебных намерений. Малаец объяснил Хумабону, что Магеллан, его хозяин, состоит на службе у самого великого правителя на земле. Это по его приказанию переплыл он океан, стремясь достичь островов пряностей, и теперь по пути заехал выразить свое почтение королю Себу. Ни на что, кроме деловых отношений, он не претендует.

Хумабон отнюдь не был наивным дикарем. У себя на островах он взимал со всех кораблей плату за вход в гавань и теперь холодно объявил Энрике, что его хозяину прежде всего следует подчиниться общим правилам.

– Но такой могущественный адмирал, как мой хозяин, не может платить никаких пошлин.

– Все их платят.

И в качестве свидетеля король велел позвать мавританского купца, который только что прибыл на джонке из Сиама и беспрекословно заплатил пошлину.

Взглянув на корабли Магеллана, этот мавр сразу понял: христиане прибыли сюда для того, чтобы проникнуть на единственные не известные им до сих пор острова пряностей. Что же делать? «Не будем торопить событий, – подумал он, – а там посмотрим». И вот какой совет дал наедине Хумабону: не вступать ни в какие конфликты с иностранцами. Хумабон внял совету и, отменив пошлину, пригласил посланцев Магеллана на пиршество. Кушанья подавались на фарфоровой посуде, привезенной прямо из Китая. Значит, Китай где-то совсем близко. Мечту Христофора Колумба, стремившегося достичь Индии западным путем, осуществил теперь Магеллан.

Начался обмен товарами. Больше всего туземцев привлекало железо, твердый металл, который в их глазах был намного полезнее золота. За четырнадцать фунтов железа они отдавали пятнадцать фунтов золота, и Магеллан всеми силами старался помешать матросам обменивать на золото все, что у них было.

– Если туземцы поймут, как драгоценно золото, они сразу же повысят на него цену.

Отношения становились все дружественнее, и под конец король Себу и его свита выказали даже желание принять христианство. Вот запись в дневнике Пигафетты, относящаяся к этому якобы стихийному обращению: «Магеллан объявил, что они не должны принимать христианство из страха или из желания сделать нам приятное. Если они действительно хотят стать христианами, нужно, чтобы это происходило по их собственной воле и из любви к Богу. Если же они этого не желают, никто не причинит им зла, но тех, кто станет христианами, будут больше любить и лучше к ним относиться. Тогда все они в один голос воскликнули, что хотят стать христианами не из страха и не из желания сделать Магеллану приятное, а по собственной воле. Они целиком на него полагаются, он может считать их своими подданными. После этих слов Магеллан обнял их со слезами на глазах, стиснул руки принца и руки короля Массауа и объявил обоим вождям, что он с такой же искренностью, как верит в Бога и как предан своему повелителю, обещает им, что отныне они будут жить в вечном мире с Испанией. И они тоже дали ему такое же обещание».

Репортаж Пигафетты, изобилующий точными и правдоподобными деталями, производит нередко впечатление истинности. Но историограф, несомненно, писал по заведенной схеме. Эпизоды стихийного обращения «дикарей» в христианство встречаются во множестве записей той поры. На самом же деле принимать христианство туземцев принуждали, когда по-доброму, а когда и нет. Путешественникам полагалось по возвращении давать отчет о количестве обращенных душ. Молчаливый сговор позволял прикрывать алчность распространением слова Божьего. Но обращения не всегда добивались страхом. Очень часто туземцы соглашались принять христианство, усматривая в том явную для себя выгоду или же из хитрости, из любопытства, в надежде, что новый Бог сделает их такими же сильными, как люди, о нем говорящие. Ясно, что Магеллан не мог действовать угрозой на короля и придворную знать Себу. А хитрая лиса Хумабон старался, конечно, извлечь из ситуации, созданной прибытием европейцев, побольше для себя выгоды.

Себу, 14 апреля 1521 года. Магеллан пока еще не покидал своего корабля, все переговоры он неизменно ведет через посредство Энрике и Пигафетты. И теперь он хочет придать своему первому выходу на берег побольше торжественности.

Впереди Магеллана выступают сорок вооруженных солдат, за ним следуют офицеры и знаменосец. В тот самый момент, когда его нога касается земли, гремит артиллерийский залп. Напуганные зрители бросаются врассыпную, но, заметив, что король спокойно остается на своем месте (его обо всем предупредили заранее), они быстро возвращаются, чтобы присутствовать при возведении на берегу большого креста, перед которым их властелин, его сыновья и многие знатные люди будут принимать крещение. Вместо языческого имени Хумабон король получает имя Карлос, королеву нарекают Жанной, а двух принцесс – Екатериной и Изабеллой. Высшая знать острова и соседних островов тоже не хочет от них отставать, и вот до самой поздней ночи священник флагманского корабля крестит теснящихся вокруг него людей. Прослышав об удивительных церемониях заморского чародея, на следующий день к нему стали стекаться жители других поселений. Через несколько дней почти все вожди ближних мест получили крещение и присоединились (каким образом, не сказано) к договору о союзе и дружбе, подписанному Магелланом и королем Себу. Договор давал испанцам исключительное право на торговлю с островом Себу и соседними островами. Взамен Магеллан предоставлял всем, принявшим новую веру, покровительство и защиту испанской державы.

Не прошло и недели, как адмирал получил от своего «протеже» Хумабона такую весть:

– Силапулапу поднял восстание. Он не выполняет моих приказов и даже хочет запретить всем вождям островов поставлять мне товары, предназначенные для испанцев.

Силапулапу – царек небольшого острова, название которого вскоре получит печальную известность: Мактан.

21 апреля 1521 года. Отряд из шестидесяти человек под предводительством самого Магеллана отправился в баркасах через пролив, отделявший Себу от Мактана. На угрозу адмирала применить силу Силапулапу ответил, что «у его людей тоже есть копья». Хумабон предложил Магеллану взять под свое командование тысячу его воинов. Адмирал отказался. Он хотел, чтобы демонстрация мощи была проведена только его войсками. Силы Силапулапу исчислялись в тысячу человек, но против испанских бомбард и мушкетов у них были лишь луки и стрелы. Когда лодки испанцев приблизились к Мактану, было совсем светло. Туземное войско стояло на берегу. Вдруг одна из лодок наскочила на мель, а за нею и все остальные. Испанцы были пока на расстоянии, вдвое превышавшем полет стрелы. Препятствием для лодок оказалось кольцо коралловых рифов вокруг острова. Глубины там не превышали метра.

– Сорок человек следуют за мной, – приказал Магеллан. – Мушкеты и бомбарды остаются в лодках, они будут прикрывать наше продвижение.

Испанцы были уверены, что при первом же выстреле дикари бросятся врассыпную. Они вышли из лодок и пробирались по воде, доходившей им до пояса. Все были в кирасах, с пиками, шпагами и алебардами. Туземцы отошли к краю пляжа и выпустили несколько стрел. Когда отряд достиг берега, с лодок открыли огонь из бомбард и мушкетов. Но тут испанцы заметили, что снаряды не долетают до берега, а мушкетные пули теряют на таком расстоянии силу и не могут пробить туземных щитов.

– Прекратить огонь! – крикнул Магеллан людям в лодках.

Но его не услышали. В течение получаса бомбарды и мушкеты вели бесплодный огонь под крики и смех туземцев. Вот как описывает дальнейшие события Пигафетта:

«Когда туземцы поняли, что наши пули им вреда не причиняют, они перестали отступать и кричали все громче и громче, прыгая из стороны в сторону, чтобы уклониться от наших снарядов. Потом под прикрытием щитов они стали понемногу продвигаться вперед и обрушили на нас целый град стрел, так что мы едва могли защищаться».

Чтобы отвлечь их внимание, Магеллан посылает несколько человек поджечь ближайшие хижины. В это время туземцы сделали бросок вперед, выпуская потоки стрел.

«Когда они заметили, что грудь у нас защищена, а ноги – нет, они стали целиться ниже. Одна отравленная стрела попала в ногу капитана, тогда он дал приказ осторожно отступать».

Все испанцы, за исключением семи-восьми человек, стали поспешно и беспорядочно отходить. Туземцы преследовали их на мелководье. По одежде они узнали вождя белых и подступили к нему вплотную. Магеллан всадил алебарду в грудь туземца, но не смог ее выдернуть. В это время в правый локоть ему попал камень из пращи. Стоявший рядом с ним Пигафетта был ранен. Тщетно пытался Магеллан достать свою шпагу. Пораженный в левую ногу, он упал вперед. Десяток стрел пронзили его тело.

«Вот таким образом, – заключает Пигафетта, – был убит наш светоч, наша отрада, наше утешение, наш истинный вождь».

После смерти своего командира испанцы повели себя недостойно. Вместо того, чтобы идти в контратаку и отбить по крайней мере тело Магеллана и тем самым вернуть, может быть, свой престиж, они предложили правителю острова Мактан обменять труп прославленного капитана на стеклянные бусы.

– Труп нашего врага не продается! – воскликнул Силапулапу.

Он считал его своим трофеем. И люди на всем архипелаге уже знали, что Силапулапу убил повелителя грома и молнии с такой же легкостью, как птицу.

Что стало с телом Магеллана, для нас навсегда останется тайной.

Отношение туземцев теперь резко изменилось, и не только потому, что испанцы потерпели поражение, а торговля шла совсем вяло. Пока был жив Магеллан, даже он, несмотря на все свои старания, не мог помешать матросам, столько месяцев пробывшим в море, бешено набрасываться на всех туземных женщин. Теперь же, после его смерти, для них уже не было никакого сдерживающего начала.