Приключения на «Свинском поле»
Приключения на «Свинском поле»
Отдавая распоряжения о казнях и опалах, Иван III действовал под влиянием эмоций, минутного порыва, отнюдь не намереваясь вершить радикальные политические и кадровые перемены. Семену Ряполовскому попросту не повезло — он стал жертвой вспышки ярости: его казнили, в то время как главного зачинщика «предательства» и злейшего противника партии Софьи Палеолог — князя Ивана Патрикеева — лишь удалили от двора и от мирской жизни. Остался при дворе Федор Курицын, хотя его роль становится менее заметной. Нет известий об опалах прочих еретиков.
Происшедшие перемены не отменяли венчания Димитрия-внука, юный великий князь хотя и не получил распорядительных функций, но оставался наследником государя. Василий так и не стал «великим князем Всея Руси», зато получил в удел Новгород и Псков. Правда, что касается Пскова, права Василия на этот город так и остались на бумаге. То ли Иван III не решился доверить сыну стратегически важную область, на стыке границ с Ливонией и Литвой, то ли, поразмышляв, внял доводам псковичей, просивших оставить «по старине». Да и с Новгородом у Василия получилась незадача. После августа 1499 года нет никаких признаков его владетельной роли в управлении Новгородом.
Непродолжительное участие в управлении Новгородом оставило у молодого князя горький осадок. Вслед за провозглашением Василия новгородским властителем церковные вотчины в землях Святой Софии были конфискованы и розданы «детем боярским поместье, монастырские и церковные, по благословению Симона митрополита». По предположению Р. Г. Скрынникова, летописцы, за исключением псковского, предпочли не обсуждать мероприятия великого князя, поскольку отчуждение церковных — «божиих» — имуществ воспринималось большинством современников как святотатство. Это был чувствительный удар по архиепископу Геннадию и всей партии любостяжателей, тем более чувствительный и неожиданный, что последовал вслед за возвышением сына Софьи Палеолог.
Складывается впечатление, что очередная новгородская конфискация была вызвана не дефицитом земельных угодий и необходимостью испомещения служилых людей. К тому времени земельные резервы, предназначенные для поместных раздач, далеко не были исчерпаны. Государь радовался случаю уязвить нелюбимого владыку Геннадия, тем более руками Василия. Кроме того, Иван III, что называется, «подставил» рвущегося к власти сына, внеся сумятицу в ряды «партии реванша». То, что теперь имя Димитрия-внука никак не было связано с Новгородом, только помогло великому князю. Иван III вряд ли рискнул пойти на «святотатство», опираясь на замеченное в связях с еретиками правительство Патрикеева, действуя от имени Димитрия, мать которого прослыла покровительницей «жидовствующих». После того как Василий получил права, пусть и номинально, новгородского князя, Иван III его руками воплотил в жизнь «непопулярные» меры.
Так возникло шаткое равновесие между противостоящими группировками, закрепленное в фактическом разделе государства между двумя наследниками. Понятно, что подобное положение не могло продолжаться долго. Бывшая «партия власти» была деморализована, а Деспина, напротив, прочно захватила инициативу. Однако следующий, 1500 год ознаменовался загадочным происшествием. Великий князь Василий… бежал из Москвы. Краткий летописец 1508 года под 7008 год (сентябрь 1499-го — август 1500-го) сообщает об этом следующее: «Князь Василей, хотя великого княжение, и хотев его истравити на поле на Свинском у Самьсова бору, и сам побежа въ Вязьму своими и советники. А князь великий нача думати со княгинею Софьей и возвратиша его, и даша ему великое княжение под собою, а князя Димитрия поимаша и с материею княгинею Еленою».
Каштанов полагал, что Василий бежал в апреле 1500 года, а таинственное «Свинское поле» расположено между Вязьмой и Дорогобужем, где поныне существуют село Самцово и река Свиная. Там «состоялось какое-то столкновение войск, поддерживавших Василия, с частью войск Ивана III», при этом «Василий мог опираться на литовские войска». А. А. Зимин, анализируя предположение С. М. Каштанова, замечает, что Василий не мог пытаться «стравить» отца там, где его не было и полагает, что погубить беглеца пытались литовцы, однако Василий, узнав о движении литовских войск, бежал к Вязьме. Если действительно Василий бежал в Москву в апреле — начале мая, остается выяснить, находились ли здесь в это время литовские отряды.
Русский всадник. Из «Записок» С. Герберштейна
Рать Якова Захарьина вышла из Москвы 3 мая. Хроника Быховца сообщает, что она подошла к Брянску «так тихо, что брянскому воеводе пану Станиславу Бартошевичу ничего о том не было известно». Литовцы не приготовились к нападению московитов, так как в Вильно не до конца сознавали серьезности положения. Русские летописи датируют обращение князей к Ивану III апрелем 1500 года. Но с одной существенной разницей: Семен Бельский приехал в Москву 12 апреля, а Иван Можайский и Семен Шемячич Стародубский в этом же месяце «били челом» великому князю, чтобы тот их пожаловал и принял к себе с вотчинами.
Если в Москве не думали скрывать ни появление Бельского, ни намерения принять его на службу, то сношения с Можайским и Шемячичем протекали в обстановке строжайшей секретности. Только после падения Брянска князья-перебежчики прибыли к Якову Захарьину и «присягнули служить великому князю московскому со всеми городами, с Черниговом, со Стародубом, с Гомелем, с Новгородом Северским, с Рыльском и со всеми волостями, которые находились в Великом княжестве Литовском».
Московское правительство сознавало, что без вооруженной силы не удержать обширный край, вся кампания завершится успешно, если сразу захватить инициативу, а литовского государя поставить перед свершившимся фактом — на землях его вчерашних вассалов хозяйничают московиты. Иван III изначально рассчитывал ввести в заблуждение любимого зятька и это ему удалось. Получив челобитную от Можайского и Шемячича, он направил в Вильно посла с «розметной» грамотой, означавшей денонсацию прежних договоренностей, разрыв отношений и фактическое объявление войны, но, несомненно, московские воеводы быстрее добрались до Брянска, чем московские дипломаты до Вильно.
Александр Казимирович и его советники восприняли демарш Семена Бельского как весьма неприятный казус, не предполагая, что Бельский не одинок, и не представляя поначалу истинные масштабы и последствия конфликта. Когда в Вильно стало ясно, что речь идет не об очередном перебежчике, а о большой войне, грозящей потерей огромных территорий, Александр Казимирович выслал к границе войско под командованием гетмана Константина Острожского. Когда тот подошел к принадлежавшему Литве Смоленску, выяснилось, что Юрий Захарьин уже переместился в район Дорогобужа на реку Ведрошь, перекрывая направление на Вязьму и Москву.
«Константин Иванович Острожский со всеми людьми и панами, и еще с воеводой смоленским, и со всеми смольнянами, вооружившись и изготовившись, пошли к Дорогобужу и, прежде всего, пришли к Ельне. И в то время поймали одного языка из московского войска по имени Герман, который был дьяком у Богдана Сапеги, но убежал в Москву и тот язык сообщил им о московском войске, что воевода великого князя московского Юрий Захаринич долгое время был под Дорогобужем с небольшим числом людей. Третьего же дня пришли к нему на помощь другие большие воеводы, князь Даниил Васильевич Щеня и князь Иван Михайлович Перемышльский с многими другими воеводами и людьми, и что все они уже находятся в одном месте под Дорогобужем…».
Получить неприятные вести из Брянска, собрать в Вильне войско, пройти с ним до Смоленска не менее 500 километров, там снова «изготовиться» и выступить к Дорогобужу, да еще сделав крюк на Ельню — все эти приготовления заняли значительное время. Когда Острожский прибыл в Смоленск, Юрий Захарьин уже стоял на Ведроши. В Смоленской земле Иван III пока не планировал никаких приобретений. Отряд Захарьина выполнял исключительно оборонительную роль, прикрывая движение на столицу, и вперед не выдвигался.
Острожский идет к Дорогобужу, но еще точно не знает, что там происходит, так как вынужден полагаться (или, точнее, не полагаться) на сведения беглого дьяка. Только добравшись до места будущего сражения, которое состоится 14 июля, воевода Александра Казимировича удостоверился в том, что к отряду Захарьина присоединилась тверская рать под командованием Даниила Щени и другие воеводы. Следовательно, до середины июля 1500 года никаких литовских отрядов в окрестностях Ельни и Дорогобужа, готовых либо прийти на помощь мятежному Василию (как полагает С. М. Каштанов), либо его «истравить» (как полагает А. А. Зимин), не было. Да и Захарьин мог подойти к Дорогобужу не раньше середины июня.
Предположение С. М. Каштанова о том, что загадочный инцидент с Василием произошел в апреле, не находит подтверждения, потому как в местах будущих боев ни в апреле, ни в мае, ни даже в начале июня никого, кроме мирных крестьян, княжич встретить не мог, если, конечно, он не столкнулся с ватагой разбойников.
В. Прохоров и Ю. Шорин указывают, что исследователи упорно не хотят замечать связь Василия с Тверью, от чего страдают их логические построения. «Если обратиться к их трудам, то окажется, что Василий дважды, в 1492 и 1497 годах, был лишен отцом Тверского княжества. Нам дело представляется следующим: опальный Тверской князь Василий ослушался отца и отправился через Вязьму на сход воевод под Дорогобуж… Не забудем, там собиралась “тверская сила”, и своим поступком Василий пытался подтвердить права на Тверское княжество. У деревни Свинной посланцами отца он был перехвачен и, посулами и угрозами, возвращен».
Авторы данной версии убедительно связывают цель появления Василия в районе Дорогобужа со сбором войска. Значит, стычка «на поле на Свинском у Самьсова бору», скорее всего, приключилась не раньше начала июля. Но вряд ли можно признать удачным время и место, чтобы подтверждать права на Тверское княжество. С. М. Каштанов предполагал сговор между Василием и смоленским наместником Станиславом Петряшковичем, который прибыл в Москву 23 апреля выразить протест в связи с переходом на русскую службу Бельского.
Следовательно, Василий бежал к литовцам и его задержали люди великого князя? Но, окажись сын Деспины в стане Острожского или при дворе Александра Казимировича, подобный поворот событий по сути дела перечеркивал претензии княжича на московский престол и играл на руку Димитрию-внуку. Поражение русских войск, случись оно, в сложившейся ситуации никакой политической выгоды беглецу не сулило.
Допустим все же, что по какой-то причине верный Ивану III отряд напал на эскорт Василия или обнаружил враждебные намерения в отношении княжича. В этой ситуации Василий бежит не к литовцам просить защиты, не на запад к Смоленску, а на восток — в Вязьму. При этом он не выглядит побежденным — его не удалось «истравить», и бежит он в Вязьму «сам» и не один, а с «советниками» или даже «с воинами и советниками». И только после этого великий князь начинает думать о его судьбе и решает возвратить.
Увы, но мы не готовы разъяснить ни обстоятельства появления Василия Ивановича под Дорогобужем, ни эпизод его «истравления» без риска унестись в область гаданий. В любом случае злоключения княжича использовались Софьей Палеолог для нагнетания психологического давления на супруга. К началу 1500 года, спустя год после падения Патрикеевых, над головой Василия стали сгущаться тучи. Имя Димитрия снова появляется рядом с именем Ивана III в повелениях направить войска на Литву.
Тогда Софья Фоминична решила вновь ударить в уязвимое место — западный вектор внешней политики Ивана III. Единство великокняжеской семьи рассматривалось государем как важный фактор в строительстве отношений с европейскими державами и прежде всего Литвой и Ливонией. Пожалование Василию Новгорода и Пскова неслучайно совпало с посольством в Венецию через Польшу и Венгрию Дмитрия Ралева-Палеолога. Возложение миссии на приближенных Софьи призвано продемонстрировать Ягеллонам внутреннее укрепление противника.
Само время и направление бегства Василия выбраны как нельзя удачно. Магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг в январе 1500 года писал о том, что «великий князь московский со своими сыновьями находится во вражде; причина эта заключается в том, что он хотел своего внука иметь наследником в качестве великого князя, но это ему собственные сыновья, которых он имеет от этой гречанки, не хотят разрешить. Эта вражда и неприязнь удерживает великого князя; иначе бы он давно напал на эту страну». Плеттенберг имел в виду Ливонию, но эти же слова в полной мере относятся и к Литве. Раздоры в семье препятствовали военным планам московского государя, единство (хотя бы внешнее) способствовало их успеху.
И вот Василий оказывается неподалеку от литовской границы, там, где находится войско, в котором у княжича, несомненно, найдутся сторонники. Иван III вынужден учесть, что в случае открытого разрыва с сыном судьба кампании оказалась бы под угрозой. Нельзя было исключить самые радикальные варианты: эмиграцию Василия в Литву и последующий громкий международный скандал или даже переход армии под его командование.
Обо всем этом и пришлось великому князю «думати со княгинею Софьей». В тот момент, когда маховик военных приготовлений уже был запущен, когда все договоренности с Шемячичем и его компаньонами были достигнуты, у Ивана Васильевича не оставалось пространства для маневра. Партия Софьи усиленно подталкивала его пожертвовать Димитрием ради успеха в Литовской войне. На этих условиях Василий готов был вернуться в Москву.
Вновь обратимся к сообщению Краткого летописца, которое при всей его туманности и лаконичности позволяет достаточно уверенно выстроить следующую причинно-следственную связь: Василий хочет великого княжения, те, кто опасается его возвышения, пытаются его «истравить», покушение вынуждает его обратиться в бегство. Хотя недруги Василия не названы, но летописец тут же указывает, что по возвращении молодого князя в Москву Димитрий и Елена Стефановна были "поиманы". На самом деле Елену Волошанку и ее сына бросят в темницу два года спустя. Летописец, разумеется, знает об этом, но преднамеренно связывает инцидент на Свинском поле с опалой Димитрия-внука и его матери, давая понять читателю, кто именно желал зла будущему правителю и кто поплатился за свое коварство.
Летописец здесь, по сути дела, повторяет доводы Софьи Фоминичны, которая в свое время объясняла замысел бегства своего сына на Белоозеро не намерением поднять мятеж против отца, а желанием спастись от «крамол», порожденных неспособностью либо нежеланием Ивана III обуздать злодеев. В дорогобужской истории Василий вновь должен был играть страдательную роль, любое открытое выступление против государя усугубляло его шаткое положение.
Маневры Деспины Софьи достигли цели. Со второй половины 1500 года Димитрий-внук, формально оставаясь соправителем, перестал допускаться к каким-либо государственным делам. Единственный раз, а именно в феврале 1501 года, он упоминается в посольских делах, где назван после детей Ивана III. Одновременно росло влияние княжича Василия. В сентябре 1500 года он именовался великим князем «всея Руси». К марту 1501 года к нему перешло руководство судебными делами на Белоозере.
Но и окончательно низвергать внука в столь напряженный момент военного противостояния великий князь не торопился. Триумф Василия состоялся только тогда, когда стало окончательно ясно, что Литва и напавший на Русь Ливонский орден проиграли. В ноябре 1501 года русские одержали крупную победу под Мстиславлем, зимой 1501–1502 годов войско Даниила Щени вело успешные боевые действия в Ливонии. А 11 апреля 1502 года Иван III приказал взять Елену Стефановну и Димитрия под стражу, «от того дни не велелъ ихъ поминати въ октенияхъ и литияхъ, не нарицати великимъ княземъ, а посади их за приставы». Через три дня государь благословил Василия на «великое княжество Владимирское и Московское и учинил всеа Русии самодержцем».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.