Зашифрованное послание
Зашифрованное послание
«Повесть о Дракуле» оказалась не единственным произведением Курицына, на котором лежит отпечаток пребывания при дворе Матьяша Хуньяди. Его перу принадлежит небольшое, всего в несколько строчек, и не разгаданное до конца «Лаодикийское послание».
Душа самовластна, заграда ей вера.
Вера — наказание, ставится пророком.
Пророк — старейшина, исправляется чудотворением.
Чюдотворения дар мудростию усилеет.
Мудрости — сила. Фарисейство — жительство.
Пророк ему наука.
Наука преблаженная.
Сею приходит в страх Божий.
Страх Божий — начяло добродетели.
Сим въоружается душа.
Не будем спешить с расшифровкой этих строк. Чтобы вернее оценить содержание «Послания», стоит вернуться к кругу общения дипломата при дворе Матьяша Хуньяди, к воззрениям, с которыми он мог знакомиться в Буде. 80-е годы XV века — расцвет творчества итальянского философа-неоплатоника Марселио Фичино, главы Платоновской академии во Флоренции. Фичино поддерживал тесный контакт с самим королем Матьяшем и его окружением.
Как мы уже отмечали, главными помощниками венгерского государя на ниве просвещения стали итальянские ученые, находившие гостеприимный прием при дворе Матьяша. Одним из них был Франческо Бандини, который несколько лет провел вместе с Фичино во флорентийской Академии. В Венгрии Бандини быстро стал другом короля Матьяша и самым близким его советником, и, что более важно, играл роль связующего звена между королем и Фичино.
В 1479 году Фичино направил Бандини свою книгу «О жизни Платона». В предисловии к жизнеописанию древнегреческого мудреца Фичино восхвалял Матвея Корвина как покровителя эллинской образованности, которая нашла приют на берегах Дуная. В этом же году Бандини от имени короля приглашал Фичино приехать в Венгрию и основать в Буде Академию по флорентийскому образцу. Хотя Фичино в Венгрию так и не приехал, он регулярно присылал королю новые переводы философских работ, появлявшиеся на его горизонте.
Основной труд Фичино — трактат «Платоновское богословие о бессмертии души» в 18-ти книгах — был издан в ноябре 1482 года во Флоренции. Несомненно, этот интеллектуальный бестселлер имелся в распоряжении книжников из окружения Матвея Корвина в то время, когда там находился Федор Курицын. И то, что ход размышлений автора «Лаодикийского послания» движется по кругу, где душа являет начальной и конечной точкой этого движения, — очевидный признак влияния главы Платоновской академии.
Фичино писал королю Венгрии: «Твой труд напрасен, о философ, если, пытаясь постичь суть всех вещей, ты забываешь про душу, посредством которой мы способны познать остальное». Матьяш Хуньяди последовал этому совету и в своих философских штудиях все более и более обращал внимание на свойства души, чем заслужил признание своего учителя. Как мы видим, последовал этому совету и Федор Курицын.
В «Платоновском богословии» душа занимает ключевое место во вселенском порядке вещей — она наделена разумными силами и способностями, устремляющими ее как к вечным, так и временным сущностям, располагаясь между разными природами. Именно Мировая душа придает мирозданию круговое движение от красоты к красоте, что вытекает из учения Платона, считавшего, что круговое движение знаменует возврат к самому себе и равновесию.
Правда, для Фичино душа является центром антропоцентрической пятиступенчатой картины мироздания, располагая Бога и Ангела в верхней части природы, Тело и Качество в нижней, Душу — в середине. Душа, занимая среднее место среди всех этих ступеней, представляется связью всей природы, она воздействует на качества и тела и связуется с ангелом и Богом. При этом воплощением единства мира является любовь, связующая все ступени иерархии и все сущности. Это некий духовный круговорот, некое постоянное единое влечение, начинающееся от Бога, переходящее в мир и завершающееся в Боге.
«Бог — везде» — название главы II книги «Платоновского богословия»: «Всюду, где открывается или мыслится бытие, которое является всеобщим результатом, там повсюду есть Бог, являющийся всеобщей причиной». Философия Фичино далека от пантеизма, поскольку у него не Бог растворяется в мире, а скорее мир заключен в Боге. «В телах мы любим тень Бога, в душах — его подобие, в ангелах — его образ». В этом смысле Фичино «нетипичный» представитель ренессансного гуманизма, который обычно мыслится как плод метафизической борьбы разума против духа, науки против веры.
«Привычно слышать, что Возрождение секуляризировало мысль, но Фичино наставляет особому фидеизму и отождествляет философию с богословием, — отмечает Л. М. Баткин. — Привычно считать, что Возрождение расковало чувственность и обратилось к природе, но фичиновская вселенная глубоко и напряженно спиритуалистична. Возрождению свойственен антропоцентризм, но у Фичино антропоцентризм всецело основан на теоцентризме».
В трудах Фичино не все для Федора Курицына было в новинку, здесь он встречал знакомые ему идеи и образы. Значительное влияние на Фичино, а позже на Пико дела Мирандола оказали произведения Дионисия Ареопагита, с которыми Курицын наверняка был хорошо знаком. Перевод с греческого языка корпуса сочинений, приписываемых Дионисию Ареопагиту с толкованиями Максима Исповедника, стал одним из важнейших событий культурной жизни славян XIV века. В XV–XVI веках Ареопагит был весьма популярен среди русских книжников.
Св. Дионисий Ареопагит. Фреска Феофана Грека
Весьма примечательно упоминание Дионисия в таком светском произведении, как Воскресенская летопись, которая составлялась в 1533–1544 годах в кругу митрополита Иасафа. Рассказывая о смерти Дмитрия Донского, книжник рисует его благочестивый образ: «Иному убо сказание бываетъ, на честь похвалы прилагание дружня любовь понуждает; великому же князю благочестиа дръжателю отъ житиа светлости украшение от прародидель святолепие, по великому Дионисию: говоръ воде ветром бываетъ, мокрота земли солнцемъ погибает, ум владетель чювствием человеческимъ, и спряжением чювствия умъ в сердци садъ въкореняет, сердце же плод умный миру подавает». Похоже, что здесь летописец переосмысляет одну из глав Дионисьева трактата «О мистическом богословии», посвященной несущностной природе всего чувственного. Автор, таким образом, подчеркивает изначальную предрасположенность покойного князя к добродетельным мыслям и поступкам.
Трудно сказать, насколько подобный прием сообразуется с задачей прославления Дмитрия Донского, но, видимо, книжник не устоял перед искушением, что называется, «блеснуть эрудицией», «прилагаа онех древних философ Еллинскых и повести ихъ». О популярности Дионисия свидетельствует неоднократное обращение к его произведениям Андрея Курбского. В «Истории о великом князе московском» князь обращается к труду «О небесном священноначалии», когда говорит о том, что «не только плотские люди, но и сами бесплотные силы, то есть святые ангелы, — управляются помыслом и рассудком, как пишут об этом Дионисий Ареопагит». Князь цитирует Дионисия и в послании Константину Острожскому.
А теперь обратимся к тексту послания. Курицын излагает свои мысли в необычной последовательности, он оперирует понятиями, которые образуют геометрическое построение, центром, исходной и конечной точкой которого оказывается Душа. «Лаодикийское послание» действительно делится на две половины, но не по форме, а по содержанию: Курицын последовательно раскрывает два пути соединения Души человеческой с Богом — посредством Веры и Добродетели.
Душа
Вера — Пророк
Пророк — Чудо
Чудо — Мудрость
Фарисейство — Наука
Наука — Страх Божий
Душа
«Душа самовластна, заграда ей вера». Заграда — прежде всего препятствие. («Грех подобен есть заграде, браняе любви Божии к нам прейти».) Самовластная душа — у Курицына эгоистическая сущность нашей низкой природы, которую способна обуздать только вера — вера в существование Творца, в Его желание, чтобы люди изменились и приблизились к своей богоподобной природе. «Вера — наказание, ставится пророком». Вера лишь первое условие Богопостижения. Постигнуть Творца помогает пророк-старейшина, советы мудрецов, достигших духовного уровня познания. Мы уже говорили о том, что пророки играли огромную роль в раннехристианских эклесиях: христиане верили, что на пророках — Благодать Божия, что их устами вещает Дух Святой, поэтому общение с пророками было для христиан священнодействием.
«Пророк — старейшина, исправляется (направляется) чудотворением». Пророки, провозвестники воли Божьей, исполненные Божией Благодати, способны проникать в сферы, недоступные непосвященным. Однако поророка подстерегают серьезные опасности, поэтому «Чюдотворения дар мудростию усилеет». Здесь Вера как бы встречается со своей противоположностью Мудростью, иррациональное начало с рациональным, взаимодополняющие друг друга.
Пожалуй, больше всего вопросов вызывает сочетание «фарисейство — жительство». Фарисейство — для христианина, для православного, безусловно, отрицательная характеристика образа жизни человека, исполненного наружного благочестия, но не способного к постижению Всевышнего. Фарисеи отвергли Христа не только как Мессию, но и как пророка, несущего Истину. Только с помощью эзотерических знаний — «науки преблаженной» — фарисей способен постичь Страх Божий. Страх Божий — «начяло» (первоначало) Добродетели, подразумевает — удивление, трепет перед лицом величия Божия, с одной стороны, и сыновью любовь к Господу, которые ведут к совершеннейшей чистоте и святости жизни, с другой.
В. В. Мильков указывает на то, что Курицын утверждает пророческий источник веры и мудрости, игнорируя роль святоотеческих писаний в деле утверждения истинной веры. В «Послании…» Курицына, как и в «Логике», принадлежащей перу философа Моисея Маймонида, еврея-сефарда, жившего в XII веке в Испании, вера одновременно отождествляется с мудростью и знанием, которые Бог объявляет избранным через пророка. И здесь он не одинок. Энео Сильвио Пикколомини, впоследствии папа Пий II, писал о том, что «христианство — не что иное, как новое, более полное изложение учения о высшем благе древних». Мыслители того времени, в том числе близкие к официальной церкви, рассматривали христианство, не как обособленное учение, враждебное остальным, а как платформу для синтеза арабских, иудейских, античных идей.
Ярким примером такого обращения к древним знаниям стали «900 тезисов по философии, каббалистике и теологии» Джованни Пико делла Мирандолы, обнародованные им в 1489 году. Один из тезисов флорентийского философа звучал почти вызывающе: «Никакая наука не может лучше убедить нас в божественности Иисуса Христа, чем Каббала».
Мыслители эпохи Возрождения полагали, что учение каббалистов, содержащее глубинные тайные познания, восходит к самому Моисею. «Давайте позовем самого Моисея, который лишь немногим меньше того обильного источника священной и невыразимой мысли, откуда пьют нектар ангелы», — призывал Мирандола в своей «Речи о достоинстве человека». В каббале Мирандола увидел «не столько религию Моисея, сколько христианскую»: «Там я читал то же, что мы ежедневно читаем у Павла, Дионисия, Иеронима и Августина — о таинстве Троицы, о воплощении слова, о божественности мессии, о первородном грехе, об искуплении его Христом, о небесном Иерусалиме, о падении демонов, об ангельских хорах, о чистилище, о воздаянии ада».
«Наука преблаженная» «Лаодикийского послания», несомненно, подразумевает постижение сокровенных знаний древних. Вместе с тем было бы ошибкой утверждать, что Курицын игнорирует святоотеческое наследие. Так, в тексте «Послания» он непосредственно цитирует одного из главных представителей аскетически-созерцательного направления в византийской патристике — Исаака Сирина: «Страх божий начало добродетели». Курицын не собирается отрицать или пересматривать христианские ценности, он ищет пути самопознания, тождественного Богопознанию, и ищет те сведения, которые помогут вернее достичь желанной цели, и намечает те вехи, которые не дадут сбиться с дороги.
Вместе с тем «Лаодикийское послание», по нашему убеждению, нельзя рассматривать вне российской действительности, исключительно как далекое от житейских реалий размышление философа. Послание Курицына явно навеяно эсхатологическими настроениями тех лет. Лаодикийская церковь — последняя церковь, к которой Иисус обращается в Апокалипсисе. Следующий период Христовой Церкви — Царство Божие. Следовательно, Лаодикия и есть Москва — тот самый последний Третий Рим, за которым уже не будет четвертого.
Слепая самоудовлетворенность, «фарисейство» Лаодикийской церкви вызывает гнев Божий: «Ты ни холоден, ни горяч, о, если б ты был холоден или горяч. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: “я богат, разбогател, и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг”». (Откр. 3: 15–16). «В этих словах с потрясающей силой осуждается то духовное мещанство, обмирщение церковной жизни, которое в своем самодовольстве не примечает своей ограниченности и слепоты духовной, — писал о. Сергий Булгаков, — Это церковное лаодикийство, которое всегда является духовною угрозой, подстерегает церковность на всех путях ее…».
Сочетание материального богатства Лаодикийской церкви и ее духовной нищеты, безусловно, сопоставлялось Курицыным с состоянием современной русской церкви, ее сребролюбием и любостяжательством. Поэтому мы воспринимаем «Лаодикийское послание» Курицына как обращение к современнику, размышляющему о настоящем и будущем, это предупреждение о грядущей опасности и одновременно попытка предложить альтернативу господствующей церкви, погрязшей в «духовном мещанстве», призыв к очищению.
В Откровении Иоанна обращение к Лаодикийской церкви завершает призыв к покаянию: «Итак, будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу». Путь «Послания» — от самовластия к страху Божьему, как к совершеннейшей чистоте и святости жизни, путь ревности и покаяния, которое подразумевает изменение человека, перемены в его поведении и взгляде на окружающий мир.
Как отмечал В. Н. Торопов, ереси XV века, хотя и нужно расценивать как «уклонение от христианства (не всегда, впрочем, осознанное), но не столько как попытка преодоления его и критика, сколько как поиск подлинного “христианства” Христа, своих надежд и упований». К таким поискам несомненно стоит отнести размышления Федора Курицына и его единомышленников, пытавшихся по-своему соотнести земной путь человека и жизни небесных сфер.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.