Глава четвертая. Елена Прекрасная

Глава четвертая. Елена Прекрасная

Как бы ни упрекали меня в излишне эмоциональном подходе к описываемым историческим событиям, в неуместных симпатиях и антипатиях, я, как тот оловянный солдатик, продолжаю стоять на своем. Во-первых, я, слава богу, не профессиональный историк. Мне можно. Во-вторых, только дебил не имеет симпатий и антипатий…

Так вот, Елена Глинская мне лично глубоко симпатична. И потому, что она была красавица. И потому, что она, как показывают последующие события, была не просто красивой куклой, а женщиной умной, энергичной и деятельной, отчего ее недолгое правление смело можно считать если не самым лучшим периодом в истории России, то уж и никак не самым худшим. И, наконец, еще и потому, что ее жизнь после смерти царя – готовый сюжет для увлекательного и грустного приключенческого романа, ни в чем не уступающего классическим образцам…

Так вот, у молодой (едва сравнялось двадцать пять годочков) овдовевшей красавицы очень быстро появился друг. Сердечный друг, я имею в виду. Это был князь Иван Овчина-Телепень-Оболенский, человек, во-первых, еще не старый, а во-вторых, ничуть не похожий на иных ничтожных фаворитов, известных только тем, что делили ложе с царственной дамой. Иван Оболенский к тому времени стал воеводой, отлично себя зарекомендовавшим в многочисленных военных кампаниях. Одним словом, не смазливый придворный хлыщ и не дворцовый интриган. Мужик крутой, сильный, уверенный в себе, с репутацией, выражаясь современным языком, боевого генерала – и, судя по последующим событиям, большим авторитетом в войсках.

Да, я и запамятовал… Елена была дочерью литовского магната Василия Львовича Глинского и Анны Якшич – дочери знатного сербского воеводы Стефана Якшича, а потому приходилась родственницей многим балканским знатным родам. Поскольку владетельные династии и знатные роды всегда находятся друг с другом в отдаленнейшем, но все же родстве, нельзя исключать, что по матери Иван Грозный был дальним родственником знаменитого Влада Цепеша, послужившего прототипом графа Дракулы, вампира. Разумеется, даже если так и есть, не нужно искать в этом обстоятельстве истоки «кровожадности» Грозного. Еще и оттого, что правитель Валахии Влад Дракула – такая же жертва «черной легенды», как Иван Грозный и полдюжины европейских королей вроде Ричарда III и Эдуарда II. По всей пресловутой «кровожадности» он значительно уступает «коллегам» по тому же трону. Двое валашских правителей, безусловно перещеголявшие Дракулу в зверствах, тем не менее именовались один Святым, другой Добрым. Поскольку лютовали, оставаясь православными, – а Влад Дракула имел неосторожность как-то перейти в католичество. Вот тут-то заинтересованные лица взвились на дыбы и быстренько состряпали страшную сказку о кровопийце Владе, который самого сатану перещеголял… Но это так, к слову.

Еще одна многозначительная и крайне интересная подробность. Женитьбе православного великого князя московского Василия и православной княжны Елены пыталась воспрепятствовать, как могла… Константинопольская православная патриархия. Она категорически отказалась благословить брак, когда он все же состоялся.

Причины лежали на поверхности и были самыми шкурными. После взятия в 1453 г. турками-османами Константинополя Россия считалась преемницей Византии – особенно после брака Ивана III с Софьей Палеолог. Русская церковь, несмотря на провозглашенную независимость, признавала почетное «старшинство» Константинопольской патриархии – и не просто признавала, а регулярно подпитывала таковую внушительными суммами. Греческие иерархи обожали ездить в Москву за деньгами, при дворе великого князя постоянно околачивалось немалое число константинопольских церковных деятелей, беззастенчиво клянчивших монету (при том, что многие из этих деятелей преспокойно служили у турецкого султана дипломатами и «чиновниками для особых поручений»).

Ну, а теперь вся эта привыкшая к легким деньгам братия опасалась, что после того как русской царицей станет княжна, имеющая широкие родственные связи с сербскими и вообще балканскими знатными родами, финансовые потоки пойдут мимо Константинополя в Сербию, что заставит «царьградских греков» отказаться от привычных деликатесов и тонких вин. Дошло даже до того, что знаменитый греческий ученый монах Максим Грек (замешанный во множестве грязных интриг на территории Руси) накатал послание турецкому султану, склоняя его к войне с Московией. Султан оказался человеком умным и ради благосостояния Константинопольской патриархии войну затевать не стал…

Но вернемся к Елене и ее сердечному другу Ивану. В том, какие отношения их связывали, никто из окружающих и не сомневался – это было известно чуть ли не всем и каждому. Более того: злые языки уже тогда принялись с оглядкой твердить, что малолетний Иван, а то и его болезненный брат Юрий – дети вовсе не Василия, а как раз Оболенского. Оболенский еще до смерти великого князя был приближенным Василия – отец князя занимал при великокняжеском дворе немалые посты, а сам Иван во время свадьбы Василия и Елены исполнял одну из самых важных и почетных ролей в тогдашнем обряде. Так что для

Елены князь Иван был старым знакомцем, а не вынырнувшим неизвестно откуда искателем Удачи…

Насколько эти предположения справедливы, судить с уверенностью трудно. Самый сильный аргумент в пользу отцовства Оболенского – это обстоятельства семейной жизни великого князя. С первой женой он прожил двадцать лет, но детей не имел. Вторая забеременела только через три с лишним года после замужества. Так что подозрения есть, и сильные…

Вообще-то мне попадалось упоминание, будто «скрупулезные научные исследования останков» показали, что Василий был все же родным отцом Ивана, но это именно что упоминание, где не приведено никаких подробностей: ни названия научного учреждения, где якобы проводили исследования, ни города, где оно расположено (да и ни единой фамилии не названо).

Одним словом, история загадочная. К тому же надо учитывать, что на протяжении всего царствования династии Романовых ее замалчивали самым старательным образом. Опять-таки по вполне понятным мотивам. Единственное обоснование романовских прав на русский трон заключалось только в том, что их родственница когда-то была женой Ивана Грозного. Согласитесь, негусто. При том, что Романовых, как ни напрягай фантазию, нельзя отнести ни к Рюриковичам, ни к Гедиминовичам, ни к Чингизидам – худородны-с… Тут уж я ничего не в силах поделать с классической литвинской шляхетской спесью: в середине XV в., когда тот благородный рыцарь, дальними родственниками которого были мои предки, уже значился в серьезных документах Польского королевства, эти самые Романовы неизвестно где гусей пасли…

Короче говоря, все права Романовых на русский трон сводятся исключительно к тому, что Анастасия Романовна Захарьина-Кошкина была женой Грозного. Еще не Романова, обратите внимание! Романовы только от ее отца Романа и пошли, а до того такой фамилии не имелось… Так что

Романовым первым была крайне не выгодна правда о происхождении Грозного: ведь если он и в самом деле сын Оболенского, то и Романовы, получается… как бы не вполне кошерные самодержцы…

После рождения царевича Ивана Василий пожаловал Ивану Оболенскому весьма почетный придворный чин конюшего. К заведованию царскими конюшнями конюший уже не имел отношения – это был именно высокий придворный чин (точно так же граф Рошфор, конюший кардинала Ришелье, отнюдь не конюшнями ведал). В Московии того времени конюший обычно как раз и возглавлял боярскую думу.

Так что Елене не нужно было Ивана искать – он с самого начала был при дворе. Неизвестно, что там было до смерти Василия, но после таковой ни одна живая душа уже не сомневалась в том, какие отношения связывают красавицу-вдову и лихого воеводу.

Опекунский совет, назначенный Василием, как-то незаметно не то чтобы самоликвидировался – просто-напросто правительница вела себя так, словно о его существовании и не слыхивала. А рядом был князь Оболенский, ничуть не похожий на интеллигента-неврастеника…

Вот только не следует думать, будто он своей венценосной подругой вертел, как хотел. Все, что нам известно о том времени, позволяет судить, что главную роль играла как раз Елена – как впоследствии Екатерина II в отношениях с Потемкиным.

Опекунский совет еще и оттого оказался неспособен бороться за свои права, что он и боярской думе пришелся не по нраву: мол, почто такая честь только троим, а не всему боярскому сословию? Да и кто они такие? Один Шигона еще более-менее солидный человек, настоящий боярин. Глинский – фигура мутная, «инородец», а Михаил Юрьев-Захарьин – худороден…

Одним словом, пока судили-рядили, Елена быстренько взяла реальные рычаги управления в свои руки. Но тут, после многих десятилетий спокойной жизни, вновь замаячило мурло прежних, стародавних княжеских усобиц…

Оба родных брата покойного Василия, младшенькие – князь Юрий Дмитровский и князь Андрей Старицкий – были уже немолоды, но и не старые развалины. И оба прекрасно помнили о старых традициях, когда князю наследовал никакой не сын, а именно что брат. Тем более что Ивану Васильевичу было всего-то три годочка, а маменька у него опять-таки не русская боярыня, а инородка…

В воздухе явственно запахло кровью. Юрий еще совсем недавно, когда был жив Василий, откровенно бунтовал, с помощью татар захватив Рязань и еще несколько городов, – так что дело пришлось улаживать долго, крестом и пестом. Василий предусмотрительно запрещал ему жениться, чтобы не появились на свет новые претенденты – но сейчас, по мнению Юрия, настало время все переиграть…

Есть сведения, что он втихомолку вступил в сговор с боярским родом Шуйских (без которых на Руси не обходилась ни одна смута ни тогда, ни потом), однако Елена отреагировала моментально. Не прошло и недели после смерти Василия, как Юрия приземлили в тюрьме, где он по какому-то совпадению очень быстро и помер. Согласно одним источникам, ему как-то забыли приносить еду и питье, по другим – надели вдобавок «шляпу железну». Судя по некоторым данным, это был не русский аналог «железной маски», а этакий колпак весом в двадцать-тридцать килограммов, весьма неблаготворно действовавший на организм…

Очень быстро настала очередь и Андрея Старицкого. Некий И. Мусский сочинил книгу «Сто великих диктаторов», где в разделе, отведенном Ивану Грозному, старательно собрал все дурацкие побасенки. О Старицком же написал со слезой: «Вскоре будет схвачен и замучен младший брат покойного Василия Андрей, смирный и робкий удельный князь». Вот так вот жил себе робкий тихоня, почитывал божественные книги и никого не обижал, а змея Ленка с хахалем Ванькой сцапали безвинного и замучили до смерти…

Ну что ж, посмотрим, как оно обстояло на самом деле, что успел наворотить этот кроткий ангел…

Ангелочек сей еще при жизни Василия увлеченно бунтовал на пару с братишкой Юрием. Именно Андрей со своей дружиной так увлекся, что ненароком захватил город Белоозеро – в котором, между прочим, хранилась великокняжеская казна. Изловив мятежного братца, Василий всерьез собирался его казнить – и отговорила его от этого только боярская дума при активном участии митрополита…

Ну, а теперь «ангелочек», когда Елена Глинская отказалась удовлетворить его просьбу об увеличении удельного княжества, демонстративно «затворился» в своих владениях и, что характерно, отказывался давать свои дружины на войну с Польшей. Напоминаю, регулярной армии тогда не было, и войско состояло исключительно из боярских дружин.

То ли его в самом деле собирались арестовать, то ли нервы не выдержали… Очень скоро князь Андрей, прихватив семью и казну, повел свою дружину в сторону Новгорода. Он вовсе не собирался искать где-то безопасного убежища – наоборот, планы были самые наполеоновские…

Интрига в том, что Елена предложила Андрею подписать своеобразное обязательство (оно сохранилось в архивах) – он ручается честным словом и крестным целованием, что никогда больше не будет рваться к власти, а его за это никто и никогда больше не тронет. Вот как раз такие обязательства наш тихий ангел и не собирался давать.

Обосновавшись неподалеку от Новгорода, он преспокойным образом попытался развязать гражданскую войну – стал рассылать боярам письма, прося к нему присоединиться. Мол, малолетний царь, сосунок этакий, никакой пользы боярскому сословию принести не может, зато он, Андрей, взявши власть, всех, кто ему помогал, щедро пожалует…

Не зря Карл Маркс писал, что история если и повторяется, то исключительно в виде фарса. Из задуманного Андреем Старицким предприятия получился один пшик. К нему примкнула лишь крохотная кучка авантюристов – причем среди них не было ни одного по-настоящему богатого и влиятельного человека. Мало того, его собственные люди стали потихоньку разбегаться, а среди оставшихся возник какой-то заговор. Его взялись расследовать, но очень скоро бросили – потому что в нем, оказалось, княжеские люди замешаны чуть ли не поголовно.

Андрей стал посылать гонцов в близлежащий Новгород, требуя выступить на его стороне – а он, мол, вернет все старые новгородские вольности. Новгородцы эти грамотки проигнорировали, да вдобавок по настоянию архиепископа Макария (будущего московского митрополита и активного сподвижника Ивана Грозного) начали укреплять городские стены на случай, если мятежный князь вздумает город штурмовать.

Одним словом, получалась не смута, а сущая комедия… Тут как раз показалась конница под командованием Ивана Оболенского, связываться с которым из-за его всем известной репутации толкового вояки мало кто рискнул бы. Андрей и не рискнул. Он поспешил сдаться, тем более что Оболенский от имени правительницы дал клятву, что ничего плохого беглецу не сделают.

В Москве, однако, все обернулось иначе. Елена принародно устроила фавориту разнос за то, что он необдуманно давал клятвы, на которые по своему положению не имел никакого права. («Я не имею права подписывать подобные исторические документы», – кричал в аналогичном случае управдом Бунша). Очень может быть, что это оказалось лишь грамотно разыгранным спектаклем. Как бы там ни было, тридцать сторонников князя Андрея по заговору живописно развесили вдоль дороги на Новгород, его бояр бросили в темницу и его самого тоже. В темнице он через полгода и помер. Претендентов на трон вроде бы не осталось – во всяком случае явных.

А тут под раздачу угодил и князь Михайла Глинский. Старому авантюристу и интригану, полное впечатление, отказало чутье. Он явился к племяннице и на правах ближайшего родственника закатил вдохновенную речь касаемо ее морального облика: дескать, Еленушка, нельзя же так откровенно крутить амуры черт-те с кем на глазах у возмущенной общественности! Да и с боярами следует обращаться деликатнее, не стоит их лишать свободы, словно каких-то простолюдинов… В общем, проявил себя нешуточным борцом за гуманизм и женское целомудрие.

Уж собственную-то племянницу, в которой кипела та же буйная татарская кровушка Глинских, следовало бы знать… Елена, не дослушав высокоморальных речей, крикнула стражу – и дядя Миша оказался за решеткой так быстро, что удивиться не успел. Чтобы ему не тяжело было привыкать к новым местам, его определили в ту же камеру, где он тянул прежний срок. Живым он оттуда уже не вышел – через месяц отдал богу душу. Злословили потом, что его ослепили и запытали насмерть по приказу Оболенского, но данные эти сомнительные. Достоверно известно лишь, что бывшего искателя приключений сначала похоронили у захолустной церквушки за Неглинной, но потом все же перевезли гроб в Троицкий монастырь – как-никак государев двоюродный дед, лежать должен в престижном месте…

Пятилетнее правление Елены Глинской, право же, не самый худший период в истории России. Начнем с того, что ей удалось обеспечить государству прочный мир на все это время. Когда на Русь вторглось литовское войско, русские отряды под командованием Ивана Оболенского остановили неприятеля и перешли в контратаку, вторглись в Литву и в сжатые сроки вышли к ее столице Вильно. Переполох был такой, что Литва моментально согласилась на переговоры и заключила мир. Точно так же, сочетанием военных и дипломатических методов, Елена сумела утихомирить казанских и крымских татар.

После этого она развернула обширную программу строительства – причем не за счет казны, а, как говорится, с привлечением средств населения, и не простонародья – правительница одной ей известными средствами убедила и боярство, и высшее духовенство растрясти свои немаленькие кубышки и выделить деньги на государственное дело. Этот «чрезвычайный налог» не миновал ни новгородского митрополита Макария, ни даже главу русской церкви Даниила. С духовенства собрали еще и деньги на выкуп у татар русских пленников. Оценивать такие действия следует только положительно: как-никак деньги требовали не на пьянки и маскарады, а на очень серьезные дела.

В рамках той программы были построены в Москве каменные укрепления Китай-города (то, что замышлял еще Василий), восстановлены сгоревшие городские стены в Ярославле, Торжке, Владимире, Перми, построены стены там, где их не было вообще, – в Буйгороде, Устюге, Балахне, усилены укрепления в Новгороде (в те беспокойные времена такие меры были самыми что ни на есть необходимыми). На западных рубежах построили несколько новых городов: Заволочье, Велиж и другие.

Как раз при Елене привели в порядок русскую монетную систему, пришедшую в крайнее расстройство: фальшивых и легковесных, облегченных денег расплодилось несметное количество. Как ни заливали уличенным злоумышленникам в глотку расплавленное олово, других это не останавливало…

Именно Елене Глинской мы обязаны появлением на свет копейки. До этого в ходу были монеты, на которых чеканился всадник с мечом (саблей), они так и назывались – «сабляницы». Елена выпустила в обращение деньги нового образца, где всадник был уже вооружен копьем. Очень скоро их стали называть, как легко догадаться, копейками…

И наконец, Елена покусилась на прежние привилегии родовитого боярства – допустила в боярскую думу кое-кого из «детей боярских» («дети боярские» – это не отпрыски боярина, как кто-то может подумать, а отдельное сословие лиц благородного звания, повыше простого дворянина, но пониже боярина).

Ее и до того откровенно недолюбливали бояре (инородка, развратница, сама дерзает править!), а теперь и вовсе налились злобой. Но что они могли поделать? Елена власть в руках держала прочно, царь Иван был слишком мал, чтобы на него воздействовать – да вдобавок относился к Оболенскому с нескрываемой симпатией… Оставалось шипеть по углам.

Судя по сохранившимся свидетельствам, Елена и Оболенский были абсолютно уверены в своей силе и своем будущем и держались, как законная семейная пара, не соблюдая строго тогдашнего этикета: на богослужении стояли рядом, ездили в одной карете, в поездках ночевали в одной горнице.

И тут, очень похоже, кто-то вспомнил об обстоятельствах безвременного ухода из жизни Дмитрия Шемяки…

3 апреля 1538 г. Елена Глинская, которой не было и тридцати, внезапно умерла без видимых причин. О том, что она до этого чем-то серьезно болела, нигде не сообщается. Вообще летописи, все без исключения, о ее кончине толкуют глухо и невнятно…

Слишком многие в то время были уверены, что ее отравили. В этом, например, нисколько не сомневался австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, чьи «Записки» до сих пор считаются одним из ценнейших свидетельств о той эпохе. Славянин по происхождению, он владел русским языком и знакомства в Москве имел обширнейшие…

Предельно подозрительны обстоятельства даже не самой смерти – погребения. Елена, как достоверно известно из летописей, умерла в два часа дня, а похоронили ее в тот же вечер. Такая поспешность полностью соответствует исламской традиции, но абсолютно противоречит православной, вообще христианской. Поневоле начинаешь подозревать, что отравители всерьез опасались видимых последствий – скорого появления на теле следов отравления. Других объяснений попросту не имеется. Как бы к Елене ни относились бояре, она была законной супругой покойного великого князя, матерью юного царя, православной христианкой. Отчего же ее в этом случае поторопились похоронить с небывалой ни прежде, ни после в российской истории быстротой? Никто еще на этот вопрос внятно не ответил…

Легко представить, что бояре выступали гоголем, а довольных улыбок не скрывали вовсе. В нашем распоряжении есть воспоминания очевидца, своими глазами наблюдавшего в тот день сиявшие радостью боярские физиономии. Зовут его Иван Васильевич, прозвище – Грозный: «Михайло Тучков при кончине нашей матери, великой царицы Елены, сказал про нее много надменных слов нашему дьяку Елизару Цыплятеву…» Ивану в день похорон матери было восемь лет – достаточно зрелый возраст, чтобы запоминать и осознавать происходящее вокруг…

На похоронах плакали только двое, обнявши друг друга, – малолетний великий князь Иван Васильевич и князь Иван Оболенский. Второму пришлось еще хуже: кроме скорби, он прекрасно понимал, что больше на этом свете не жилец…

Так оно и оказалось. Уже 9 апреля его схватили, как выражаются иные авторы, «арестовали», но это совершенно неподходящее определение: арест подразумевает нарушение закона, а Иван Оболенский согласно тогдашним писаным законам не совершил ровным счетом ничего, заслуживающего ареста. Да и уличить его в нарушении каких бы то ни было законов было бы крайне затруднительно. Так что его именно схватили самым беззаконным образом. И через месяц он умер в тюрьме – по некоторым свидетельствам, в той же «шляпе железной», что Андрей Старицкий. Его сестру, няньку малолетнего Ивана, Аграфену Челяднину, всего лишь сослали в Каргополь, где постригли в монахини, – гуманнейшими людьми были бояре, могли ведь и ножиком по горлу полоснуть…

Таким образом, восьмилетний Иван Васильевич остался не только круглым сиротой – он остался один посреди людей, даже не пытавшихся притворяться, что испытывают к нему подобие симпатии. Нянька Аграфена и Оболенский, насколько можно судить, были единственными, кто к мальчику относился приязненно.

Попытайтесь себе это представить: огромный нескладный дворец, в котором только что проводивший мать на кладбище восьмилетний мальчик, юридически правитель всея Руси, а фактически залитый слезами ребенок, остался совершенно один. Вокруг, конечно, имеется немало всякой шушеры – от слуг до бояр, – но нет ни одного дружески расположенного человека. Гаснут последние свечи, ночь и тишина… Вам не зябко? Мне – зябко…

Ох, и покажет он вам всем потом, волки позорные!

Апрель 1538 г. В мире все идет, в общем, как обычно: умерла очередная жена английского Генриха VIII (своей смертью, счастливица, что не всякой жене Генриха удавалось), и его величество, малость погоревав для приличия, подыскивает себе новую невесту. Мартин Лютер сочиняет «Шмалькальденские статьи» и «Письмо против соблюдения субботы» (поверьте на слово, скучнейшее чтение). Великий ювелир и скульптор Бенвенуто Челлини сидит в римской тюрьме за очередные художества – он, конечно, великий мастер, но регулярно впутывается во всевозможные неприятности (впрочем, на сей раз он никого не убил, чего нет, того нет).

В мире все, в общем, как обычно. О случившихся в Москве изменениях еще мало кто знает за пределами великого княжества. В Кремле по лестницам-переходам слышится радостное сопение и довольное урчание: это бояре, надсаживаясь, волокут кое-как поделенную государственную казну – серебряные ковши, золотые тарелки и кубки, драгоценные меха и прочую благодать.

Ага, вот именно. Первое, что сделали после заключения в тюрьму Оболенского воспрянувшие бояре с Василием и Иваном Шуйскими во главе – дочиста разграбили великокняжескую казну. Не под покровом ночи, а средь бела дня, на глазах у восьмилетнего Ивана (помянутый Тучков принимал в этом самое активное участие). Вот так, весело и непринужденно, чуть ли не с песнями. По-видимому, они полагали, что малолетний князь никогда не вырастет – или все забудет по детскому легкомыслию.

А Иван-то и не забыл… Ничегошеньки.

Но его злобе еще очень долго оставаться бессильной. В Великом княжестве Московском начинается боярское правление – веселое (как для кого), разгульное, совершенно беззастенчивое, не соблюдающее даже минимум приличий или имеющихся писаных законов…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.