Среди своих

Среди своих

Если рассуждать формально, то по сравнению со своими предшественниками Александр был наименее русским по крови; вместе с тем едва ли можно назвать более русского императора.

Любимой одеждой царя была русская поддевка с широкими штанами и высокими сапогами, а любимой едой — обычная русская пища. Но и ею он не злоупотреблял, желая похудеть. С этой же целью он занимался физическими упражнениями — рубил дрова, сгребал палые листья, колол лед. Минни в обязательном порядке заставляла его подолгу гулять по парку.

Царь редко ложился раньше полуночи, а вставал всю жизнь в семь часов утра, обливался ледяной водой и надевал русскую рубаху. Он сам варил себе кофе и пил его с сушками; закусив, просматривал бумаги, затем завтракал вместе с императрицей, причем очень просто, без яств и разносолов: чаще всего ели вареные яйца с хлебом и маслом. Они обсуждали свой будущий день, много смеялись и очень хорошо понимали друг друга — это был тот счастливый брак, когда и постаревшим супругам не скучно вдвоем. Затем царь приступал к делам.

У знавших его людей царь вызывал уважение своим образом жизни, работоспособностью, честностью. Слова его никогда не расходились с делом. Его могли не любить, критиковать, но уважали абсолютно все. Весь его день был строго расписан, времени на отдых практически не оставалось. Правда, император позволял себе поохотиться и хорошо стрелял, но больше всего любил рыбную ловлю. Наездник из него был никудышный — Александр с детства боялся лошадей. В последние годы правления, когда он значительно потучнел, управляющему царской конюшней было трудновато подобрать лошадь, на которой император чувствовал бы себя спокойно.

Относительно пристрастия царя к спиртному единого мнения не существует. Принято считать, что еще наследником Александр крепко прикладывался к рюмке, но от запоев его вылечил доктор С. П. Боткин. Приводили рассказ начальника охраны и ближайшего друга царя, известного в то время выпивохи П. А. Черевина, об их совместных с царем развлечениях. Будто бы тот опубликовал в газете «Будущее», издававшейся в Париже, такую байку об императоре: «Ляжет на спину на пол и болтает руками и ногами. И кто мимо идет из мужчин или в особенности детей, норовит поймать за ноги и повалить. Только по этим признакам и догадывались, что он навеселе». Эти откровения якобы выпытали у генерала Черевина люди, умеющие войти в доверие. Но важно, что эта публикация, не содержащая, впрочем, ничего особенно ужасного, попала в газеты далеко не из первых рук, а сам Петр Черевин вспоминал о царе совсем другое: «Он справедлив, добр и по-настоящему человечен. Он никому не желает дурного; он не мнит себя Цезарем…»

Тем не менее некоторые писатели, как, например, покойный В. Пикуль, очень реалистично живописали вдрызг пьяного императора, а в ряде биографических изданий появилась эффектная концовка статьи об Александре III: «Единственный русский царь, умерший от алкоголизма».

Как вспоминал великий князь Кирилл, «дядя Саша обладал недюжинной силой. Когда мы играли в игру собственного изобретения на площадке Аничкова дворца, заключавшуюся в том, что мы били палками по черным резиновым шарам, а затем бежали за ними, он часто выходил к нам на каток в своей серой тужурке и толстой палкой с набалдашником на конце посылал мячи прямо через крышу высокого дворца. Такое по плечу далеко не каждому…» Иногда он играл с детьми на подвешенной гигантской сети вроде батута, но чаще Александр вместе с императрицей, «невероятно обаятельной и милой», наблюдал за играми детей (своих и племянников) и получал от этого не меньшее удовольствие, чем они сами.

Много свидетельств имеется о силе императора.

Рассказывали, что для забавы детей он мог порвать руками колоду карт, завязывал узлом железный прут, кочергу или сгибал пальцами серебряный рубль. Императрица, строго следя за здоровьем мужа, ругала его за такое гусарство. Поэтому он развлекал своих маленьких приятелей только тогда, когда рядом не было строгой Минни.

В повседневной жизни императора отличали доброжелательность и приветливость; в своих симпатиях и антипатиях он был постоянен. Он был абсолютно искренним человеком. Любая фальшь, ложь, неестественность претили ему. Он был немногословен и предпочитал дела пустым фразам. В кругу близких это был очень простой, скромный, набожный и тихий человек с мягкими манерами. Вместе с тем в общении с людьми мог быть грубоват и прямолинеен, и это вполне соответствовало его убеждению, что истинно русский человек должен быть прост в манерах, в еде, в разговорах и в одежде. Многих коробила несдержанность царя в выражениях — «скотина» и «каналья» были чуть ли не самыми мягкими из них и ходовыми. Но на «ты» он обращался только к своим родным.

Протестантское, зачастую чисто утилитарное отношение к церкви как к необходимому компоненту монархической власти, присущее потомкам императора Павла, сменилось у Александра глубокой личной религиозностью. Исполнение церковных обрядов сделалось потребностью для царской семьи. Некоторые исследователи считают, что искренняя и неформальная вера императора Александра определялась лишь его стремлением обрести в церкви опору самодержавной власти. Именно поэтому такое распространение в его царствование получила вера в Провидение. Божественное происхождение власти, Божественный промысел противопоставлялись всем либеральным покушениям на неограниченную монархию. Но стоит обратиться к его дневнику, его письмам к дорогим для него людям, сразу видишь, что в первую очередь взывает к Всевышнему и просит у Него помощи и благословения не самодержец, а христианин.

Вся семья следовала примеру августейшей пары: церковные обряды соблюдались неукоснительно. Через много лет с ностальгией один представитель фамилии писал: «Во дворце, где они жили с Минни, низкие потолки резко контрастировали с размером комнат, и этот контраст, как и запах свежеструганого дерева особенно впечатлял меня. Здесь мы собирались, прежде чем отправиться в церковь, и всякий раз, входя, дядя Саша говорил: Минни, пора, пора. Они имели обыкновение общаться на французском, хотя тетя бегло говорила по-русски».

Почти родственные чувства связывали императора со старыми слугами. Эти люди были преданы той особой преданностью, которая присуща только русским слугам. Не позволяя почтительности перейти в фамильярность, они по-родительски заботились о своем господине. Их отношение было отголоском феодальных традиций старого патриархального общества, которому в 1861 году пришел конец.

Особое отношение сложилось в царской семье к нянькам. Когда их питомцы выросли, няньки — всего их было четыре — возвращались домой, но на Пасху, Рождество и день рождения императора им разрешалось приезжать во дворец.

Нянька императора любила пастилу, и к ее приезду он заказывал для нее несколько коробок в кондитерской Бликкена и Робинсона.

Нянькам принято было дарить подарки. На Рождество все подарки складывали под елкой, и няньки под общий смех лезли туда отыскивать свой. Нянька императора была уже старенькая, поэтому под елку лез сам Александр.

После угощения и веселья царь со своей нянькой садились на диванчик у окна и о чем-то долго шептались. Старушка спрыскивала своего «Сашеньку» заговоренной водой «с уголька» — отводила злые силы.

Совершенно откровенный и прямой, временами даже простодушный до наивности, в делах Александр признавал только ясность и определенность. Поэтому интриги в его царствование вели приближенные. Но он терпеть не мог закулисной возни. Все, что рождали его ум и душа, было просто, ясно и без всякой тайной подоплеки. Нечто подобное писал и начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов: «Нередко случалось ему высказывать очень здравые мысли, а наряду с ними такие, которые поражали своей чисто детской наивностью и простодушием».

В его письмах не найдешь отточенности слога Чаадаева или Лунина, искрометного остроумия Вяземского, язвительного сарказма Салтыкова-Щедрина; они написаны для того, чтобы выразить мысль — бесхитростную, прямую, ясную; такую, каким был сам император — прямой, честный, уверенный в правильности выбранного пути.

«Я знала государя с детства… — характеризовала Александра III уже пожилая А. Ф. Тютчева, — с этого раннего возраста отличительными чертами его характера всегда были большая честность и прямота, привлекающие к нему общие симпатии. Но в то же время он был крайне застенчив, и эта застенчивость, вероятно, вызывала в нем некоторую резкость и угловатость… В его взгляде, в его голосе и движениях было что-то неопределенное, неуверенное… Теперь… у него появился этот спокойный и величественный вид, это полное владение собой в движениях, в голосе и во взглядах, эта твердость и ясность в словах, кратких и отчетливых, одним словом, это свободное и естественное величие, соединенное с выражением честности и простоты, бывших всегда его отличительными чертами. Невозможно, видя его… не испытывать сердечного влечения к нему и не успокоиться, по крайней мере, отчасти в отношении огромной тяжести, падающей на его богатырские плечи; в нем видны такая сила и такая мощь, которые дают надежду, что бремя, как бы тяжело оно ни было, будет принято и поднято с простотой чистого сердца и с честным сознанием обязанностей и прав, возлагаемых высокой миссией, к которой он призван Богом. Видя его, понимаешь, что он сознает себя императором, что он принял на себя ответственность и прерогативы власти».

Но, несмотря на благодушие в лице и спокойные манеры, все прекрасно знали о его железном характере.

А. Н. Бенуа описал поразившую его встречу с императором: «И тут я впервые увидел Александра III совершенно близко. Меня поразила его громоздкость, его тяжеловесность и — как-никак — величие. До тех пор мне очень не нравилось что-то мужицкое, что было в наружности государя, знакомой мне по его официальным портретам… И прямо безобразною казалась мне на этих портретах одежда государя — особенно в сравнении с элегантным видом его отца и деда… Но вот в натуре обо всем этом забывалось, до того самое лицо государя поражало своей значительностью. Особенно поразил меня взгляд его светлых (серых? голубых?) глаз… Этот холодный стальной взгляд, в котором было что-то грозное и тревожное, производил впечатление удара. Царский взгляд! Взгляд человека, стоящего выше всех, но который несет чудовищное бремя и который ежесекундно должен опасаться за свою жизнь и за жизнь самых близких! В более обыденной обстановке (при посещении наших выставок) Александр был мил, и прост, и даже… уютен. Но вот в тот вечер в Мариинском театре впечатление от него было иное — я бы даже сказал, странное и грозное».

Другие современники полагали, что со своей бородой лопатой он походил на большого русского мужика из какой-нибудь центральной губернии.

Витте писал, что «в зрелые годы Александр не был красив, по манерам был скорее медвежатый; был очень большого роста и несколько толст и жирен».

Его бережливость доходила до крайности. Витте вспоминал: камердинер императора Котов постоянно штопал его штаны, потому что они у того рвались. «Он как наденет какие-нибудь штаны или сюртук, то кончено: пока весь по швам не разойдется, ни за что не скинет. Это для него самая большая неприятность, если заставить его надеть что-нибудь новое. Точно так же и сапоги: подайте ему лакированные сапоги, так он их вам эти сапоги за окно выбросит».

Однако экономил Александр в основном на себе. Никогда не было случая, чтобы он пожалел денег на какое-нибудь торжество или на исполнение желаний детей и милой Минни.

Он был отцом для своей страны и для всего народа и стремился поддерживать атмосферу мира и дружелюбия в императорской семье. В этом ему помогала его красивая и обаятельная жена. Все, что касается семьи, воспитания детей и прочих домашних забот, лежало в сфере обязанностей Марии Федоровны.

Чудесные балы и обеды, вспоминали многие современники, Александр и Минни озаряли своим присутствием.

«Большие празднества, предшествующие Великому посту, суровость которого возрастала по мере приближения к Пасхе, как правило, заканчивались балом в Аничковом дворце. Обычно балы начинались с фигурных танцев, их сменяли кадрили и котильоны, в заключение шли мазурки. Венские вальсы, все, кроме двухшагового, в то время не разрешались. Обилие цветов вносило в атмосферу этих замечательных праздников особую непринужденность, которой были лишены официальные балы во дворце.

На балах Большого двора кавалеры подносили своим дамам разноцветные ленты с приколотыми к ним колокольчиками. Между дамами шло соперничество за обладание этими лентами, так как та, у которой их оказывалось больше всех, становилась героиней дня. Во время бала эти ленты носили перекинутыми через плечо. Это была очень давняя традиция нашего двора», — рассказывал в своих воспоминаниях великий князь Кирилл.

Как повезло Александру с женой! Она так любила своего большого, спокойного, надежного Сашку! Видимо, высшие силы благоволили цесаревичу, когда послали ему в супруги эту милую, умную, добрую и заботливую маленькую женщину. Им всегда было хорошо вместе. Успешный долгосрочный союз двух людей требует от участников определенной доли самоотречения, умения смирять свои склонности и желания ради семейного мира. Иногда это умение так и не приходит, но, к счастью, в царской семье произошло иначе: в доме Александра и Минни никогда не появлялись «четыре всадника Апокалипсиса» брака: неумение слушать, обидчивость, стремление критиковать и неуважение.

Все отзывы о Минни — в превосходной степени.

«Мария Федоровна очаровывала всех своим ласковым приемом, — писал А. Бенуа. — Умение создать атмосферу полной непринужденности отличало ее от всех других императриц России. Только она одна обладала этим редким человеческим качеством». Далее Бенуа отмечает, что у многих в домах висели фотографии Марии Федоровны и как все радовались, когда «эта миловидная дама со смеющимися глазами и высокой прической вступила, наконец, на трон». «Должен сказать, что я вообще был очарован императрицей. Даже ее маленький рост, ее легкое шепелявленье, ее не очень правильная русская речь нисколько не вредили чарующему впечатлению. Напротив, этот легкий дефект в произношении вместе с совершенно явным смущением придавали ей нечто трогательное, в чем, правда, было мало царственного, но особенно располагало к ней сердце… Одета государыня была всегда очень скромно, без какой-либо модной вычурности… Отношения супругов между собой, их взаимное внимание также не содержало в себе ничего царственного. Для всех было очевидно, что оба все еще полны тех нежных чувств, которыми они возгорелись четверть века назад. Это тоже было очень симпатично».

Ему вторит Феликс Юсупов: «Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее… По своему уму и политическому чутью Мария Федоровна играла заметную роль в целой империи».

Ей хотелось быть всеми любимой, и она умела этого достичь. «Она была любима всеми, начиная с высшего общества и кончая низшими чинами кавалергардского полка, которого она была шефом…» — вспоминала близкая ко двору княгиня Лидия Васильчикова.

Фрейлина Мария Петровна Бок поражалась: «…Как это можно с таким маленьким ростом сочетать эту царственную величавость? Ласковая, любезная, простая в обращении она была императрицей с головы до ног и умела сочетать свою врожденную царственность с такой добротой, что была обожаема всеми своими приближенными».

В ближний круг государя входили и его братья. С ними Александра III связывали родственная любовь и мужская дружба.

Особенно сильно он был привязан к Алексею.

Упоминания об Алексее Александровиче в исторической литературе странным образом имеют ироничный или неуместно-снисходительный характер. Между тем с детских лет он отличался необыкновенной правдивостью — качество, которое он пронес через всю жизнь. Его благородство, стремление всем помочь, снисходительное отношение к чужим слабостям, необыкновенное добродушие и пламенное желание служить Отечеству заслуживали большего. Стойко выдерживая все удары судьбы, великий князь сохранил эти черты до конца дней.

Алексея воспитывал генерал-адъютант Константин Николаевич Посьет, родом из старой французской дворянской фамилии, которая прибыла в Россию еще при Людовике XIV. Посьет до самых последних дней пользовался особой дружбой и покровительством вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Романтичный, внешне очень привлекательный, темпераментный Алексей унаследовал от отца необычайную слабость к красивым женщинам. Самыми значительными в жизни Алексея стали Александра Васильевна Жуковская, сына от которой он признал своим, и Зинаида Дмитриевна Скобелева, графиня де Богарне, герцогиня Лейхтенбергская, с которой он был близок в 1888–1899 годах, до ее смерти, несмотря на слабые возражения ее мужа.

Совершенно безосновательно возникла молва об Алексее как о человеке неподготовленном. На самом деле его вклад в возрождение русского военно-морского флота как главного начальника флота и морского ведомства и генерал-адмирала очень велик. Его жизнь была настолько тесно связана с морем и путешествиями, что один их перечень снимает с него все обвинения в некомпетентности как мореплавателя. Подсчитано, что он провел годы с 1886 по 1890-й, (то есть пять лет!) в море. В 1873 году он посетил Шанхай, Владивосток, Нагасаки; преодолел Атлантический океан и пришел в 1874 году в Нью-Йорк, объездил все Соединенные Штаты Америки, в Бразилии осмотрел «тропическую тайгу». Его повсюду встречали как сына великого государя.

Но в отличие от брата Алексей Александрович склонялся скорее к западникам, чем славянофилам: вероятно, многочисленные путешествия сформировали его вкусы.

Витте всегда считал его человеком честным, благородным и прямым.

Великий князь Сергей Александрович, следующий за Алексеем брат Александра III, был похож на него застенчивостью и неразговорчивостью, а также религиозностью и высоким чувством долга. Так же прекрасно образованный, как все его братья, знавший несколько европейских языков, Сергей специально выучил итальянский, чтобы читать в подлиннике Данте.

В 1884 году был заключен его брак с красивой и нежной принцессой Елизаветой Гессенской[20] (в императорской семье ее называли Эллой), и Сергей обрел с ней семейное счастье. Несмотря на смакование разнообразных слухов относительно гомосексуальных пристрастий князя, никаких реальных фактов на этот счет никто не приводит. Нельзя же считать подтверждением грязных намеков отсутствие у супругов детей. Тяжело переживая свою бездетность, Сергей и Элла взяли на воспитание племянников: сына и дочь великого князя Павла, самого младшего из сыновей Александра II. «Самый симпатичный из дядей, Павел, — характеризовал его Александр Михайлович, — был несколько высокомерен — черта, благодаря их близости, заимствованная им у Сергея. Павел никогда не занимал ответственного поста. Вынужденный из-за женитьбы жить за границей, он только выиграл от этого. Его супруга умерла вторыми родами, а сам Павел женился вторично — вступил в морганатический брак и был выслан из России».

А. А. Мосолов вспоминал о Сергее Александровиче: очень высокого роста, весьма породистой красоты и чрезвычайно элегантный, он производил впечатление исключительно холодного человека. Но офицеры Преображенского полка, которым он командовал, очень его любили. Симпатии его клонились к крайне реакционным течениям, и он всегда был самым верным и преданным сторонником и единомышленником брата-императора.

Зная непреклонную волю и твердые убеждения великого князя Сергея, Александр III назначил его московским генерал-губернатором — в беспокойной Москве требовался верный человек.

«При всем желании отыскать хотя бы одну симпатичную черту в его характере, я не могу ее найти. Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов, и давая, таким образом, богатую пищу для клеветы и злословия», — писал о кузене Сергее Александровиче[21] великий князь Александр Михайлович (Сандро).

Для двух своих младших братьев, Сергея[22] и Павла[23], император был скорее отцом, требовательным, но заботливым и добрым. Очень доброжелательно, по-родственному, относилась к ним и Мария Федоровна.

Сказать, что Александр любил своих детей — значит, ничего не сказать. Он испытывал к ним чувство благодарности за то, что они есть, и чувство восхищения этими прекрасными творениями природы. Дети радовали: они были красивы, хорошо воспитаны, приветливы и доброжелательны.

В начале 90-х годов спокойная жизнь царской четы была омрачена беспокойством за второго сына, Георгия. Страшной несправедливостью судьбы оказался недуг этого благородного, смелого и веселого молодого человека. Он заболел практически неизлечимым в то время туберкулезом, и доктора рекомендовали отправить его на юг. Георгия решено было поселить в Аббас-Тумане, почти на границе с Турцией, — там короткие зимы не могли в такой степени, как в России, губительно влиять на его легкие. Мария Федоровна часто навещала своего Джорджи. Сын был смертельно болен, но государственные дела не давали его отцу возможности съездить к нему вместе с женой. Георгий не мог понять и простить этого, как ему казалось, невнимания, обиделся, не писал отцу и даже не поздравил его с днем рождения. В своем кавказском «изгнании» он занялся любимым занятием — астрономией. Здесь по его инициативе была построена первая в России горная обсерватория, со временем приобретшая большую известность[24].

В отсутствие строгой Марии Федоровны самовольничали старшие дети. Александр жаловался в письмах жене: «Ники отправился с утра в Петербург… Что он там делает, как проводит время, я не знаю, а он, если его не спросить, сам ничего не говорит…»

Для детей кончалось детство с его неповторимой атмосферой доброты, справедливости, высоких нравственных идеалов, изысканных манер, взаимопочитания и любви, столь свойственных для той особой среды, в которой они выросли.

Наследник особенно тревожил отца. 24-летний цесаревич влюбился в балерину императорского театра 19-летнюю Матильду Кшесинскую. Он упросил дядю Алексея снять недалеко от его дома апартаменты для Матильды и ее сестры. Теперь, когда он отправлялся к любовнице, можно было отговориться, что навещал дядю. Грациозная, живая, пикантная Матильда очень гордилась этими отношениями. В столице сплетничали, что Николай обещал Кшесинской не жениться в течение по крайней мере двух лет.

Ксения также являлась предметом забот и надежд родителей. Относительно ее замужества вынашивались великие планы — по своему происхождению, красоте и воспитанию девушка была достойна самого лучшего. С годами Ксения как будто охладела к отцу — а он так ждал, когда она подрастет, и они вместе будут ходить на выставки, в театры, на концерты. Но совместные с родителями развлечения совсем не привлекали княжну, у нее началась своя, взрослая жизнь. «Утром поздоровается, вечером “спокойной ночи” — вот и все», — жаловался жене не склонный к сердечным излияниям император. Извечная боль и ошибка старших: подрастающим детям необходимо ощущать себя взрослыми, самодостаточными, и родители кажутся досадной помехой свободе и самостоятельности. Брак Ксении с двоюродным дядей, великим князем Александром Михайловичем, был разрешен скрепя сердце, сквозь скрежет зубовный, но он состоялся в то время, когда император был уже слаб и болен.

Как это часто бывает, родители оказались дальновиднее детей. Несмотря на то что в браке родилось шестеро сыновей и дочь, красавица Ирина, Сандро показал себя непутевым мужем: он постоянно «эмансипировал» Ксению, предлагая ей не мешать ему и самой заводить на стороне романы, а потом обмениваться впечатлениями. Неудивительно, что в конце концов они разъехались.

Пока же самую большую радость дарило императору общение с младшими детьми: Михаилом[25] и Ольгой, по-домашнему Мишкиным и Беби.

«Моя милая душка Минни! Вот я опять в нашей милой Гатчине, и ты не можешь себе представить, до чего я рад и как наслаждаюсь, что вырвался из этого кошмарного Петербурга. Миша и Беби встретили меня на лестнице, и мы сейчас же отправились гулять втроем; я наслаждался, погода отличная, теплая, воздух чистый и главное — тишина, нет этой несносной городской суеты…»

«Пошли гулять с Мишей и Ольгой по Александрии; все в порядке, зелень отличная, дубы распустились и поганых зеленых червяков вовсе нет… После чаю дал Ольге подарки, мы были только втроем с Мишей. Происходило у меня в кабинете. Беби до того была рада и счастлива, что кидалась на меня благодарить несколько раз, а потом от радости валялась на диване и на полу».

В 1891 году в Ливадии императорская чета торжественно отметила 25-летие своей свадьбы. Четверть века радостей и горестей, сложностей, компромиссов — но, вобщем, счастливой жизни. Ни одной измены, ни одного расхождения во мнениях, ни одной серьезной ссоры; ни малейшей тени сожаления, что судьба так непросто их соединила — кто еще из коронованных супругов мог сказать о себе подобное? Собрались родственники из Дании, Греции, Германии, и даже королева Виктория отпустила свою кроткую невестку Александру, принцессу Уэльсскую.

Казалось, впереди еще много спокойных счастливых лет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.