Трудное решение Кутузова

Трудное решение Кутузова

Но вернемся к сентябрю 1812 года. Не дождавшись нового сражения под стенами Москвы, французская армия 9 сентября вошла в Можайск, а на следующий день заняла Рузу. До Москвы было рукой подать.

Между тем, отступающая русская армия, вернее ее половина, уцелевшая после Бородинской битвы, конечно, не была готова к тому, чтобы сменить оборонительную тактику наступательной. Несмотря на настойчивые требования М. И. Кутузова поддержать армию, усилить ее, ни царь, ни военное министерство, ни московский генерал-губернатор Растопчин, с которым у Михаила Илларионовича были особенно сложные отношения, не приняли сколько-нибудь эффективных мер для этого. Русские войска не получили ни свежих сил, ни боеприпасов, ни продовольствия. При таком положении реализовать до конца успех этой битвы и перейти к активным наступательным действиям Кутузов не мог. Поэтому принять решение о том, чтобы дать французам новое сражение под Москвой, было очень не просто. Главнокомандующий постоянно размышлял над этим вопросом. Перед ним стояла дилемма: сражаться ли у стен столицы и защищать ее до последнего солдата или оставить ее без боя и сохранить армию. Очевидцы, имевшие в это время возможность часто видеть Кутузова, рассказывают, с каким напряжением он обдумывал свои дальнейшие действия. Этот ужасный выбор был личной драмой для полководца. «Он ужасался мысли о том приказании, которое должен был отдать», – писал в «Войне и мире» Л. Н. Толстой.

Наконец в сложной обстановке на военном совете в Филях главнокомандующий 13 сентября принял решение оставить Москву. В своей, ставшей исторической, речи он сказал: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю… Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор остается надежда счастливо завершить войну, но по уничтожении армии и Москва, и Россия потеряны. Властью, данной мне, призываю отступать!» Затем Кутузов добавил по-французски: «Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага Отечества…» О своем решении он не проинформировал императора Александра I, тому сообщил об этом в Петербург Растопчин.

А тем временем в столице еще праздновали победу в Бородинском сражении. Поэтому весть о сдаче Москвы французам повергала всех в шок. Поскольку Кутузов не пожелал пригласить на военный совет в Филях Растопчина, а в переписке с ним не давал четкого ответа на вопрос о том, готовить ли город к обороне или к эвакуации, генерал-губернатор тоже был в растерянности. Правда, на свой страх и риск он уже до этого начал эвакуацию государственных учреждений – Сената, Оружейной палаты, архивов. Видя это, Москва запаниковала, народ стал уходить из города. Люди судачили: «Ох, наделают наши того, что нагрянет тот изверг и накроет нас здесь, как сеткою воробьев». В городе начались аресты и высылка начальством подозрительных лиц, в особенности иностранцев. Москвичи видели, как вывозились церковные святыни, учреждения и даже питомицы женских институтов. Город стал напоминать растревоженный улей. Все уезжали, и это напоминало бегство. Ежесуточно Москву покидало до полутора тысяч переполненных карет, колясок и подвод. Наемные транспортные средства сразу же сильно подорожали: извозчики заламывали по 300 рублей за 50 верст. Стало опасно разговаривать на улицах по – французски: могли и избить. Только одни трактиры были по-прежнему полны народа. Из Москвы не успело уйти около 10 тысяч горожан. В этом хаосе неожиданно в городе объявилась мадам де Сталь.

Александр I, как и все члены правительства, был до крайности возмущен, но не столько самим решением Кутузова, сколько тем, что тот принял его самостоятельно. Было созвано специальное заседание Комитета министров, на котором высказано общее мнение: «Комитет полагает предписывать главнокомандующему армиями, дабы, во-первых, доставил сюда он протокол того совета, в коем положено было оставить Москву неприятелю без всякой защиты, и, во-вторых, чтобы на будущее время всегда присыпал он полные о всех мерах и действиях своих сведения». Теперь Александр I сильно обеспокоился судьбой Петербурга. Он с раздражением написал Кутузову: «…вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие, вспомните, что вы обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы». Для Наполеона же Москва оставалась заветной целью. Именно там он мечтал заставить русских подписать выгодный ему мир. Кстати, мысль о мире со взятием Москвы овладела во французской армии всеми – от рядовых солдат до маршалов. Вообще в истории русской кампании Наполеона оставление русскими войсками Москвы воспринималось французами как свидетельство их победы, а россиянами – как историческая трагедия. А в правящих кругах и в самой императорской семье это событие вызвало шок. Вот что писала 15 сентября Александру I его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна: «Москва взята. Это необъяснимо. Не забывайте Вашего решения: никакого мира, и тогда у Вас остается надежда восстановить Вашу честь…»

В три часа пополуночи 13 сентября 1812 года русская армия снялась с лагеря в Филях и начала свое отступление через Москву. Она отходила по Рязанской дороге. Следом за ней шла армия Наполеона. После того как она вышла к Дорогомиловской заставе, под стенами столицы послышалась перестрелка передовой французской цепи с казаками и уланами русского арьергарда, начальник которого, «крылатый» Милорадович, решил облегчить отступление последних русских отрядов и обозов

с жителями. Он объявил Мюрату, что если французы не приостановятся на время, то их встретит бой на штыках и ножах на каждой московской улице и в каждом доме. Мюрат согласился на перемирие до ночи, замедлил преследование русских, и перестрелка стихла. Последнюю русскую бригаду генерала Сикорского французы задержали на мосту при переправе через Яузу, но после непродолжительных переговоров начальник французских аванпостов генерал Себастьян открыл дорогу.

Печальную картину представляла собой древняя столица государства Российского, покидаемая армией и горожанами. Вот как описывал ее в своем романе «Сожженная Москва» Г. П. Данилевский: «Из опустелых переулков доносились дикие крики пьяной черни, разбивавшей брошенные лавки с красными и бакалейными товарами и кабаки. Испуганные, не успевшие уйти горожане прятались в подвалы и погреба, либо, выходя из ворот с иконами, кланялись, спрашивая встречных, наши ли победили или мы отступаем. Целые ряды домов по бульварам и вдоль болотистой речки Неглинной, у Кремля, стояли мрачно-безмолвные, с заколоченными ставнями и дверями». Когда фельдмаршал Кутузов въехал верхом в столицу, он сказал жителям, стоявшим у заставы: «Головой ручаюсь, что неприятель погибнет в Москве». Его слова стали пророческими.

Несмотря на то что эвакуация из города началась еще до принятия Кутузовым решения об отступлении, Растопчин не сумел вывезти из него многие ценности: золото и серебро в слитках с Монетного двора, святыни древнего Кремля и огромный оружейный арсенал из 75 тысяч ружей и 150 пушек, которые достались французам. Но самое интересное состоит в том, что по распоряжению генерал-губернатора был вывезен весь городской пожарный инвентарь. Для этого груза нашлись и лошади, и повозки. Что это: случайность или чей-то умысел?

Не оказалось транспортных средств и для эвакуации раненых солдат. В результате в опустошенной столице осталось до 22 тысяч человек, раненных при Бородино. Кутузов неоднократно молил градоначальника о выделении повозок, но тщетно – транспорта не было либо он прибывал слишком поздно. На самом Бородинском поле остались лежать тысячи искалеченных солдат, а при отступлении к Можайску их было около 10 тысяч. Жуткий факт приводит в своих воспоминаниях французский врач Де ла Флиз: в поле, примыкавшем к городским садам Можайска, возвышалась пирамида трупов – до 800 тел, – собранная по распоряжению коменданта города для сожжения. «Тут были русские и французы», – пишет он.

На Бородинском поле стоны вскоре утихли. Участник сражения Ф. Глинка писал: «В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы». Когда по весне крестьяне из окрестных сел приступили к расчистке поля и попытались захоронить погибших, сделать это оказалось почти невозможно: тела солдат были закоченевшие, сцепленные друг с другом. Лишь небольшую часть погибших засыпали во рвах укреплений. В основном же рыли котлованы, разводили в них костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали в братских могилах. По свидетельству А. И. Михайловского – Данилевского, адъютанта М. И. Кутузова, земля Бородинского поля приняла таким образом тела и пепел 58 521 человека! Да и лошадиных трупов насчитывалось 34 472. Такова обратная сторона Бородинского сражения… Не менее трагично сложилась и судьба 22 тысяч раненых, оставленных в Москве. Большинство из них умерло от отсутствия медицинской помощи, голода и холода или сгорело во время пожаров. А между тем, оставляя Москву, 2 сентября Кутузов приказал генералу Милорадовичу доставить французским войскам записку, подписанную дежурным генералом П. С. Кайсаровым. Она была адресована начальнику Главного штаба «великой армии» маршалу Л. Бертье. В ней помимо просьбы дать возможность русскому арьергарду беспрепятственно отступить из Москвы, говорилось о том, что «раненые – русские солдаты, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск». Но захватчикам, как оказалось, было не до этого…