Святослав

Святослав

Существует летописная дата рождения этого князя — 942 год, но она противоречит не лишенному юмора сообщению самой летописи о том, как в 946 или, точнее, в 945 году Святослав «почал» сражение с древлянами, восседая на коне и бросив боевое копье: «и копье лете сквозь уши коневе». Ведь трехлетний ребенок вообще не мог бы управиться с весьма тяжелым тогдашним оружием. Кроме того, трое сыновей Святослава предстают в летописных статьях 975–980 годов как пусть и юные, но уже, так сказать, «совершеннолетние» люди, которые родились, следовательно, не позже второй половины 950-х годов; между тем, если признать годом рождения Святослава 942-й год, ему в 955 году было всего 13 лет.

Словом, Святослав родился, надо думать, несколькими годами ранее 942 года, но, пожалуй, не ранее 937 года, поскольку во время похода Ольги на древлян ему едва ли было (судя по рассказу о броске копья) больше семи — восьми лет.

«Участие» мальчика в военном походе, конечно же, оказало глубокое воздействие на его душу. Затем он, вполне вероятно, совершил с матерью путешествие в Константинополь и получил сильное впечатление от зрелища «Царягорода»; это, кстати, гораздо более правдоподобно, нежели предположение о том, что Ольга оставила сына в контролируемом Хазарским каганатом Киеве. Далее следует поездка в Северную Русь, в крепость Невогорода, где Святослав и «возрос» под патронатом воеводы Свенельда и «кормильца» Асмуда. Все это заложило основы характера и сознания будущего великого полководца и правителя.

В историографии «посажение» Святослава в Северной Руси нередко истолковывается как первое проявление установившегося позже порядка. Так, А. В. Назаренко, отметив, что «поездка Ольги в Новгород (еще раз напомню о более позднем создании Новгорода; речь должна идти о Невогороде-Ладоге. — В. К.) для посажения там сына должна была иметь место до 950/951 г., как видно из датировки трактата „Об управлении империей“[453]. Мы не скажем ничего нового, — резюмирует А. В. Назаренко — если напомним, что в раннюю пору древнерусской государственности владению Новгородом киевские князья придавали особое значение, сажая здесь, как правило, старшего сына: при Ольге здесь княжил Святослав, при Святославе — Владимир, при Владимире — старший Вышеслав, а затем Ярослав, при Ярославе — старший Владимир»[454].

Начиная с Владимира Святославича, который, вероятнее всего, и создал Новгород (то есть новый по отношению к Ладоге город), этот порядок действительно имел место. Но неосновательность переноса этого порядка на более ранний период обнаруживается уже в том, что столь высококвалифицированный историк, как А. В. Назаренко, неожиданно «забыл» общеизвестное: ведь Владимир Святославич был отнюдь не старшим, а самым младшим сыном Святослава! Тем более несостоятельна версия о том, что Ольга, которая, в сущности, правила «от имени» юного Святослава (о чем сказано в летописи) в качестве «регентши», будто бы явилась основоположницей позднейшего обычая отправлять старшего (Святослав-то был не старшим и не младшим, а единственным) сына в Северную Русь. Гораздо достовернее полагать, что Ольга, увозя примерно десятилетнего Святослава в далекую северную крепость, имела в виду его безопасность и свободные условия для создания (вначале под руководством опытного воеводы Свенельда) могучего войска, — о чем ясно говорит и летопись: «Князю Святославу възраставшю и възмужавшю, нача воины совокупляти многи и храбры и легъко ходя, аки пардус (барс), войны многи творяше».

Между прочим, тот факт, что Святослав «возрос» и «возмужал» в Ладоге, основательно подтверждается его полным неприятием христианства, которое в Северную Русь проникло гораздо позднее, чем в Киев (так, даже и в 990-х годах, при Владимире, его воевода Добрыня вынужден был для крещения новгородцев прибегнуть к жесткому насилию, — чего не было в Киеве, где христианство уже имело длительную историю). Не приходится говорить уже о том, что если бы Святослав вырастал под рукой принявшей христианство Ольги, он, вероятнее всего, как-то испытал бы его воздействие. Между тем летопись сообщает резкие слова Святослава: «Вера хрестьянска уродъство есть». И на просьбы матери принять христианство он отвечал: «Дружина моя сему смеятися начнуть». Ясно, что речь шла о дружине, собранной в Северной Руси, ибо уже при Игоре определенную часть киевской дружины, согласно летописи, составляли христиане, которые клялись соблюдать договор с Византией «в церкви святого Ильи».

Наконец, и в поход на хазар Святослав отправился, по-видимому, из Северной Руси, ибо он шел к востоку по Оке, а не через расположенные непосредственно восточнее Киева Северский Донец и Дон. Правда, этот путь Святослава имел и иное — и гораздо более существенное — значение. Выше подробно говорилось о грандиозном военно-хозяйственном лагере Хазарского каганата в области Дона, где были поселены вокруг мощных крепостей хорошо вооруженные (оружие изготовлялось здесь же) воины из аланских, болгарских и, частично, гузских и печенежских племен. Святослав не пошел по прямому пути, на котором русское войско, вероятно, не один раз терпело поражения. Он предпринял обходной маневр, в два-три раза удлинивший его путь, но позволивший атаковать Каганат на менее защищенных его рубежах.

Пройдя по Оке, Святослав уничтожил хазарскую власть над племенем вятичей (которая установилась еще в начале IX века, то есть полтора столетия назад), а затем двинулся к Итилю по Волге. «Повесть временных лет» содержит предельно краткое сообщение (поскольку речь идет о событии полуторастолетней давности); «Иде Святославъ на козары; слышавше же козари, изидоша противу с князем своим Каганом (титул уже понимается как имя. — В. К.), и съступишися битися, и бывши брани, одоле Святослав козаром и град их и Белу Вежю взя».

Во многих работах «град» понят как столица Каганата Итиль (вблизи современной Астрахани), а «Белая Вежа» (башня) — как весьма далекая от Итиля крепость в низовьях Дона Саркел (что и значит «белая вежа»). Хотя Святослав позже действительно захватил донской Саркел, гораздо более достоверна точка зрения, согласно которой в «Повести временных лет» речь идет о двух частях Итиля — левобережном «граде» и правобережном Саркеле (Белой Башне), где находилась резиденция кагана[455].

После того как Итиль был захвачен Святославом, многоплеменные войска Каганата, расположенные в различных его областях, потеряли управление и просто рассыпались: археологические исследования показали, что мощный придонский военный лагерь с его крепостями начисто опустошился (некоторые авторы почему-то связывают это с нашествием враждебной хазарам части печенегов, которые на самом деле кочевали значительно южнее, в непосредственно причерноморской степи).

Как достаточно четко сообщают арабские источники, Святослав не ограничился взятием Итиля, а покорил также расположенные южнее хазарские центры, в частности Самандар (вблизи нынешней Махачкалы), а затем уже через Дон возвратился в Киев.

Итак, Святослав совершил беспрецедентный победный поход, преодолев несколько тысяч километров, захватив целый ряд крепостей и разгромив не одно сильное войско. Была полностью сломлена мощь Хазарского каганата, который, по определению современного историка А. П. Новосельцева, до этого похода Святослава «господствовал на обширной территории Восточной Европы, где многие народы… от него зависели» и был «главной политической силой Восточной Европы»[456].

Не раз народы и государства, подчиненные Каганатом, пытались сокрушить его, но победа в конечном счете оставалась за хазарами. Так, терпели поражение от Каганата и аланы, и булгары, и гузы (торки), и касоги (черкесы), а венгры и часть печенегов «спаслись» тем, что просто ушли от Каганата на запад. Словом, в самом факте полнейшей победы Святослава выразилось растущее величие Руси. И поход Святослава — и по замыслу, и по осуществлению — это, конечно, деяние великого полководца.

В заключение темы стоит отметить, что из-за некоторых хронологических деталей в арабских источниках в последнее время возникло предположение не об одном, а о двух походах Святослава на хазар, — в 965-м и, позднее, в 969 году, причем второй поход состоялся уже без участия самого Святослава, но по его указанию. Это предположение, основанное, повторяю, на хронологической «неувязке» в арабском сообщении, едва ли основательно. Невозможно поверить, что Святослав, столь долго готовивший свой хазарский поход, все же не довершил его; с другой стороны, совершенно неправдоподобно, что некий второй поход был предпринят тогда, когда Святослав уже вел свою новую войну за Дунаем, к которой мы теперь и обратимся.

Достаточно широко распространено представление, что Святослав был своего рода принципиальным врагом не только Хазарин, но и Византии: это мнение как бы находит веское подтверждение в Святославовом неприятии христианства. В связи с этим, в частности, возникла и версия о будто бы имевшем место остром конфликте между Святославом и христианкой Ольгой, хотя для такого мнения и нет никаких серьезных оснований. Утверждают, например, что, достигнув зрелости, Святослав якобы насильственно «отстранил» Ольгу от власти, даже совершил-де «государственный переворот» (то ли в 960-м, то ли в 964 году) Между тем хорошо известно, что Ольга правила от имени Святослава: так, в «Повести временных лет» рассказ о правлении Ольги озаглавлен следующим образом: «Начало княженья Святославля, сына Игорева».

Несостоятельна и концепция о заведомо «антивизантийской» направленности Святослава (которая, в частности, и отделила-де его от Ольги). Едва ли не главным виновником этой версии является знаменитый византийский историк Лев Диакон, создавший повествование о событиях в Византии в 959–976 годах — повествование, один из главных и наиболее подробно изображенных героев которого именно Святослав (что само по себе говорит о громадном значении этого русского исторического деятеля). Незадолго до того, как Святослав предпринял наступление на Хазарский каганат, 16 августа 963 года в Константинополе начал править Никифор II Фока — один из самых выдающихся императоров за всю историю Византии. И в 964 году (то есть когда на Руси правил уже Святослав, а не Ольга) русское войско участвует в борьбе Никифора с арабами — так что говорить о конфликте Святослава с Византией нет пока никаких оснований. Далее, в 966 году назрела война Никифора с Болгарией, и он решает пригласить на помощь Святослава (исходя, понятно, из союза своих предшественников на византийском троне с Ольгой). Для этого он отправляет к Святославу своего полномочного представителя Калокира — человека, который принадлежал к знати города Херсонеса, то есть столицы византийских владений в Крыму; здесь важно иметь в виду, что херсонесцы непосредственные соседи Руси, лучше знали и понимали ее настроения и интересы. Для весомости посольства Никифор присваивает Калокиру один из высших и наиболее почетных византийских титулов патрикия. Кроме того, Калокир везет с собой в Киев в качестве дара огромное количество золота (около 450 килограммов).

По-видимому, в 967 году Калокир прибыл в Киев и вскоре, как сообщает Лев Диакон, «завязал дружбу» и даже принял «побратимство» со Святославом. И в самом деле, византийский патрикий уже почти не расставался со Святославом во время его последующих походов. Но далее в рассказе Льва Диакона появляется заведомое искажение реальности. Он утверждает, что Калокир-де «уговорил» Святослава «помочь ему… в борьбе за овладение престолом и ромейской (византийской) державой», обещая за это «несказанные богатства из царской сокровищницы», а также и власть над Болгарией (дунайской).

В комментарии к недавно вышедшему в Москве (в 1988 году) изданию «Истории» Льва Диакона (в его подготовке участвовали выдающийся византолог М. Я. Сюзюмов, начавший изучать наследие этого византийского историка еще в 1916 году, и Г. Г. Литаврин) вполне убедительно вскрыта исказившая реальное положение вещей тенденциозность Льва Диакона. В частности, отвергается утверждение последнего, будто бы Калокир — фаворит и посланец Никифора — побуждал Святослава свергнуть этого императора. И, опираясь не только на повествование Льва Диакона, но и на корректирующие исследования современных историков, можно восстановить истинную картину Святославовых походов на Дунай (до сих пор во многих сочинениях некоторые домыслы Льва Диакона излагаются некритически).

Итак, в 968 году Святослав, «будучи мужем… — по описанию Льва Диакона, — отважным и деятельным, поднял на войну все молодое поколение тавров (так в Византии нередко называли русских, поскольку они жили вблизи от Тавра — Крыма. — В. К.). Набрав, таким образом, войско, состоявшее… из шестидесяти тысяч цветущих здоровых мужей, он вместе с патрикием Калокиром, с которым соединился узами побратимства, выступил против мисян» (болгар). В августе 968 года войско Святослава достигло Болгарии и чрезвычайно быстро одержало победу.

Когда Святослав подплыл к Дунаю, болгары, рассказывает Лев Диакон, «собрали и выставили против него фалангу в тридцать тысяч вооруженных мужей. Но тавры (русские) стремительно выпрыгнули из челнов, выставили вперед щиты, обнажили мечи и стали направо и налево поражать мисян (болгар). Те не вытерпели первого же натиска, обратились в бегство и постыдным образом заперлись в безопасной крепости своей Дористол». Так Византия была избавлена от болгарской опасности, а сами болгары даже обратились к Никифору с просьбой о мире и о спасении их от русского войска…

Лев Диакон далее утверждает, что Святослав будто бы собирался потом вести войну уже против самого Никифора, но это вымысел. Верно другое: Святославу пришлись по душе земли в низовьях Дуная у города Малый Преслав (Переяславец), и он решил обосноваться здесь.

Это предприятие Святослава вроде бы являло собой захват чужой земли, но М. Н. Тихомиров уже давно показал, что дело обстояло сложнее. Между прочим, в «Повести временных лет» содержится неточность: Святослав говорит здесь: «…хочю жити в Переяславци на Дунае, яко то есть середа земли моей», — то есть «середина», «центр». Но ясно, что Малый Преслав, расположенный в дельте Дуная, находился на самой окраине владений Святослава. И, очевидно, более точно определение из Архангелогородского летописца, сохранившего целый ряд первоначальных деталей летописи: «…хочю жити в Переславци на Дунаю среде земли моея», — то есть среди, в пределах своей земли, а не в ее середине.

Но почему Святослав имел основания считать своею эту придунайскую землю у Черного моря? М. Н. Тихомиров напомнил, что восточнославянские племена уличей и тиверцев, согласно летописи, «седяху бо по Днестру, приседяху (соседили) к Дунаеви… оли (вплоть) до моря». А по меньшей мере к 940-м годам тиверцы вошли в состав Руси; так, они участвовали в походе Олега («второго») на Константинополь, притом в летописи отмечено: «тиверци, яже суть толковины», — то есть толмачи, переводчики; находясь поблизости к Византии, тиверцы (очевидно, какая-то их часть) владели греческим языком.

Знаменательно, что область в устье Дуная, которая ныне носит название Добруджа, византийцы называли «Малой Скифией», связывая ее тем самым с «Великой Скифией» (так нередко именовалась тогда в Византии Русь). М. Н. Тихомиров небезосновательно говорит, что император Никифор Фока «готов был согласиться на предоставление Добруджи русскому князю», — тем более, что «население Малой Скифии (Добруджи) издавна было связано с уличами и тиверцами»[457].

Стоит отметить, что земля в дельте Дуная, которую Святослав считал своею, но которая затем надолго была утрачена Русью, все же вернулась в XVIII веке в границы России. Правда, само то место, где стоял Святославов Переяславец (сейчас там селение Нуфэру, еще в начале XIX века называвшееся Приславой), находится на территории Румынии, но нынешняя граница Одесской области проходит всего в полутора десятках километров от этого села, и совсем недалеко от него находится прославленный Измаил, где в 1945 году был воздвигнут памятник Суворову, но мог бы стоять и памятник Святославу…

Уместно здесь же сказать (несколько забегая вперед) о взаимоотношениях Святослава с болгарами, которых он пришел «усмирить» по просьбе императора Никифора Фоки. Святослав быстро подавил сопротивление болгар, и те даже обратились к Никифору, прося о мире, и, более того, о защите от Святослава. Но когда позднее Святослав оказался в остром конфликте со свергнувшим императора Никифора и занявшим его место Цимисхием, положение изменилось.

«Византийские источники, — писал М. Н. Тихомиров, — говорят о зверствах русских в завоеванной Болгарии, но многие факты находятся в явном противоречии с этими известиями. Прежде всего, и Лев Диакон, и другие византийские авторы подтверждают наличие болгар в войсках Святослава… вторичное появление Святослава в Болгарии не было простым завоеванием… Царский дворец… не был разорен русскими, как и царская сокровищница, а царь Борис не лишился знаков царского достоинства… Все это чрезвычайно мало напоминает варварское завоевание страны, приписываемое русским византийскими авторами. Особенно становится это ясным при сравнении действий русских и византийцев»: по воле Цимисхия «царь Борис лишен был престола, а Болгария сделалась окончательно византийской провинцией». Итак, заключает М. Н. Тихомиров, «Святослав и не ставил своей задачей покорение Болгарии, а довольствовался Добруджей (где он опирался на уличей и тиверцев. — В. К.) и… вступил в союзные отношения с болгарским царем, обещав ему свою поддержку против греков (точнее, против Цимисхия. — В. К.), угрожавших независимости Болгарии и несколько времени позже осуществивших свою угрозу… становится понятным участие болгар в русском войске… Во второй войне Святослава… русские и болгары были не врагами, а союзниками»[458].

Но более сложны, чем долгое время считалось, были и отношения Святослава с Византией. Нет никаких оснований говорить о конфликте Святослава с пригласившим его на помощь Никифором Фокой. «Усмирив болгар к осени 968 года, Святослав провел зиму в полюбившемся ему Переяславце. Однако весной 969 года к нему пришло известие, что Киев, где находилась Ольга с тремя сыновьями Святослава, осаждают печенеги. До сих пор распространено мнение, что печенегов якобы натравили на Киев византийцы, ибо император Никифор, мол, уже стал к тому времени врагом Святослава. Гораздо более убедительна точка зрения Т. М. Калининой, полагающей, что „толкнуть печенегов на Киев“ сумели уцелевшие отчасти после Святославова похода „верхи Хазарии, осведомленные об отсутствии князя“»[459]. Как сказано в «Повести временных лет», «то слышав Святослав, вборзе вседе на коне с дружиною своею, и приде Киеву. И собра вои, и прогна печенеги в поли (степь), и бысть мир».

Но Святослав рвался из Киева назад, на Дунай: «…хочю жить в Переяславци на Дунаи… яко ту вся благая сходятся: от Грек злато, паволоки, вина и овощеве розноличныя, из Чех, из Угорь (Венгрии) сребро и комони (кони), из Руси же скора (меха) и воск, мед и челядь». Из этих слов, между прочим, ясно, что у Святослава вовсе не было планов завоевания Византии или иных государств: он только хочет, чтобы в его дунайскую столицу «сходились» все богатства окрестных стран.

И далее приводятся задушевные слова Ольги, которые едва ли бы были уместны, если бы действительно существовал вымышленный некоторыми историками острый конфликт матери и сына: «Видиши мя болну сушю: камо хощеши от мене ити?.. Погреб мя иди, ямо же хочеши». «По трех дне умре Ольга, и плакася по ней сын ея…» Это произошло 11 июля 969 года, и «заповедала Ольга не творити трызны над собою, бе бо имущи презвутер (священник), сей похорони блаженую Ольгу».

После погребения Ольги Святослав к зиме 969 года возвратился на Дунай. Но вскоре ситуация крайне резко изменилась. Опальный византийский вельможа, выдающийся полководец Иоанн Цимисхий совместно с Феофано — изменницей-женой императора Никифора — подготовил заговор, и 10 декабря Никифор Фока был предательски и зверски убит ночью в своей спальне.

Именно после этого ставший побратимом Святослава Калокир призвал его выступить уже не против Болгарии, но против Византии — то есть в действительности против злодея-узурпатора Цимисхия. Об этом убедительно сказано в современном комментарии к «Истории» Льва Диакона:

«Лев в своем повествовании объединил два похода Святослава (имеются в виду походы 968 и 969 года в Болгарию; уже это явное искажение свидетельствует о недостоверности повествования Льва Диакона. — В. К.) в один, так что, помимо прочих недоразумений, произошло смешение целей начальной и последующей деятельности Калокира… Лишь тогда, когда Калокир получил сообщение об убийстве Никифора (напомню: своего покровителя. — В. К.), он решил при опоре на Святослава поднять мятеж и захватить власть… Версия о начальном этапе действий Калокира (что он будто бы побуждал Святослава бороться еще с самим Никифором. — В. К.), изложенная Львом, исходила от официальных кругов правительства Иоанна Цимисхия»[460] (которое стремилось представить Святослава непримиримым врагом не нынешнего императора, а Византии как таковой). Следует знать и о «недовольстве военной аристократии (византийской) по поводу расправы над Никифором и возведения на престол его убийцы»; известны и тогдашние прямые византийские восстания против Цимисхия. И трудно усомниться в том, что Святослав понимал войну против организатора подлого убийства Никифора (который был союзником Святослава) как требование воинской чести и долга.

Византийские хронисты и историки — прежде всего Лев Диакон — запечатлели и действия, и сам образ Святослава во время его противоборства с императором Иоанном Цимисхием; сведения русской летописи гораздо более скупы и отрывочны. Поэтому для знания и понимания личности Святослава необходимо опереться на эти первоисточники — к тому же мало известные широкому кругу интересующихся отечественной историей людей.

Правда, Лев Диакон, который в своем сочинении, написанном в 980-х годах, подробнее всех рассказал о русском князе, во многом, как уже говорилось, искажает реальность; иначе, впрочем, и не могло быть, ибо Лев, по-видимому, служил «придворным дьяконом» самого Иоанна Цимисхия в последний (975) год его правления (это доказывал знаменитый византинист К. Б. Газе) и проникся той ненавистью, которую, без сомнения, питал сей император к своему опаснейшему врагу. Тем не менее историк волей-неволей воссоздал многие замечательнейшие черты русского полководца.

Лев, о чем уже шла речь, пытается утверждать, что Святослав будто бы покушался свергнуть еще и императора Никифора (чтобы посадить на его место своего «побратима» Калокира). Однако в «Истории» Льва не приведен ни один факт, который доказывал бы, что Святослав действительно выступал против Никифора.

Более того: Лев сам свидетельствует, что вообще первая враждебная акция в тогдашних русско-византийских отношениях исходила не от Святослава, но от Цимисхия, который вскоре после своего прихода к власти «отрядил» к Святославу «послов с требованием, чтобы он, получив обещанную императором Никифором за набег на мисян (болгар) награду (неожиданно убитый император, оказывается, не успел передать эту награду. — В. К.), удалился в свои области… покинув Мисию, которая принадлежит ромеям… Ибо… мисяне покинули родные места (болгары и в самом деле жили до середины VII века не у Дуная, а в степях севернее Кавказа. — В. К.) и, бродя по Европе, захватили… эту область (будущую Болгарию. — В. К.) и поселились в ней».

В определенном смысле Цимисхий вроде бы был прав: придунайские земли, населенные болгарами, когда-то входили в Империю. Однако уже почти три столетия на этих землях существовало независимое Болгарское царство. И Святослав имел основания ответить Цимисхию (проявив своеобразный геополитический «максимализм»), что пусть-де как раз византийцы «тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию, а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами» (русскими). В этих суждениях Святослава выразилось, между прочим, недюжинное знание истории, поскольку давным-давно, за триста лет до того, в VII веке, воинственные славянские и тюркские племена действительно почти полностью вытеснили византийцев из европейской части их Империи.

Цимисхий снова отправил послов, высказавших от его имени резкие угрозы и, в частности, напомнивших Святославу о поражении Руси под стенами Константинополя за тридцать лет до того, в 941 году. «Если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, — угрожал Цимисхий, — ты найдешь погибель здесь со всем своим войском».

Разгневанный Святослав отвечал: «Я не вижу никакой необходимости для императора спешить к нам… Мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот Константинополя».

Далее Лев сообщает: «Получив известие об этих безумных речах, император ромеев решил незамедлительно со всем усердием готовиться к войне. Он тут же набрал отряд из храбрых и отважных мужей, назвал их „бессмертными“ и приказал находиться при нем… приказал собрать войско и отправить в ближайшие и пограничные с Мисией (Болгарией) земли…»

Но выяснилось, что Святослава невозможно остановить. Весной 970 года его войско мощным стремительным броском двинулось от низовьев Дуная, пересекло Балканские горы, разметало передовые отряды Цимисхия, захватило целый ряд городов и, преодолев таким образом около четырехсот километров, осадило Аркадиополь, расположенный всего в ста с небольшим километрах от Константинополя. Здесь произошло сражение, о котором Лев пишет: «…успех битвы склонялся то в пользу одного, то в пользу другого войска», но в конечном счете русские, по его словам, «обратились в бегство».

Однако многие историки выразили глубокое сомнение по поводу сведений Льва о таком исходе битвы. До нас дошло свидетельство непосредственного участника событий — византийского епископа Иоанна, который в момент приближения Святослава к Константинополю обратился с горькими словами к покойному императору Никифору, выражая тем самым неверие в победу Иоанна Цимисхия: «…восстань теперь, император, и собери войска, фаланги и полки. На нас устремляется русское вторжение».

И, надо думать, более верно, нежели Лев Диакон, рассказывает об Аркадиопольском сражении «Повесть временных лет» (цитирую в переводе Д. С. Лихачева): «И пошел Святослав к столице (Константинополю), воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты. И созвал царь (Цимисхий) бояр своих и сказал им: „Что нам делать, не можем ведь ему сопротивляться?“… И сказали бояре… „Плати ему дань“. И послал к нему царь, говоря так: „Не ходи к столице, возьми дань сколько хочешь“, ибо только немногим не дошел он до Царьграда. И дали ему дань… Взял же и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою».

По всей вероятности, «Повесть временных лет» ближе к истине, ибо ведь Цимисхий безоговорочно требовал от Святослава «удалиться» на Русь, а между тем и после битвы при Аркадиополе Святослав (о чем сообщает и Лев Диакон) продолжал спокойно пребывать на Дунае.

Но Цимисхий, конечно же, слишком опасался Святослава, чтобы смириться с его пребыванием на Дунае, и начал долгую и чрезвычайно тщательную подготовку к войне с русским полководцем. Он обратился к войскам, находившимся в азиатских провинциях Византии, приказав им «переправиться через Геллеспонт в Европу и провести зиму в расположенных там зимних укреплениях… Ожидая весны, он ежедневно обучал… войско умению передвигаться в полном вооружении во всех направлениях и упражнял его в различных военных приемах»… Кроме того, Цимисхий заблаговременно «отправил на продовольственных судах в Адрианополь (город, близкий к границе Болгарии. — В. К.) много хлеба и корма для вьючных животных, а также достаточное количество оружия для войска».

Наступил следующий, 971 год, и весной Цимисхий повел свою армию в Болгарию: «Впереди… двигалась фланга воинов, сплошь закрытых панцирями и называвшихся „бессмертными“, а сзади — около пятнадцати тысяч отборнейших гоплитов (пеших воинов. — В. К.) и тринадцать тысяч всадников. Заботу об остальном войске император поручил проедру Василию; оно медленно двигалось позади вместе с обозом, везя осадные и другие машины».

И эта грозная армада, вобравшая в себя всю мощь Империи, должна была обрушиться на Святослава. Тем не менее Лев Диакон не скрыл, что Цимисхий, уже познавший мощь Святослава, испытывал сильнейшие опасения. Он говорил перед походом своим приближенным, что «счастье наше поставлено на лезвие бритвы». И единственную возможность избежать поражения в противоборстве со Святославом Цимисхий видел в том, что нападение будет целиком и полностью неожиданным. Для этого он, в частности, потребовал провести войска в Болгарию «по ущельям и крутым теснинам». Понимая заведомое воинское превосходство русских, Цимисхий сказал: «Если мы… неожиданно нападем на них, то, я думаю, — да поможет нам Бог… — обуздаем безумие россов».

Как установил ряд историков, действительная неожиданность нападения могла иметь место лишь при том условии, что после Аркадиопольской битвы (которая на деле вовсе не была выиграна византийцами) Цимисхий договорился со Святославом, что оставит его в покое, признав его владения на Дунае. Именно поэтому русские никак не ожидали новой войны, и Цимисхию удалось обрушиться на них врасплох.

14 апреля 971 года довольно быстро, за два дня, Цимисхий сумел захватить болгарскую столицу Преслав, где был небольшой русский гарнизон, и двинулся к дунайской крепости Доростол, в которой в это время находился сам Святослав. Как сообщает Лев, после вторжения армии Цимисхия болгары (ранее бывшие в союзе со Святославом) «переходят на сторону императора», еще более увеличивая его силы.

23 апреля Цимисхий подошел к Доростолу. На подступах к крепости был первый бой: «Россы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях (Святослав действительно не знал ни одного поражения. — В. К.)… дрались, напрягая все силы». Позднее русские и оборонялись на стенах крепости, и совершали почти ежедневные вылазки из нее. Армия Цимисхия имела безусловное «техническое» превосходство, употребляя, в частности, «военные машины», метавшие камни на большие расстояния: «каждый день от ударов камней, выбрасываемых машинами, погибало множество скифов» (русских).

Но еще важнее было то громадное преимущество Цимисхия, о котором поведано в хронике византийца Иоанна Скилицы: он писал о воинах Святослава, что «на помощь им не приходилось надеяться. Одноплеменники были далеко, соседние народы… боясь ромеев, отказывали им (русским) в поддержке, у них не хватало продовольствия… К ромеям же каждый день притекали, как из неисчерпаемого источника, всевозможные блага и постоянно присоединялись конные и пешие силы». Русских же «внутри города терзал голод, снаружи они терпели урон от стенобитных орудий».

Тем не менее ожесточенные сражения под Доростолом продолжались почти три месяца!. Естественно, что Лев Диакон, который вообще-то отзывается о войске Святослава негодующе и даже просто злобно, все же написал: «…этот народ безрассуден, храбр, воинственен и могуч».

21 июля 971 года «на рассвете Святослав созвал совет знати… Когда они собрались вокруг него, Святослав спросил у них, как поступить. Одни высказали мнение, что следует поздней ночью погрузиться на корабли и попытаться тайком ускользнуть, потому что невозможно сражаться с покрытыми железными доспехами всадниками, потеряв лучших бойцов, которые были опорой войска… Другие возражали, утверждая, что нужно помириться с ромеями… Тогда Святослав глубоко вздохнул и воскликнул с горечью: „Погибла слава, которая шествовала вслед за войском россов, легко побеждавшим соседние народы и без кровопролития подчинявшим целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Итак, проникнемся мужеством, вспомним о том, что мощь россов до сих пор была несокрушимой… Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой“».

Не следует удивляться тому, что византийцы были осведомлены обо всем происходящем в лагере Святослава; Лев Диакон не раз говорит о многочисленных знающих русский язык лазутчиках, засылавшихся Цимисхием в расположение русских войск (это было обычным делом в высокоразвитой византийской военной практике).

Но заветные слова Святослава переданы в «Повести временных лет», по всей вероятности, точнее:

«Уже нам некамо ся дети (некуда деться), волею и неволею стать противу; да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвыми бо срама не имам. Аще ли побегнем, срам имам. Не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами поиду: аще моя глава ляжеть, то промыслите собою» (позаботьтесь сами о себе).

О том, что Святослав исполнил свое обещание — «пред вами пойду», — свидетельствовал Лев Диакон; «…выслушав речь своего повелителя, россы с радостью согласились вступить в опасную борьбу… они… построились в мощную фалангу и выставили вперед копья… с неистовой яростью бросался Святослав на ромеев и воодушевлял к бою ряды своих» (это происходило 21 июля 971 года, а сражения под Доростолом начались, как уже сказано, еще 23 апреля).

Тогда лучший из византийских воинов, телохранитель Цимисхия Анемас, «вырвался на коне вперед… устремился на предводителя россов и, ударив его мечом по ключице, поверг вниз головой наземь, но не убил. Святослава спасла кольчужная рубаха и щит». Соратники князя тут же уничтожили Анемаса и с воодушевлением «начали теснить ромеев… Но вдруг разразился ураган… поднялась пыль, которая забила им (русским) глаза (Лев далее приписывает это божественному вмешательству в битву. — В. К.)… Ромеи преследовали их до самой стены, и они бесславно погибали. Сам Святослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен: его спасло лишь наступление ночи… Всю ночь провел Святослав в гневе и печали… Но, видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия ромеев (вспомним: к ним „каждый день присоединялись конные и пешие силы“), он счел долгом разумного полководца… приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете (22 июля) послов к императору Иоанну».

Святослав предложил следующее соглашение: русские «возвратятся на родину, а ромеи… не нападут на них по дороге… а кроме того снабдят их продовольствием… Император… с радостью принял эти условия» (значит, он вовсе не считал, что Святослав уже побежден и должен капитулировать без всяких условий). Для переговоров Цимисхий отправил к Святославу свое доверенное лицо — епископа Феофила.

Итак, поражения в прямом смысле слова Святослав так и не потерпел. Согласно «Повести временных лет», он в конце сражения, «видев же мало дружины своея, рече в себе: „Пойду в Русь, приведу боле дружины“», то есть собирался позднее вновь вступить в борьбу с Цимисхием.

После переговоров с Феофилом Святослав пожелал встретиться с самим императором — вероятно, захотел увидеть в лицо своего упорнейшего противника. Лев Диакон рассказал, как Святослав подплыл в ладье к берегу, у которого на коне, «покрытый вызолоченными доспехами», ожидал его Цимисхий: «Он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них… умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый… широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные… Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал».

Так подробно (здесь приведены к тому же далеко не все детали) изобразил византийский историк Святослава, чувствуя, что он призван запечатлеть облик одного из величайших полководцев. Предельную простоту Святославова бытия отметила, как известно, и «Повесть временных лет» (перевод Д. С. Лихачева): «…не имел он и шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах».

Тот факт, что русский полководец, не победив Цимисхия, все же и не потерпел действительного поражения, ясно выразился еще и в следующем: после описанной встречи с императором в конце июля 971 года он, очевидно, еще долго находился на Дунае. Ибо на не столь далеком Днепре Святослав оказался уже поздней осенью. У грозных днепровских порогов его поджидали печенеги…

Иоанн Скилица сообщает, что ранее Святослава на Днепр прибыл посол Цимисхия — уже упомянутый Феофил. Скилица уверяет, что, согласно договоренности Святослава с Цимисхием, Феофил должен был, в частности, предложить печенегам «беспрепятственно пропустить россов», но те, мол, «отказались» это сделать, недовольные-де примирением Святослава с Цимисхием. Едва ли можно верить этой версии; она, скорее всего, выдумана ради прикрытия низкого коварства Цимисхия[461], который только что оказал Святославу знаки высокого уважения. И, надо думать, Феофил, напротив, даже заплатил печенегам за нападение на возвращающегося на Русь Святослава.

Воевода Свенельд, о котором шла речь выше, убеждал Святослава: «Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Но гордый полководец не захотел обходить опасность. Правда, он отложил свое возвращение в Киев до весны, — вероятно, потому, что Днепр уже замерзал: «И остановился зимовать в Белобережье (у устья Днепра. — В. К.), и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и тут перезимовал Святослав. В год 972, когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него. Свенельд же пришел в Киев к Ярополку».

Ясно, что голодная зимовка окончательно подорвала силы уцелевших в войне с Цимисхием Святославовых воинов. Печенеги же, по своему поверью, стремились воспринять из сделанной ими «чаши» великую воинскую мудрость и доблесть погибшего полководца…

Но византийский император не надолго пережил своего русского соперника: не прошло и четырех лет после гибели Святослава, и в начале января 976 года узурпатор Цимисхий, против которого не раз составлялись заговоры, был, согласно сообщению Льва Диакона, отравлен одним из своих приближенных. На византийский престол взошел законный император Василий II — внук того самого Константина Багрянородного, который в свое время заключил тесный союз с Ольгой.

И при Василии союзные отношения Византии с Русью были восстановлены; есть сведения, что уже в 980 году сын Святослава Владимир отправил в Константинополь дружественное посольство.

Подводя итоги рассказа об Ольге и Святославе, хочу еще раз возразить тем историкам, которые так или иначе «противопоставляли» этих деятелей.

М. В. Левченко справедливо писал, что, хотя Святослав не смог победить Цимисхия (ибо, как писал этот византинист, «будучи отрезанным от своей родины, не получая подкреплений, он должен был сражаться со всеми силами византийской армии в период ее наивысшего расцвета, когда она, бесспорно, была наиболее хорошо организованной и обученной армией Европы и находилась под командованием одного из лучших своих полководцев»), все же именно при этом князе, «разгромив хазар» и продемонстрировав свою военную мощь в противоборстве с Цимисхием, «Русь становилась первостепенной политической силой и, по существу, добивалась гегемонии в Восточной Европе». Однако далее М. В. Левченко утверждал, что «политика Святослава была глубоко отлична от политики Ольги», которая созидала внутренние государственные и духовные устои Руси[462].

Разумеется, между Ольгой и Святославом были определенные разногласия (так, мать очень огорчало его неприятие христианства, и она, очевидно, считала ошибкой его попытку прочно обосноваться в дунайском Переяславце). И все же, как я стремился доказать, сам поход Святослава на Дунай был естественным порождением того самого прочного союза с Византией, который утвердила именно Ольга. Сподвижник Иоанна Цимисхия Лев Диакон искажал реальность, пытаясь приписать Святославу агрессивные намерения в отношении пригласившего его на помощь императора Никифора. Святослав, начав затем борьбу против Цимисхия, предательски убившего его союзника Никифора, очевидно, полагал, что он действует вовсе не против истинных интересов Византии; нельзя не упомянуть, что в 987 году, через пятнадцать лет после гибели Святослава, когда на Руси правил его сын Владимир, в Византии вновь возник военный заговор против тогдашнего законного императора Василия II, и, как писал тот же М. В. Левченко, «Владимир… без промедления послал шеститысячный отряд… в Константинополь. Этот отряд явился вовремя, чтобы изменить ход войны и спасти Василия II»[463] (вскоре император отдал свою сестру Анну в жены Владимиру).

В заключение целесообразно обратить внимание на само соотношение двух «приглашений» русского войска на помощь Византии — в 967 и 987 годах. Поскольку в историографии очень широко распространено ложное, как я убежден, мнение о том, что Святослав, приглашенный для «усмирения» болгар, так сказать, не оправдал надежд и вскоре стал воевать с самой Византией, каждый дополнительный аргумент в пользу иного представления немаловажен.

Дело в том, что император Василий II, обратившийся в 987 году за военной помощью к Владимиру Святославичу, без сомнения, досконально знал всю историю предшествующего приглашения — с той же целью — Святослава. Он родился в 957 году (этой даты придерживался один из наиболее выдающихся византистов Ф. И. Успенский) и в 963-м, после ранней смерти своего отца, Романа II (сына Константина Багрянородного) формально стал императором, но правил страной Никифор Фока (963–969) и, затем, убивший последнего Иоанн Цимисхий (969–976). Приглашение Святослава Никифором Фокой и последующая борьба русского князя с Цимисхием совершались на глазах юного Василия; когда Святослав был вынужден вернуться на Русь (осенью 971 года) Василию пошел пятнадцатый год. И если бы русский князь действительно проявил себя как «принципиальный» враг Византии и, по сути дела, как предатель (ведь он пришел в страну в качестве союзника), а не как враг узурпатора Цимисхия[464], едва ли бы Василий спустя всего полтора десятка лет решился бы пригласить в Византию Святославова сына (даже еще не принявшего христианство) с крупной военной силой.

Те или иные позднейшие византийские хронисты по тем или иным причинам усматривали в Святославе непримиримого врага Империи, но Василий II, не убоявшийся прихода войска его сына, конечно же, знал суть действий русского князя гораздо лучше, чем все хронисты. По инерции представляют Святослава «антивизантийцем» и многие нынешние историки. Но, как уже отмечалось, даже намерение Святослава сделать столицей Руси дунайский Переяславец — как бы своего рода южный Петербург — вовсе не означало стремления завоевать Византию и вообще вступать с ней в конфликт (кроме, конечно, закономерного конфликта с Цимисхием).

И в конечном счете действия великого полководца Святослава совершались именно в том «направлении», основу коего заложила Ольга: союз с Византией, но союз, при котором Русь выступает и как сильная самостоятельная держава, имеющая свою собственную политическую волю.

И вполне уместно заключить, что во времена Ольги и Святослава, благодаря различным по своему характеру, но все же, в конечном счете, устремляющимся к единой цели действиям этих, без сомнения, великих созидателей, в судьбе Руси впервые ясно обозначились черты великой державы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.