Гостомысл и Рюрик
Гостомысл и Рюрик
Обратимся теперь к Северной Руси. Город Ладога (иначе — Невогород) в устье Волхова, вблизи озера Нево (Ладожского) возник раньше Киева, — вероятно, еще в середине VIII века, но начал играть «государствосозидающую» роль позднее; сначала он являлся узловым пунктом торговли.
Согласно восходящим к древнейшей традиции северным летописям, первым правителем здесь был «старейшина» Гостомысл. Правда, и по сей день широко распространено мнение, что этот человек — плод фантазии составителей поздних летописей, хотя, между прочим, крупнейший исследователь летописания, А. А. Шахматов, основательно доказывает, что Гостомысл упоминается уже в древнейшем «Новгородском своде 1050 года»[395]. И давно выяснено, что о Гостомысле говорится в целом ряде современных ему западноевропейских хроник, где указана даже дата его кончины — 844 год[396].
Его известность на Западе объясняется либо тем, что Гостомысл нередко бывал в торговых городах на южном берегу Балтийского моря, в то время принадлежавших западнославянским племенам, либо (есть и такая версия) тем, что он сам происходил из одного из этих племен, но переселился в Ладогу (в настоящее время ряд историков и археологов полагает, что значительную часть населения Северной Руси составили пришельцы из западнославянских земель[397]).
Имя или прозвище Гостомысл связано, возможно, со словом «гость» (купец, торгующий с иными странами и городами), и поскольку Ладога была — по крайней мере, в начальный период своей истории — международным торговым городом, выдающийся гость-купец вполне мог оказаться во главе.
В начале IX века Ладога находилась во власти варягов-норманнов, пришедших из Швеции (и, возможно, Норвегии). Согласно убедительно реконструированному А. А. Шахматовым тексту древней северной летописи, «Словене, и Кривичи, и Меря, и Чудь (то есть славянские и финские племена, жившие в ладожском регионе. — В. К.) дань даяху Варягам», и «те насилие деяху Словеном и Кривичем и Мери и Чюди. И въсташе Словене и Кривичи и Меря и Чудь на Варягы, и изгнаше я (их) за море, и начаша владети сами собе. Словене свою волость имяху… и посадиша старейшину Гостомысла; а Кривичи свою, а Меря свою, а Чюдь свою. И въсташа сами на ся воевать, и бысть межю ими рать велика и усобица… И реша (сказали) к собе: „поищем собе князя, иже (который) бы владел нами и рядил ны (нас) по праву“»[398].
Далее, согласно поздней (XVII века), но сохранившей, по убеждению многих современных историков, целый ряд древнейших сведений «Иоакимовской летописи», именно Гостомысл возглавил борьбу с варяжскими насильниками, но позднее, уже после смерти Гостомысла (844 год), ладожане опять-таки именно «по повелению или завещанием его (Гостомысла. — В. К.) призвали… князя себе Рюрика»[399].
Ныне, в сущности, общепризнано, что Рюрик (Рорик) — всецело достоверная личность, сын датского (ютландского) конунга, родившийся в начале IX века (как полагают, около 817 года) и имевший яркую, изобилующую всякого рода «поворотами» судьбу, которая запечатлена во многих западноевропейских источниках; см. об этом, например, недавнюю (1994 года) статью филолога и историка С. Н. Азбелева[400]. Особенное внимание привлекают следующие западные сведения о Рюрике-Рорике: его приглашали в восточную (фрисландскую) часть Нидерландов «управлять, для того чтобы оградить Фрисландию от грабительских наездов других викингов» (указ. соч., с. 364), — и те же задачи он, как полагают, выполнял и на Руси; деятельность Рюрика «в западноевропейских источниках освещается с 826 по 873 год, но известия эти содержат хронологические лакуны (пропуски. — В. К.), позволяющие полагать, что по временам Рорик находился на Руси» (там же); последние же годы жизни он, очевидно, провел на Руси, в силу чего «в западных источниках нет известия о смерти Рорика. Но под 882 годом сообщено о наследовании его владений другим лицом, что согласуется с данными русской летописи о смерти Рюрика тремя годами ранее» (там же, с. 364–365), — то есть в 879 году.
Необходимо еще отметить, что Рюрик-Рорик, как и его отец конунг Хальвдан, был в союзнических отношениях с германским императором в 814–840 годах Людовиком I Благочестивым — сыном и наследником власти самого Карла Великого. Людовик в 826 году окрестил Рюрика (правда, позже тот вернулся к язычеству), а впоследствии утвердил его в качестве правителя Фрисландии (ранее этот пост занимал — по воле Карла Великого — отец Рюрика). Однако сын Людовика, Лотарь, ставший императором после смерти отца, дважды «отбирал» Фрисландию у Рюрика — в 843 году — до 850-го, и, окончательно, в 854 году. И не исключено, что именно поэтому Рюрик ответил согласием на приглашение стать правителем в дальней Ладоге.
Могут возразить, что Рюрик, по летописи, прибыл в Ладогу значительно позднее — в 862 году. Однако многие летописные даты IX — первой половины X века (о чем еще не раз пойдет речь) заведомо не точны — подчас они отличаются от истинных на целое десятилетие.
В упомянутой «Иоакимовской летописи» есть сведения о том, что матерью Рюрика-Рорика была дочь Гостомысла. В принципе это не является невероятным, если учитывать, что, во-первых, Гостомысл был так или иначе, но тесно связан с балтийскими славянами, и, во-вторых, отец Рюрика, ютландский конунг Хальвдан опять-таки состоял в союзе с этими самыми славянами. Однако в этих сведениях естественно усмотреть определенную тенденциозность летописцев — стремление превратить Рорика из германца-скандинава в полуславянина и к тому же представить Гостомысла в качестве родоначальника династии Рюриковичей — пусть и по женской линии. Характерно, что В. Н. Татищев, опираясь на это сообщение Иоакимовской летописи, неоднократно подчеркивал: «Рюрик… как сын дочери Гостомыслова, по наследию в Руси государем учинился»; «Рюрик… от русских прежних государей произошел» и т. п. (с той же целью Татищев утверждал, что Ольга, — супруга позднейшего князя Руси, скандинава Игоря, и мать Святослава — была «рода Гостомыслова»[401].
Но в других приведенных выше сообщениях Иоакимовской летописи о Гостомысле подобной тенденциозности нет, и едва ли стоит отрицать историческую реальность этого деятеля, — в особенности потому, что о Гостомысле имеются сведения не только в русских летописях, но и в современных ему западноевропейских хрониках.
Кстати сказать, пренебрежительное отношение к «Иоакимовской летописи» в нынешней историографии во многом преодолено (за исключением явно «тенденциозных» ее элементов). Так, видные современные специалисты по древней истории и археологии Северной Руси А. И. Кирпичников, И. В. Дубов и Г. С. Лебедев пишут в своем совместном исследовании «Русь и варяги» (1986), что Рюрик около 874 года, с целью «закрепить свое положение (на Руси. — В. К.), вступил в брак с представительницей одного из местных знатных родов („Ефанда“ в известиях, извлеченных В. Н. Татищевым из Иоакимовской летописи)»[402].
Точно так же нет оснований считать вымышленным лицом другого деятеля этого времени — Вадима Храброго, о котором говорится, в частности, в северных летописях, составленных — с опорой на более древние летописи — в XV веке. Через какое-то время после «призвания» Рюрика, установившего твердую власть в Северной Руси, Вадим поднял бунт против него и был им убит.
Существует традиция (ее продолжил в наше время Л. Н. Гумилев[403]) видеть в Гостомысле древнейшего, первого на Руси «западника», поскольку датский конунг был приглашен именно по его инициативе), а в Вадиме Храбром — первого «славянофила».
Но, как представляется, более существенно в этом историческом «сюжете» другое. Рюрика вполне добровольно приглашают, как бы даже умоляют принять власть на Руси в свои руки, но затем восстают против этой вроде бы столь желанной твердой власти… И такое чередование устремления к сильной власти и неожиданного отвержения этой власти и борьбы с ней не на жизнь, а на смерть пройдет через всю историю Руси-России, которой в равной мере присущи и безусловное преклонение перед мощной государственностью, и буйные восстания против нее. Через столетие после мятежа Вадима, находившиеся под властью Киева древляне запросто прикончат великого князя Игоря, только что заключившего торжественный мирный договор с Византийской империей…
И так и пойдет дело через века — до махновщины и антоновщины…
Эта «противоречивость» в русском отношении к власти нередко (и особенно — в последнее время) вызывает «осуждение», — причем, как правило, на основе сравнений с Западом, для которого типично постоянное, но редко принимающее характер бунта сопротивление общества диктату государства, а не смена безграничной покорности безудержными восстаниями.
Нет сомнения, что это чередование полного приятия власти и столь же полного ее неприятия порождало в русской истории самые прискорбные последствия. Но едва ли имеют серьезный смысл звучащие с давних пор (начиная, по меньшей мере с XVI века, с князя Курбского) призывы «перестроить» российское бытие на западный манер; эти призывы, в сущности, не так уж отличаются от утопических планов изменения весьма неблагоприятного (в сопоставлении со странами Запада) климата России. Ведь речь идет (как и свидетельствует предание о Вадиме Храбром) о более чем тысячелетнем характере исторического пути Руси-России!
Важно отметить, что в русском самосознании наличествует и прямо противоположная тенденция — превознесение захватывавших страну бунтарских «вольниц» (особенно Разина и Пугачева), каковые неведомы «умеренному» Западу. Но когда мы имеем дело с тысячелетним «своеобразием» страны, неуместны, неосновательны как негативные, так и позитивные «оценки», своеобразие есть именно своеобразие.
В силу объективных причин — географического положения, изначальной и неизменной многоэтничности (запечатлевшейся уже в летописном сообщении о «призвании» Рюрика), постоянно возраставшего пространства Руси-России, почти непрерывных войн и т. д. — государственная власть в России не могла не быть особенно твердой, в пределе — деспотической; но естественно рождалось и противоположное устремление к не имеющей границ «воле» (а не «свободе» в западном смысле, которая подразумевает определенные рамки и «правила игры»).
Неограниченная монархия и беспредельная анархия — это в равной мере коренные российские феномены (вполне закономерно, например, что не столь давно громко заявившие о себе анархические группировки на Западе вдохновлялись прежде всего заветами Бакунина и Кропоткина!).
И можно утверждать, что история Руси-России благодаря сочетанию в ней подобных «крайностей» более драматична или, вернее, более трагедийна, чем история стран Запада, но проклинать либо, напротив, восхвалять (что также нередко делалось) Россию за эти ее «крайности» — занятие, по сути дела, примитивное, уместное только в чисто эмоциональном плане, но не в русле историософской мысли.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.