Глава четвертая Прокуроры на плахе

Глава четвертая

Прокуроры на плахе

Итак, начиная с 1936 года, когда прокурор Союза «успешно трудился» в своем уютном кабинете на Пушкинской улице, волна репрессий поднялась до критической высоты и неслась по стране Советов с невероятной скоростью. Во всех уголках необъятного государства производились массовые аресты, допросы с пристрастием, обычно в ночное время, а у попавших в застенки людей появлялось на всю жизнь клеймо «враг народа». Властям всюду мерещился пресловутый «правотроцкистский контрреволюционный» и даже «террористический» заговор. Военная коллегия Верховного суда СССР и «тройки» НКВД едва успевали пропускать людей через свои жернова. Многие процессы заканчивались трагически для их участников. Смертная казнь была наиболее распространенной мерой наказания по такого рода делам.

Жертвами репрессий стали также и многие честные, неподкупные, непримиримые к нарушениям законности прокуроры и следователи. Причем звание «коллега» не являлось смягчающим вину обстоятельством. С юристами поступали не менее бесчеловечно, чем с другими подсудимыми, а вследствие их особой осведомленности издевались над ними еще более изощренно, причиняли им неимоверные страдания и мучения.

Документы свидетельствуют, что в период массовых репрессий немало прокуроров пытались противостоять незаконным арестам, произволу следственного аппарата органов НКВД, фабрикации дел. При этом они, как правило, не находили поддержки в Прокуратуре СССР и лично у Вышинского. Более того, прокурор Союза сам ориентировал своих подчиненных на то, что по контрреволюционным делам соблюдение всех процессуальных формальностей вовсе не требуется. Совместно с Ежовым он даже подписывал письма на имя Сталина, в которых вносил предложение о направлении на места выездных сессий Военной коллегии для рассмотрения в массовом порядке дел в отношении так называемых вредителей и террористических групп. К письмам обычно прилагались списки лиц, которых предполагалось приговорить к расстрелу или заключению в лагерях на длительные сроки.

Впрочем, объективности ради надо сказать, что среди прокуроров находились и такие, которых не надо было подгонять и ориентировать на репрессии. Они, вместо того чтобы «блюсти закон», сами допускали незаконные действия, без промедления выполняли все требования работников НКВД, санкционировали аресты по непроверенным материалам, а то и вовсе по маловразумительным справкам или заочно, а иногда проявляли такое рвение, что даже Вышинскому приходилось их одергивать.

Одним из секретных приказов Вышинский запретил заочное рассмотрение дел «о социально-вредных элементах» на тройках НКВД, а в другом — предписал прокурорам аппарата Прокуратуры СССР производить аресты лиц, явившихся к ним по тем или иным вопросам на прием, лишь с его согласия или согласия его заместителей. Правда, было это еще до репрессий 1937 года.

В течение второй половины 1937 г. и в начале 1938 года «большая чистка» нанесла значительный удар по работникам советской юстиции. Только по данным, имеющимися у авторов, на начало 1993 года установлено 280 репрессированных прокуроров и следователей, из них 90 человек расстреляны по приговорам судов и решениям «троек». Наиболее жестокие преследования осуществлялись в те годы в отношении прокуроров республик, краев и областей. 44 из них были арестованы и осуждены, причем 23 — к высшей мере наказания, а 17 — отправлены в лагеря, где отбывали длительный срок. Впоследствии трое умерли, а один покончил жизнь самоубийством. В числе репрессированных и расстрелянных были и женщины-прокуроры. Все прокуроры, чьи дела проверены, в настоящее время реабилитированы.

Для прокурорских работников был отработан свой особый «трафарет». Как правило, уголовные дела возбуждались по докладным запискам, точнее, по доносам работников органов НКВД, недовольных действиями прокуроров. В них отмечалось, что такой-то прокурор противодействует борьбе с врагами народа, необоснованно отказывает в санкциях на арест, возвращает на доследование контрреволюционные дела, придирается по мелочам к «честным» чекистам. Вскоре появлялась некая оперативная разработка, свидетельствующая о якобы вскрытом антисоветском «подполье» с троцкистским уклоном, а то и о зреющем террористическом заговоре в прокуратуре. Наиболее сильные и влиятельные прокуроры «обкладывались» органами НКВД со всех сторон. На них долго и тщательно собирался компромат, при этом не гнушались даже посылать своих сотрудников в другие города, где ранее работали «неблагонадежные».

Органы НКВД пытались даже расправляться с «законниками» руками самих же прокурорских работников. Один из сотрудников Прокуратуры СССР рассказал на следствии, как его хотели завербовать. С его слов, весной 1938 года к нему обратился «весьма ответственный» работник НКВД СССР с просьбой «помочь органам госбезопасности опытом, приобретенным им на прокурорской работе», а также своей «общеюридической и научной квалификацией» в борьбе с «преступлениями и преступниками в Прокуратуре СССР, в особенности в его верхушечном аппарате». Отказать в такой «просьбе» сотрудник не смог и обещал помочь, хотя никаких подписок не давал. С этого времени он стал устно и письменно передавать информацию в НКВД о том, что происходит в аппарате Прокуратуры Союза. В основном его данные касались следственной работы, степени доверия к статистической отчетности прокуратуры, состояния кадров, недобросовестном, по его мнению, поведении некоторых лиц. Однако вскоре представители НКВД «разъяснили» доносителю, что «область общеуголовных преступных деяний» работников прокуратуры их интересует в гораздо меньшей степени, так как они не склонны «исследовать причины отрицательных явлений в работе прокуратуры», а гораздо более заинтересованы в том, чтобы узнать, «где, кто, как выразился, нет ли у кого антисоветского душка», то есть просили дать оценки политического характера. Когда же сотрудник Прокуратуры, согласившийся «помогать» органам НКВД, не смог удовлетворить их любопытство, его самого отправили за решетку.

Вышинский не только был хорошо осведомлен об арестах, казнях и осуждении к длительным срокам заключения прокуроров и следователей, но и сам усиленно раскручивал молох репрессий в собственном ведомстве: лично или через своих заместителей давал санкции на их арест по первому же требованию работников НКВД, увольнял прокуроров, иногда сам предлагал чекистам «присмотреться» к той или иной «неблагонадежной личности». Этому имеется немало свидетельств. Конечно, далеко не в каждом деле осужденного прокурора виден отчетливый «след» главного законника страны, но незримая тень его обязательно присутствует.

В конце 1936 года на Украине была арестована большая группа прокурорских работников. По указанию Вышинского в феврале 1937 года туда выехали его помощники М. В. Острогорский и Л. Р. Шейнин. Вышинский поставил перед ними задачу «разрешить на месте ряд практических вопросов». Как показал потом на следствии Острогорский, в Киеве они столкнулись с «явно нездоровой обстановкой в Украинской прокуратуре». По его словам, «наличествовали паникерские настроения, растерянность, неуверенность в завтрашнем дне». Закончили свою работу в Киеве Острогорский и Шейнин тем, что собрали материалы, изобличающие как врагов ряд работников прокуратуры, «переброшенных» из Украины в другие местности страны. В частности, на прокурора Саратовской области Пригова, заместителя прокурора Московской области Торговца, работника Прокуратуры СССР Викторова. Материалы «розыска» были доложены Вышинскому. Вскоре все указанные Острогорским и Шейниным лица были арестованы, а первые двое — расстреляны.

Как реагировал Вышинский на предложения прокуроров обуздать нарушителей законности, убедительно рассказал в своих воспоминаниях, опубликованных в книге «Расправа. Прокурорские судьбы», бывший военный прокурор Михаил Михайлович Ишов.

В юности он участвовал в Гражданской войне и в составе 2-й стрелковой дивизии находился на Польском фронте. При форсировании реки Березины был ранен и контужен. После выздоровления служил в Днепропетровске, потом учился на рабфаке и в вузе. С 1928 года начал работать военным следователем в Ленинградском военном округе. Через два года его назначили военным прокурором в Северо-Кавказский край (в Ростов-на-Дону), а в 1935 году перевели в Калининскую область. В 1937 году Ишов некоторое время работал в Главной военной прокуратуре РККА, а затем был направлен в Новосибирск, где стал заместителем военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД Северо-Западного округа.

В то время приказом Вышинского на военную прокуратуру был возложен надзор за законностью в деятельности следственных органов не только в Красной Армии, но и в НКВД по так называемым контрреволюционным делам.

Ишов пытался по-настоящему отстаивать законность по делам, расследуемым органами НКВД, бороться с фальсификацией и подлогами, неоднократно информировал о беззакониях Прокуратуры СССР и РСФСР, а в июле 1938 года добился приема у Вышинского. С документами в руках он пытался доказать ему о создании органами НКВД «дутых» дел, о необоснованных арестах, незаконных методах ведения следствия, избиениях и пытках, а также издевательствах над подследственными. «Андрей Януарьевич, — обратился он к Вышинскому, — прошу вас ознакомиться с документами, которые неопровержимо свидетельствуют о создании фиктивных дел, об арестах и расстрелах невиновных, честных коммунистов и беспартийных».

Выслушав внимательно прокурора, Вышинский заявил: «Товарищ Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы, прокурор Ишов, утратили партийное и классовое чутье. Врагов народа гладить по голове мы не намерены. Ничего плохого нет в том, что мы врагам народа бьем морду. И не забывайте, что великий пролетарский писатель Максим Горький сказал: «Если враг не сдается, его уничтожают». Врагов народа жалеть не будем».

Далее Ишов пишет: «Долг коммуниста заставил меня доказывать Вышинскому порочность применяемых физических методов при допросах. Хотя я чувствовал, что мои доказательства ни к чему не приводят, все же продолжал настаивать на своем, на что-то надеясь. И вдруг я почувствовал леденящий душу холодок, который стоял в зрачках Вышинского и даже проступал сквозь стекла очков. Этот холодок был в лице, голосе, в обращении, он чувствовался даже в рукопожатии.

Когда я выходил от Вышинского, он, обращаясь к Розовскому (главный военный прокурор. — Авт.) сказал: «Ну что ж, нужно проверить изложенные здесь товарищем Ишовым материалы и принять меры, а поскольку у товарища Ишова в Сибири создались обостренные отношения с руководством НКВД, то переведите его на работу в аппарат Главной военной прокуратуры, а там будет видно».

«Не отношу себя к категории особо легковерных, — продолжал Ишов, — но в том, что Вышинский оказался чудовищным и к тому же коварным человеком, обманщиком, я убедился после отъезда из Москвы. Прошло немного дней, и я ясно увидел, что из всех «врагов народа» самый опасный тот, который прикинулся другом. У меня не было сомнения, что у самого Вышинского и вокруг него все дышало жестокостью и ложью».

Прибыв в Новосибирск, Ишов сдал дела, стал собираться к отъезду в Москву, и в это время был арестован. Санкцию на арест дал Вышинский. Ишова обвинили в участии в «правотроцкистской террористической организации», во время следствия подвергли изощренным пыткам и истязаниям, но так и не смогли сломить его волю. И хотя впоследствии абсурдное обвинение отпало, а его основной гонитель, начальник Новосибирского управления НКВД Мальцев сам попал в тюрьму, Ишов не был освобожден из-под стражи. Для него отыскалась другая статья. 17 сентября 1939 года он был приговорен Особым совещанием к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на пять лет (за антисоветскую агитацию, якобы проводимую им в тюрьме).

Так закончилось для М. М. Ишова «искание правды» у прокурора Вышинского.

При Вышинском на плаху попали многие советские прокуроры, как бывшие, уже оставившие свой пост и занимающиеся другой деятельностью, так и действующие, отправлявшиеся в тюрьмы прямо из своего прокурорского кабинета. Среди них были те, кто стоял у истоков органов прокуратуры, руководил прокуратурами Союза ССР, республик, краев и областей. Некоторые из них были близки к верховной власти, поэтому судьба их решалась конечно же не Вышинским, а самим «хозяином». Редко кто из прокуроров, попавших на плаху, сумел «оправдаться». Для подавляющего большинства все заканчивалось приговором, определявшим «высшую меру социальной защиты» — расстрелом, реже — длительным сроком заключения и только единицы были оправданы.

Расскажем о некоторых прокурорах, ставших жертвами «законности по Вышинскому».

Казнь первого Союзного прокурора

Первым и единственным прокурором Союза ССР, взошедшим на эшафот, был Иван Алексеевич Акулов. Важно также и то, что произошло сие событие при Вышинском, который был не только преемником Акулова, но и почти два года ходил в «боевых» заместителях первого прокурора СССР.

Акулов родился 12 апреля 1888 года в Петербурге в бедной трудовой семье. Учился в начальном училище, а позднее — в торговой школе, которую окончил с отличием в 1905 году. Трудиться стал с 16 лет. Двадцатилетним юношей Акулов впервые подвергается аресту — вместе с девятью товарищами он был задержан во время собрания представителей подрайонов Петербургского комитета РСДРП. После шестимесячного следствия, в сентябре 1908 года, С.-Петербургская судебная палата приговорила его по статье 126 Уголовного уложения (участие в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве общественного строя) к одному году заключения.

Выйдя из крепости, Акулов вновь встал на путь революционной борьбы. В 1913 году за принадлежность к революционной партии его в административном порядке высылают в Самарскую губернию. Здесь он нелегально активно сотрудничает с местным партийным комитетом. Через два года ему удалось перебраться поближе к столице.

После Октябрьской революции Акулов в течение ряда лет находится на ответственной партийной, военной и профсоюзной работе. В ноябре 1917 года его направляют на Урал, где он становится сначала секретарем Екатеринбургского комитета РСДРП(б), а затем — Уральского областного комитета партии. Во время мятежа белочехов его назначают комиссаром снабжения фронта. Вскоре после этого в тяжелых условиях Гражданской войны партия перебрасывает Акулова с одной должности на другую, причем он всегда оказывается в самых «горячих» точках.

В 1920 году И. А. Акулов был избран секретарем Киргизского, в 1921 году — Крымского обкомов партии, в 1927—1929 годах возглавил Всеукраинский совет профсоюзов, а затем стал секретарем ВЦСПС. В 1930—1931 годах — он заместитель народного комиссара рабоче-крестьянской инспекции СССР и член Президиума ЦКК. В 1931 году партия направила его в органы государственного политического управления первым заместителем председателя ОГПУ. В 1933 году Иван Алексеевич Акулов стал прокурором Союза ССР.

...В мае 1937 года органами НКВД СССР была арестована группа крупных советских военачальников: М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич, А. И. Корк и другие. В их числе оказался и давнишний приятель Акулова И. Э. Якир. С ним он поддерживал связь еще со времен Гражданской войны. В конце 20-х годов они два года жили по соседству в Киеве. 11 июня 1937 года Специальное присутствие Верховного суда СССР приговорило всех участников так называемого «военного заговора» к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение без промедления. После этого начались повальные аресты в армии.

Обстановка в высших эшелонах власти становилась все более гнетущей в ожидании, кто окажется следующей жертвой, кто попадет в ежовские застенки. Акулов до самых последних дней, несмотря даже на освобождение от должности, не верил, что его могут арестовать. Его жена Н. И. Шапиро впоследствии писала: «В последние дни этот спокойный уравновешенный человек дошел до такой степени морального изнеможения, что не в состоянии был написать письмо в ЦК. Для него было все случившееся с ним непонятно, и неоднократно срывался вопрос «кому это нужно» и «за что?» Он также говорил: «О чем просить, если я не знаю, в чем я виноват».

А в это время в НКВД СССР на него уже собирали компрометирующие материалы. Многие из них так или иначе были связаны с именем одного из «заговорщиков» — Якира. В июне 1937 года в очередном доносе сообщалось, что некий «источник», дежуривший около зала заседаний ЦИК СССР, слышал в январе — феврале 1936 года, как Акулов по телефону сказал, что к нему должен зайти Якир, просил хорошо его встретить, предоставить комнату, чтобы он отдохнул, а вечером обещал прислать билет в театр. В другом донесении сообщалось, что Акулов не верил тому, что Якир враг народа, так как с ним у него была «тесная дружба».

Уже после ареста Акулова (в августе 1937 года) на закрытом партийном собрании секретариатов ЦИК и ВЦИК всплыли и другие «факты», о которых также было донесено в НКВД. В частности, сообщалось, что в кабинете Акулова «все время висел большой портрет Якира», что он «всячески выгораживал», звоня по вертушке в НКВД, и добился-таки освобождения из-под стражи арестованного органами внутренних дел своего шофера Захарова (он был также шофером у Каменева), что некий букинист Шишков находился с ним в «явочных тайнах», распространяя какую-то литературу. (Акулов любил читать. При обыске у него были опечатаны четыре огромных шкафа с книгами.)

Ордер за № 3541 на арест Акулова и обыск был выдан заместителем наркома внутренних дел 23 июля 1937 года. Безусловно, об этом знал Вышинский. В тот же день Иван Алексеевич был задержан на своей даче в селе Покровское Красногорского района. Четверо сотрудников госбезопасности в присутствии сторожа обыскали дачу. Затем они же произвели обыск в московской квартире Акулова по Троицкой улице, дом 10, особняк ЦИК СССР. При обыске были изъяты несколько револьверов и охотничьих ружей, личная и служебная переписка. Среди изъятых вещей оказались книги Б. Савинкова «Воспоминания террориста» и «Конь белый».

25 июля 1937 года И. А. Акулов собственноручно заполнил так называемую «анкету арестованного», в которой сообщил свои основные биографические данные. В то время на его иждивении находилась жена Надежда Исааковна Шапиро, трехмесячная дочь Елена, девятилетний сын Гавриил (Ганя, как звал его отец), ученик второго класса, и мать Мария Ивановна, 74 лет. С ним проживали также сестры: Анна Алексеевна и Мария Алексеевна.

Акулов был помещен в Лефортовскую тюрьму. Его делом занимались сотрудники госбезопасности А. А. Краев и Л. С. Альтман.

Первоначально его допрашивал Краев. Протокол не составлялся. 4 августа Иван Алексеевич в собственноручном заявлении на имя следователя Альтмана написал: «Вчера на допросе у следователя Краева я дал частичные показания (устно) о своем участии в троцкистской организации и подготовке антисоветского вооруженного переворота в стране. Эти мои показания были еще далеко не полными, но по существу полностью правдивыми. Сегодня я снова сдвурушничал и вместо того, чтобы продолжить показания о своей предательской деятельности, я заявил, что участником троцкистской организации не являлся... Утверждаю, что правде соответствует следующее: я, Акулов, являлся участником антисоветской троцкистской организации и подготовки антисоветского вооруженного переворота...»

Судя по этому заявлению, Акулов более десяти дней держался стойко и не давал каких-либо признательных показаний. Однако затем все же был сломлен. Видимо, следователи искусно использовали то обстоятельство, что у Акулова оставались жена с двумя малолетними детьми и престарелая мать. Возможно, на него воздействовали и физически. На фотографии Акулова, снятой в тюрьме, один глаз у него почему-то закрыт. Вероятно, заплыл.

Не исключено, что и после написания признательного заявления Акулов продолжал упорствовать, так как первое развернутое его показание, отпечатанное на машинке на 27 листах, датировано только 17 августа 1937 года. В нем он признавался, что является «скрытым троцкистом», участвовал в заговорщической деятельности Якира, Пятакова, Бухарина и других лиц.

После этого допрос продолжился более чем через месяц — 21 сентября 1937 года. Характерно, что протокол допроса состоит только из анкетных данных. Показания не записаны. Это дает основание полагать, что Акулов вновь стал все отрицать. В анкете зафиксирована заслушивающая внимания деталь. В графе: «Какие имеет награды при советской власти», отмечено: «Не имеет». Действительно, заслуженный революционер, занимавший на протяжении 20 лет высокие посты в партии и государстве, не был отмечен ни одной правительственной наградой.

15 октября 1937 года Акулову было предъявлено обвинение по статьям 58-2, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. Его вновь допрашивали. Протокол на 9 машинописных листах с признательными показаниями хранится в деле.

Закончив расследование, Краев 25 октября 1937 года составил стандартное по тем временам обвинительное заключение (на 3-х листах), которое утвердил заместитель прокурора СССР Рогинский. Он же участвовал 28 октября и в распорядительном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, которое вел Ульрих. Было принято решение заслушать дело на закрытом заседании без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, то есть по максимально упрощенной схеме.

Судебное заседание открылось 29 октября 1937 года в 11 часов 15 минут. Председательствовал на нем Ульрих. Иван Алексеевич сразу же заявил, что виновным себя не признает и показания, данные им на предварительном следствии, отрицает. Он добавил, что был лишь дружен с Якиром, но не считал его троцкистом. Тогда огласили его заявление на имя следователя Альтмана. Акулов, отрицая все свои «признательные» показания, объяснил, что «дал их в состоянии потери воли». В своем последнем слове он заявил, что троцкистом никогда не был, всегда боролся с ними и тем более не мог быть вредителем, террористом и изменником родины. О решении своей судьбы он ответил так: «Воля партии и суда».

Совещание суда было коротким. Приговор — расстрел с конфискацией имущества судьи вынесли за несколько минут. Все заседание продолжалось полчаса.

В приговоре отмечалось, что Акулов, являясь с 1927 года кадровым троцкистом, вел с того времени подрывную контрреволюционную работу против ВКП(б) и Советского правительства. По прямой директиве троцкистского центра, полученной от Пятакова, Акулов проводил вредительскую работу на шахтах Донбасса. В 1933 году был привлечен Якиром в антисоветский военно-фашистский заговор РККА. В 1935 году вошел в руководящий центр этого заговора и через Бухарина осуществлял связь с центром правых.

Так же, как и во всех приговорах Военной коллегии тех лет, в деле нет ни одного доказательства в подтверждение этих обвинений!

Приговор был приведен в исполнение 30 октября 1937 года. При этом присутствовали заместитель прокурора союза Рогинский и заместитель наркома внутренних дел Фриновский.

После ареста И. А. Акулова его жену Надежду Исааковну Шапиро с малолетними детьми выселили из особняка ЦИК СССР. Затем еще раз переселили, и они поздней осенью оказались в холодном бараке из дранки. Н. И. Шапиро было тогда 30 лет.

На следующий день после расстрела Акулова, 31 октября 1937 года, на его тени было заведено довольно странное следственное дело. В нем оказалось только два постановления (о завершении дела и направлении его на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР) и краткая справка о наличии у Н. И. Шапиро малолетних детей.

21 ноября 1937 года Особое совещание постановило: Н. И. Шапиро как члена семьи изменника родины заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет. После ареста Надежду Исааковну ни разу не допрашивали, никуда не вызывали и даже постановление Особого совещания зачитали в коридоре.

Н. И. Шапиро была направлена в Темниковский лагерь («Темлаг») НКВД в Мордовской АССР. После отбытия срока наказания, в ноябре 1945 года, ее однако не освободили, а задержали в лагере по так называемому «вольному найму» до особого распоряжения. В это время она работала статистиком при санчасти. 29 июля 1946 года все материалы в отношении нее вновь были направлены на рассмотрение Особого совещания, которое 16 декабря определило ей еще 5 лет ссылки как «социально-опасному элементу» (при этом срок исчислялся не со времени отбытия первого наказания, а со дня вынесения постановления). Она была отправлена «этапным порядком» в Тюкалинский район Омской области. Жалобы ее с просьбой пересмотреть дело остались без удовлетворения, хотя в них она указывала, что имеет несовершеннолетних детей и престарелую мать.

За жену Акулова пробовала хлопотать солистка балета Театра оперы и балета имени С. М. Кирова, лауреат Сталинских премий, заслуженная артистка РСФСР Н. Дудинская. В декабре 1947 года она обратилась с письмом на имя И. В. Сталина — но все было напрасно.

Отбыв ссылку, Надежда Исааковна проживала вместе с сыном Гавриилом в поселке Актау Карагандинской области, куда он был выслан в 1949 году. А 22 июня 1954 года она обратилась с большим письмом к Председателю Совета Министров Г. М. Маленкову, в котором подробно рассказала о всех своих злоключениях. Она просила реабилитировать своего мужа Ивана Алексеевича Акулова. Она писала: «Пусть его уже нет в живых, но пусть память о нем, если я права, будет для знавших его светлой».

Делом Н. И. Шапиро по поручению Генерального прокурора СССР занялся в Следственном управлении КГБ СССР майор Будников. Он быстро подготовил заключение о необходимости прекратить дело за отсутствием состава преступления. Генеральный прокурор СССР внес протест в Военную коллегию Верховного суда СССР, которая 25 сентября 1954 года отменила постановления Особого совещания от 21 ноября 1937 года и 16 декабря 1946 года как необоснованные.

Вскоре было пересмотрено и дело И. А. Акулова. 25 ноября 1954 года военный прокурор Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Аракчеев составил заключение о том, что приговор в отношении И. А. Акулова подлежит отмене, а дело — прекращению. При изучении также дел Бухарина, Пятакова, Якира, Тухачевского выяснилось, что однако ни в одном из них Акулов, как участник антисоветских организаций даже не упоминался. От своих же «признательных» показаний он отказался еще на суде. В материалах проверки имеются документы, подтверждающие применение к Акулову незаконных методов ведения следствия. Бывшие следователи НКВД, занимавшиеся его делом, Краев и Альтман еще в 1939 году были осуждены «за вредительскую деятельность в следственной работе».

С заключением согласился заместитель главного военного прокурора Терехов, а 9 декабря его утвердил Генеральный прокурор Руденко.

Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта юстиции Чепцова 18 декабря 1954 года отменила приговор в отношении И. А. Акулова, и прекратила дело «за отсутствием состава преступления».

В середине 50-х годов семья И. А. Акулова вернулась в Москву. Его жене была установлена персональная пенсия союзного значения.

Поверженный соперник

Наверное, с огромным удовлетворением А. Я. Вышинский воспринял весть о нависшей угрозе над его основным соперником в юридической среде — Николаем Васильевичем Крыленко. Родился Николай Васильевич 2 мая 1885 года в глухой деревушке Бехтеево Сычевского уезда Смоленской губернии в семье политического ссыльного. В 10-летнем возрасте поступил в люблинскую классическую гимназию, которую окончил в 1903 году. В 18 лет стал студентом историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, где вступил в так называемую «центральную» студенческую подпольную революционную организацию. С этого времени начинается его революционная борьба, особенно активизировавшаяся после первого соприкосновения с рабочей средой.

Бурная деятельность молодого революционера не раз прерывалась арестами. В декабре 1907 года Крыленко был выслан из Петербурга в «порядке охраны» в Люблин, где пробыл до осени 1908 года. В этот сложный для него жизненный период Николай Васильевич серьезно переосмысливает свои взгляды, пишет книгу «В поисках ортодоксии», в которой теоретически порывает с официальной социал-демократией. Он временно отошел от партийной работы и активной революционной деятельности, хотя и продолжал участвовать в нелегальном студенческом движении. Весной 1909 года, несмотря на полулегальное положение, ему удалось окончить университет и получить диплом. В июне Крыленко подал прошение ректору о зачислении его на юридический факультет университета и в сентябре снова становится студентом.

В декабре 1913 года по доносу провокатора Малиновского Крыленко в очередной раз был арестован. После освобождения в марте 1914 года его выслали в административном порядке на два года с запрещением жить в обеих столицах. Николай Васильевич обосновался в Харькове, где, не прерывая своей подпольной деятельности, сдал государственные экзамены на юридическом факультете местного университета, получив таким образом высшее юридическое образование.

В мае 1917 года Крыленко, служивший в то время в царской армии, делегируется на съезд фронтовиков, проходивший в Петрограде, а затем на I Всероссийском съезде Советов был избран в состав первого Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.

В сентябре — октябре 1917 года большевики во главе с В. И. Лениным стали усиленно готовиться к вооруженному захвату власти. 12 октября 1917 года создается Военно-революционный комитет при Петроградском Совете. В него вошли Н. И. Подвойский, В. А. Антонов-Овсеенко, Н. В. Крыленко и другие лидеры большевистской партии. Через несколько дней Николай Васильевич выступил на расширенном заседании ЦК партии, где от лица Военно-революционного комитета заверил, что «настроение в полках поголовно» в пользу большевиков и что партия должна взять на себя «инициативу восстания».

Последние дни перед Октябрьским переворотом Крыленко проводил в бесконечных митингах и собраниях, на которых выступал по нескольку раз в день. Измотанный до предела, он тем не менее держался бодро, был энергичен и инициативен. В день восстания, 25 октября (7 ноября) 1917 года, ему было поручено руководство броневым дивизионом, который, по выражению американского писателя Джона Рида, «держал в руках ключ к положению».

На открывшемся II Всероссийском съезде Советов Николай Васильевич был избран в первое Советское правительство как член комитета по военным и морским делам (совместно с В. А. Антоновым-Овсеенко и П. Е. Дыбенко), затем назначен Главнокомандующим революционной армии. После Гражданской войны Крыленко работал в революционном трибунале, Наркомюсте РСФСР, был прокурором республики и, наконец, — народным комиссаром юстиции СССР.

Первая серьезная теоретическая «сшибка» произошла у Крыленко с прокурором СССР Вышинским на страницах журнала «Советская юстиция» в 1935 году. Вышинский выступил в Институте советского строительства и права с докладом на тему: «Речь т. Сталина 4 мая и задачи органов юстиции» (в ней вождь говорил о кадрах). В докладе Прокурор Союза сделал ряд резких выпадов против теоретических изысканий Крыленко. Последний не остался в долгу и написал, что «не может оставить без ответа выступление т. Вышинского, хотя и не видит ни особенной необходимости, ни особенной логики в связывании этих вопросов (т. е. своих с ним разногласий. — Авт.) с выступлением т. Сталина о кадрах». (Доклад Вышинского и ответ Крыленко были напечатаны в № 18 журнала «Советская юстиция»).

В этом журнале (№ 33) Вышинский напечатал «Ответ на ответ», в котором писал, что его доклад, посвященный речи Сталина 4 мая, вызвал со стороны Крыленко «сердитый ответ». Конечно, Вышинский не преминул подчеркнуть, что вначале хочет ответить на вопрос, «имеющий громадное принципиальное значение», хотя непосредственно не относящийся к их спору. «Это вопрос о том, что затронутые в моем докладе принципиальные вопросы нашей уголовной политики, как это утверждает т. Крыленко, не следует связывать с исторической речью т. Сталина 4 мая». И далее в том же духе. Здесь Вышинский явно передергивает факты, так как Крыленко писал, что не следует связывать с речью И. В. Сталина его теоретические разногласия с Вышинским, а не задачи уголовной политики.

В том же номере журнала напечатана статья Крыленко «Точки над «и», в которой он убедительно разъяснил, что Вышинский все поставил с ног на голову и что его аргументация носит искусственный характер, а возводимые им обвинения нелепы.

Пока в этом споре последнее слово осталось за Н. В. Крыленко. Но ненадолго. Вскоре доклад Вышинского вышел массовым тиражом, а спустя некоторое время прокурор СССР уже будет в официальном циркуляре предупреждать своих подчиненных, что в брошюре Крыленко «Сталинская Конституция в вопросах и ответах» имеется неправильное толкование статьи 128. Копию этой директивы Вышинский предусмотрительно направил в секретариат И. В. Сталина. Пройдет еще немного времени, и в речах Вышинского зазвучит презрительная кличка «крыленки».

В январе 1938 года, когда первая сессия Верховного Совета Союза, избранного в соответствии с Конституцией СССР 1936 года, сформировала новое Правительство СССР, должности в нем для Крыленко уже не нашлось. Ему было уготовано иное место.

Справка на арест Крыленко была составлена в НКВД еще 15 декабря 1937 года. Однако ход ей был дан только спустя полтора месяца. В ней отмечалось, что Крыленко «является активным участником антисоветской организации правых и организованно был связан с Бухариным, Томским и Углановым. С целью расширения антисоветской деятельности правых насаждал контрреволюционные кадры правых в наркомате. Лично выступал в защиту участников организации и проталкивал буржуазные теории в своей практической работе».

В справке Крыленко назывался одним из руководителей троцкистской группы, занимающейся вредительской деятельностью и считавшей необходимым захват власти правыми, которые якобы являются истинными борцами за интересы трудящихся.

31 января 1938 года нарком внутренних дел Ежов начертал на этой справке лаконичную резолюцию: «Арестовать». В тот же день его заместитель Фриновский подписал ордер № 337 на арест Н. В. Крыленко и на обыск у него. В ночь на 1 февраля 1938 года Николай Васильевич был арестован в своей квартире в доме № 25 по Новинскому бульвару.

Следствием по делу Н. В. Крыленко занимался сотрудник госбезопасности Л. В. Коган. Он и произвел первый допрос бывшего наркома. Однако «признательные» показания Николая Васильевича появились в его деле только 3 февраля 1938 года. Причем они даже не были оформлены официальным протоколом. Это было заявление Крыленко, адресованное наркому внутренних дел Н. И. Ежову и написанное на разрозненных листках бумаги. В нем он писал: «Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года являюсь участником антисоветской организации правых. С этого же года начинается моя борьба с партией и ее руководством. Антипартийные шатания я проявил еще в 1923 году по вопросу внутрипартийной демократии. Если в этот период я из своих взглядов никаких организационных выводов не сделал, то внутреннее недовольство положением в партии не изжилось. Организационной связи с троцкистами я тогда не имел, организационной борьбы с партией не вел, но оставался человеком оппозиционно настроенным на протяжении ряда лет...»

Крыленко признавал, что центром правых через Бухарина перед ним была поставлена задача организовать подрывную работу в органах юстиции, чтобы «вредительской практикой судебных и прокурорских органов расшатывать диктатуру пролетариата». По его словам, вредительскую работу в области юстиции он проводил по трем направлениям: «а) на теоретическом правовом фронте, б) по развалу работы органов суда и прокуратуры, в) по разложению кадров в периферийных судебных органах».

Первый протокол допроса Н. В. Крыленко был оформлен лишь спустя два месяца — 3 апреля 1938 года. Он был отпечатан на машинке на 26 листах. И хотя после этого Николая Васильевича неоднократно вызывали к следователю, второй протокол допроса (машинописный текст которого составил 30 листов) датирован 28 июля 1938 года.

Примерно за 10 дней до окончания следствия его делом стал заниматься сотрудник госбезопасности Я. А. Аронсон. Он заканчивал дело сверхсрочно, видимо таково было указание начальства. Перед началом допроса Аронсон предъявил Крыленко обвинение в том, что он «является активным участником к[онтр] р[еволюционной] организации правых и проводил на протяжении ряда лет вредительскую деятельность», то есть по статьям 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. В тот же день, 28 июля 1938 года, следователь провел очную ставку Н. В. Крыленко с одним из обвиняемых по другому делу (этого протокола в деле Крыленко нет) и составил обвинительное заключение, которое утвердил заместитель прокурора Рогинский. (Не исключено, что обвинительное заключение было составлено даже на день раньше, так как Рогинский поставил на нем дату: «27 июля 1938 года».)

Судебное заседание Военной коллегии Верховного суда открылось 29 июля 1938 в 13 часов 20 минут. На вопрос председательствующего Крыленко ответил, что виновным себя признает и показания, данные им на предварительном следствии, подтверждает. Он пояснил, что в 1936 году у него был разговор с Бухариным, во время которого затрагивались вопросы террористического порядка. Бухарин его информировал о террористической деятельности правых и спрашивал его и Пашуканиса, что они делают в этом направлении. Он Бухарину ответил, что пока конкретно им ничего не сделано, но если понадобится, то будет «работать» в этом направлении.

Больше Н. В. Крыленко никаких вопросов не задавали, а сразу же предоставили последнее слова. Он сказал, что имеет 25 лет революционной работы и только 8 лет антисоветской деятельности и на этом сопоставлении суд своим решением даст соответствующий ответ.

И суд действительно не замедлил с ответом. Прошло несколько минут, и Ульрих объявил приговор: высшая мера наказания — расстрел, с конфискацией имущества. Заседание суда продолжалось всего 20 минут. В тот же день приговор был приведен в исполнение.

...14 октября 1954 года в ЦК КПСС обратилась с заявлением З. А. Железняк, в котором просила реабилитировать ее мужа Н. В. Крыленко. По поручению Генерального прокурора Руденко дело по обвинению Н. В. Крыленко проверила Главная военная прокуратура. Военный прокурор подполковник юстиции Васильев, тщательно изучив все материалы и допросив ряд свидетелей, составил 25 апреля 1955 года мотивированное заключение, которое 9 августа было утверждено Р. А. Руденко.

Военная коллегия Верховного суда СССР 10 октября 1955 года отменила приговор в отношении Н. В. Крыленко и дело прекратила за отсутствием в его действиях состава преступления.

Осуждены в один день

Они были осуждены в один день — известный революционер, бывший дипломат и прокурор республики Владимир Александрович Антонов-Овсеенко и его жена Софья Ивановна.

В. А. Антонов-Овсеенко родился 9 (22) марта 1883 года в Чернигове в семье потомственного дворянина. В 1900 году был зачислен в Николаевское военно-инженерное училище в Петербурге. Однако к этому времени, возмужав и повзрослев, он заметно охладел к военной карьере. Уже через месяц после поступления в училище Антонов-Овсеенко попадает под арест на 11 дней за отказ от присяги «на верность царю и отечеству».

С 1901 года Антонов-Овсеенко проживал в Варшаве, где впервые соприкоснулся с деятельностью социал-демократов — вошел в студенческий кружок. Весной 1902 года он покинул родительский дом и начал самостоятельную жизнь, а осенью того же года стал слушателем Петербургского юнкерского пехотного училища. Здесь он довольно прочно ступил на путь революционной борьбы: поддерживал связь с социал-революционерами, от которых получал нелегальную литературу, вел агитацию среди юнкеров. После производства в офицеры В. А. Антонов-Овсеенко начал службу в 40 пехотном Колыванском полку, который тогда стоял в Варшаве. Там он создал одну из первых в царской армии военно-революционных организаций. С этого времени началась его бурная революционная деятельность, сопровождающаяся арестами, побегами, конспирацией, вынужденной эмиграцией.

Октябрьская революция — одна из ярчайших страниц биографии Антонова-Овсеенко. Именно ему совместно с Н. И. Подвойским и Г. И. Чудновским было поручено захватить Зимний дворец и арестовать Временное правительство.

На II Всероссийском съезде Советов В. А. Антонов-Овсеенко совместно с прапорщиком Н. В. Крыленко и матросом (председателем Центробалта) П. Е. Дыбенко был введен в Совнарком членом коллегии Народного Комиссариата по военным и морским делам и одновременно назначен командующим Петроградским военным округом. Однако уже 6 декабря его направляют командовать армией на Украину, где красноармейцы вели ожесточенную борьбу с войсками атамана Каледина и Центральной рады.

В последующем Антонов-Овсеенко почти беспрерывно перебрасывается с одной должности на другую: он был заместителем председателя Главкомтруда, членом коллегий Наркомтруда и Наркомата внутренних дел, заместителем председателя малого Совнаркома, уполномоченным ВЦИК по Пермской губернии (председателем Совета губкома и губполитпросвета), уполномоченным ВЦИК по ликвидации бандитизма.

В октябре 1922 года он стал начальником Политуправления РККА и членом Реввоенсовета Республики, а в 1924 году был переведен в систему Народного комиссариата иностранных дел. С этого времени он более 10 лет выполняет ответственные дипломатические поручения в Чехословакии, Литве и Польше. В 1934 году Антонов-Овсеенко был назначен прокурором республики и оставался в этой должности более двух лет. Затем с дипломатической миссией находился в Барселоне.

Именно в этот период в ЦК ВКП(б) стали появляться материалы, серьезно компрометирующие его. Через некоторое время он был отозван из сражающейся Испании в Москву, а 15 сентября 1937 года назначен народным комиссаром юстиции РСФСР.

Владимир Александрович проживал в то время вместе с женой Софьей Ивановной и пятнадцатилетней падчерицей Валентиной на Новинском бульваре, в так называемом «втором доме Совнаркома».

В конце сентября 1937 года Софья Ивановна уехала в Сухуми на лечение. В письмах мужа к ней иногда явственно звучали тревожные нотки. 10 октября 1937 года (за день до ареста) Антонов-Овсеенко писал: «...Чувствую напряженность борьбы».

В. А. Антонов-Овсеенко был арестован в ночь с 11 на 12 октября 1937 года. Ордер на арест за № А-116 был подписан заместителем наркома внутренних дел Фриновским. Сразу же были произведены обыски в его квартире, в служебном кабинете и на даче, в поселке Николина гора. Владимир Александрович был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД, а уже 13 октября 1937 года переведен в Лефортовскую тюрьму, где находился до 17 ноября. Затем его перевели в Бутырскую тюрьму. Там он содержался до 8 февраля 1938 года, после чего вновь помещен в Лефортово.

Здесь Владимира Александровича вызывали на допросы не менее 15 раз, причем, как правило, по ночам. 14, 15 и 17 октября его допрашивали по два раза. Наиболее продолжительным по времени был первый ночной допрос 13 октября — 7 часов. Занимались им, в основном работники госбезопасности И. И. Ильицкий и И. И. Шнейдерман.

Несмотря ни на что, Владимир Александрович держался исключительно твердо и мужественно. Интенсивные допросы в Лефортовской тюрьме привели лишь к тому, что он написал одно письмо на имя наркома внутренних дел Н. И. Ежова (от 14 октября) с признанием своей вины и дал показание в ноябре 1937 года (в протоколе дата не указана).

Можно с уверенностью предположить, что после вырванного признания Антонов-Овсеенко вновь отказался от своих показаний и стал все отрицать. Лишь этим можно объяснить тот факт, что несмотря на неоднократные вызовы к следователю протоколы допросов не составлялись. В них просто нечего было писать. Потом следователи все-таки «вернули» его к признательным показаниям, но только до суда.

Обвинительное заключение по делу В. А. Антонова-Овсеенко было составлено работником госбезопасности Ильицким и утверждено 5 февраля 1938 года заместителем прокурора СССР Рогинским. Он обвинялся в том, что еще в 1923 году, работая начальником ПУРа, совместно с Л. Д. Троцким разрабатывал план вооруженного выступления против Советской власти, а затем, занимая должность полпреда в Чехословакии, Литве и Польше, вел «троцкистскую деятельность в пользу польской и германской военных разведок». Не забыт был и испанский период службы. В обвинительном заключении указывалось, что Антонов-Овсеенко вошел в организационную связь с германским генеральным консулом и фактически руководил троцкистской организацией в Барселоне в «борьбе против Испанской республики».

В. А. Антонов-Овсеенко был предан суду Военной коллегии Верховного суда СССР по статьям 58-1а, 58-6, 59-8 и 58-11 УК РСФСР.

Ордер № А-117 на арест жены В. А. Антонова-Овсеенко Софьи Ивановны был выдан 12 октября 1937 года. На следующий день в Абхазию, где она тогда отдыхала, полетела шифрованная телеграмма, а 14 октября она уже была арестована в доме отдыха Синоп в Сухуми и этапирована в Москву.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.