«Всемерное ускорение научно-технического прогресса»

«Всемерное ускорение научно-технического прогресса»

Об ускорении научно-технического прогресса, об инновациях в сегодняшней России не говорит только ленивый. «Правильные» речи и наставления руководителей страны на эту тему звучат почти каждый день. Проводятся конференции и «круглые столы», Выдвигаются многочисленные программы и предложения. А реальных сдвигов как не было, так и нет. Зато они были в сталинский период, когда реально действовал механизм хозяйственного роста на основе высоких темпов научно-технического прогресса. Именно советское социалистическое государство первым стало активно и широко поддерживать науку и образование, инженерно-конструкторскую и изобретательскую деятельность, возведенные в ранг общенациональных приоритетов. К середине 50-х годов в СССР было наибольшее количество ученых-специалистов в разных областях, а также научных школ, благодаря чему были сделаны выдающиеся открытия мирового значения. В стране, экономический потенциал которой составлял всего 30 процентов от уровня Соединенных Штатов, работало более половины всех инженеров мира и более половины всех геологов. В соответствии с этим и выстраивалась вся система оплаты труда, материального и морального стимулирования, разрушенная потом Хрущевым в послесталинский период.

В послевоенное время, несмотря на все трудности, связанные с восстановлением народного хозяйства, были приняты эффективные меры по укреплению престижа ученых и преподавателей вузов. В нищей, разрушенной войной стране, где не хватало средств на элементарные хозяйственные нужды, были резко повышены зарплаты научно-преподавательского состава: ректоров вузов с 2,5 тыс. до 8 тыс. рублей, профессоров, докторов наук — с 2 до 5 тыс. рублей, доцентов, кандидатов наук — с 1200 до 3200 рублей.

Согласно официальной статистике, самой высокооплачиваемой категорией в стране были ученые и преподаватели высокой квалификации, а также конструкторы новой техники. В этом плане весьма показательны сравнения оплаты труда в разных сферах, в том числе и управленческой деятельности. Академики и профессора университетов зарабатывали более 10 000 рублей, оклад союзного министра не превышал 5000 рублей, квалифицированный рабочий получал 1600–1800 рублей, секретарь райкома — 1500 рублей. Хрущев, с недоверием и предубеждением относившийся к науке, как-то раздраженно заметил, что самым богатым человеком в стране был президент Академии наук. Он получал намного больше как Первого секретаря ЦК КПСС, так и Председателя Совета Министров, и такой порядок был заведен еще при Сталине.

Сознательно поддерживавшийся в стране культ знаний, поощрение творческой деятельности, и прежде всего в научно-технической сфере, имели под собой надежную материальную основу, нацеливая молодежь еще со школьной скамьи на высокие ориентиры, на постоянное повышение своего уровня образования и квалификации, на рационализаторский и конструкторский труд.

Массовая печать, радио, следуя установкам партийного руководства, постоянно поддерживали культ знаний, интерес к деятельности ученых, инженеров и конструкторов, огромными тиражами и по доступным даже для малоимущих ценам издавалась научно-популярная литература, периодические журналы научного профиля шли нарасхват. В школах и техникумах работали кружки научно-технического творчества, университеты и институты имели прочные связи с научными учреждениями и учеными, поступавшие в вузы сразу же окунались в атмосферу научного творчества и имели все возможности уйти в науку или заняться преподавательской деятельностью при наличии соответствующих способностей и желания.

Вот типичная выдержка из статьи в «Комсомольской правде», довольно точно передающая атмосферу того времени: «Социалистический строй открыл перед юношами и девушками огромные перспективы. Учись, мечтай, твори, дерзай! Большевистская партия во главе с нашим испытанным вождем И.В. Сталиным делают все, чтобы молодежь, творческая молодежь чувствовала себя уверенно и знала, что ее стремление к новому, неизведанному, к новым достижениям в науке, к штурму небес, всегда получит поддержку партии и правительства. «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым». Эти слова лучшего поэта нашего времени В.В. Маяковского должны стать путеводной звездой всей нашей молодежи».

* * *

Советский Союз в те годы действительно был «страной мечтателей, страной ученых», страной, нацеленной на великие творческие свершения и устремленной в будущее.

Автору этих строк довелось обсуждать затронутую тему с видным советским ученым-физиком академиком В.В. Струминским. Владимир Васильевич буквально ворвался в большую науку в конце 30-х годов, когда ему, совсем еще молодому ученому, удалось сделать ряд открытий, которые способствовали решению проблемы флаттерa — разрушения корпусов самолетов после достижения ими определенной скорости. Струминский был не только выдающимся ученым — те, кому знакомы направления, над которыми он работал, подтвердят это — но и гражданином, патриотом своей страны, что, кстати, в научных кругах встречается не очень-то часто. В годы перестройки Струминский, быстро раскусивший двурушническую природу Горбачева, пытался противостоять начавшемуся развалу науки; его выводила из себя бешеная кампания нападок на Сталина, развернутая в то время.

«Мы сбились с темпа и потеряли ориентиры именно при Хрущеве, — рассказывал мне Стуминский. — Сталин в отличие от него понимал огромное значение науки, в первую очередь фундаментальной, ее огромной роли в техническом прогрессе страны. Он умел смотреть вперед, поддерживая перспективные направления, и у него было какое-то природное чутье на новое, что могло принести огромную пользу не только нашей стране, но и всему человечеству. Нам, молодым ученым, стремившихся к фундаментальным открытиям, которые могли мы существенно улучшить и изменить жизнь, партийные руководители, соратники Сталина всячески помогали и не требовали немедленных результатов, понимая, что такое понукание может только навредить. Настоящим ученым, людям смелым, с широким подходом и умением смотреть вперед в сталинские времена жилось легко.

Моему близкому другу, известному академику с мировым именем, предложили остаться во Франции, куда он поехал в конце 30-х годов в научную командировку. Сулили работу на крупной коммерческой фирме, большие деньги, разные материальные блага, «свободу», «независимость» и так далее…

Знаете, что он ответил своим вербовщикам? «Да я подохну от скуки на вашей фирме. Посвятить свою жизнь тому, чтобы ее владелец купил себе еще одну виллу…

Мелко и противно. В Советском Союзе я работаю над проблемами, которые через два десятилетия будут определять судьбы всего мира. У вашего «свободного» государства, как я тут выяснил, нет денег, чтобы этим заниматься. Не хочу размениваться на эти мелочи, жизнь-то одна».

Вот с каким мы настроением жили, и это настроение нам давал социализм. Подчеркиваю, сталинский, а не хрущевский социализм, который действительно ударился в мелочевку и который не считался с творческими устремлениями талантливой молодежи».

Сам Струминский работал над одной из таких фундаментальных проблем — созданием водородного двигателя. В первую очередь, правда, его планировалось применить в военной авиации и ракетостроении, но создание такого двигателя могло бы кардинальным образом повлиять и на решение глобальных энергетических и экологических проблем. Тем более, что параллельно разрабатывалась возможность использования этого двигателя в автомобилестроении.

По Москве, рассказывал академик, в начале 50-х годов уже бегал автомобиль с водородным двигателем. Правда, он был слишком дорогим, громоздким и опасным, поэтому испытывали его ночью на отдаленных пустырях. Но работа шла довольно быстро, и Владимир Васильевич был уверен в успехе.

Водородный двигатель вошел в долгосрочный план фундаментальных научных исследований и разработок, утвержденный в начале 50-х годов руководством страны во главе со Сталиным. «Реализация плана, — говорил академик, — оставила бы далеко позади нас все развитые страны, в том числе и США. Сталин заглядывал на десятилетия вперед, ставя перед советской наукой цели, казавшиеся в тот период просто фантастическими. Конечно, достигнуть всех поставленных целей вряд ли бы удалось — наука есть наука, заранее предугадать результаты исследований, тем более фундаментальных, почти невозможно. Но даже частичное выполнение плана выводило нашу страну на самые передовые научно-технические позиции в мире и, главное, открывало возможности совершенно нового подхода к решению стоявших перед страной экономических и социальных проблем».

В середине 50-х годов Хрущев, однако, под предлогом экономии расходов и отказа от «завиральных», по его словам, проектов кардинально пересмотрел долгосрочную программу научно-технического развития страны, вычеркнув из нее и работы над созданием водородного двигателя. «На заседании Политбюро, куда меня пригласили как одного из составителей плана, — рассказывал Струминский, — я даже стал на колени, умоляя оставить водородный двигатель. Сказал партийным вождям, что мы близки к решению и что через несколько лет весь мир придет к нам на поклон как к лидеру технического прогресса. Хрущев, однако, оборвал меня, сказав, что переселять людей из землянок надо не через несколько лет, а сейчас, для чего и нужны сэкономленные деньги. Но ведь в плане была и работа над технологиями, которые могли совершить подлинную революцию в строительном деле. Их тоже вычеркнули. Те, кто живет настоящим, перестав заботиться о будущем, обрекают страну на экономическую отсталость.

Опасным человеком был Хрущев».

* * *

Сталин твердо придерживался курса на «онаучивание» советского общества, поскольку в отличие от своих преемников хорошо понимал, что именно на путях развития научно-технического прогресса социализм одержит окончательную и бесповоротную победу над капиталистическим строем и, наоборот, потерпит поражение в противостоянии с ним, если не сумеет быстрее разрабатывать и внедрять инновации. Его план стимулирования научно-технического прогресса, как отмечает в своей чрезвычайно интересной работе С.С. Миронин («Дело генетиков». Москва, Алгоритм, 2008, стр. 138–139), включал в себя несколько компонентов:

«1. Необходимо было вовлечь в науку весь народ, заставить его осознать, что только инновационная активность, творчество дают истинное наслаждение.

Надо было сделать науку независимой от промышленности, иначе наука быстро бы превратилась в придаток последней, и это доказал опыт послесталинского развития СССР.

Необходимо было создавать мощные «научные кулаки», и это решалось путем создания научных городков, что на десятки лет предвосхитило то же решение, предложенное в США в виде университетских лагерей или кампусов.

Ученые должны были стремиться к внедрению своих достижений, поскольку только тесная работа с промышленностью позволяла им увеличить финансирование своего направления.

Кроме того, технические решения искали военные, которые вынуждены были участвовать в гонке вооружений».

Все верно, за исключением мощных «научных кулаков», возрожденных в США в виде университетских лагерей или кампусов. В отличие от советских научных городков, там решением фундаментальных научных проблем, как правило, не занимаются. Как и в знаменитой калифорнийской «Силиконовой долине». Речь идет о прикладных исследованиях, да и то под углом их рыночной направленности, нацеленности на получение максимальной прибыли, что не может не ограничивать размаха научных исследований. Конечно, талантливый и предприимчивый человек, реализовавший ценную научную идею, может в течение месяцев сделать даже не миллионное, миллиардное состояние. Но это не означает, что он двинул вперед мировую науку, он только воспользовался фундаментальным открытием, сделанным, как правило, другими. Или, что случается гораздо чаще, «боковым» ответвлением от него, коммерциализация которого и приносит огромные прибыли.

Можно представить глубину невежества и незнания как современных западных реалий, так и недавнего прошлого своей страны у российских реформаторов во главе с А. Чубайсом, развернувших в начале 2010 года громкую пиар-шумиху вокруг намерения создать в России свою «Силиконовую долину» в Сколково по типу калифорнийской. Да ведь сталинские научные городки были на порядок эффективней всяких «долин» и «кампусов»! Если речь идет, конечно же, о практическом применении именно фундаментальных научных открытий, а не о рыночном использовании изобретений и конструкторских находок. Впрочем, если за дело взялся Чубайс и другой, не менее одиозный олигарх В. Ваксельберг, можно быть даже не на сто, на двести процентов уверенным в том, что оно в любом варианте будет полностью провалено, как были провалены все без исключения предыдущие широкорекламируемые рыночные «начинания»…

Тяга к безголовому реформированию, к постоянным перестройкам и реорганизациям, только ухудшавшим, а то и разваливавшим все дело, началась еще при Хрущеве, этом непревзойденном мастере ярких вспышек, которые, надо отдать ему должное, ослепляли на время не только его единомышленников, но даже и противников. Правда, эффект этот достигался за счет умаления долгосрочных, стратегических интересов, что в конечном счете оборачивалось колоссальными потерями. Но люди живут сегодняшним днем, и эту слабость Никита Сергеевич эксплуатировал весьма умело. Как и сегодняшние российские реформаторы, ловко использующие невежество и доверчивость широких масс. Сталин всех этих мелкобуржуазных бездарей, неумех и проходимцев, разваливавших социализм и расчищавших путь к капиталистической реставрации, видел насквозь и бил беспощадно, за что и заслужил их ненависть еще с хрущевских времен. Виноват, правда, в том, что не успел добить их до конца, остановился на полпути, за что пришлось расплачиваться самой страшной ценой. Ну а они, придя к государственному рулю, приступили к разрушению того, что должно было служить высшим интересам государства и народа. Фундаментальной, да и прикладной науки это касается не в последнюю очередь.

* * *

При Сталине система управления академической наукой было строго централизованной. Темы работ, выполняемых в научно-исследовательских институтах, утверждались в Президиуме Академии. Они был строго подчинены потребностям страны в новых знаниях, необходимых для решения оборонных и народнохозяйственных задач. Планирование и контроль научных работ осуществлялись по аналогии с промышленным производством. За объемом бюджета, подбором кадров со сроками исполнения следили довольно строго. Тут было немало минусов, поскольку механически переносить процедуры и правила, принятые на производстве, на науку значило не учитывать ее специфику — творческий труд, что там ни говори, отличается от физического и имеет свои особенности. Такой порядок сковывал в известной степени свободу творчества самих ученых и свободу маневра институтов, которым заранее расписывалось, на что и сколько тратить выделенные им деньги, что, естественно, заранее трудно, если не невозможно предусмотреть. Но эти «минусы» с лихвой компенсировались одним большим плюсом — нацеленностью научных исследований на практические результаты, на оценку этими результатами эффективности труда ученых и возможностей их карьерного роста. Денег всегда не хватает, но в целом бюджетными средствами научные исследования, по крайней мере, самые ключевые и перспективные, обеспечивались. Практика же, не только отечественная, но и мировая, показывает, что бюджетная обеспеченность науки дает гораздо больше результатов, чем так называемая «свобода творчества», хотя она, конечно, тоже играет немалую роль. Другая важная особенность сталинской системы управления наукой состояла в тесной привязке прикладной науки к производству — многие КБ и лаборатории находились при промышленных предприятиях, и это считалось в порядке вещей.

Сталин понимал опасность чрезмерной централизации управления наукой, чреватой ограничением свободы научного творчества и монополизацией мнений. Именно поэтому в последние годы своей жизни он инициировал широкие научные дискуссии по различным проблемам, да и сам принял участие в них, постоянно подчеркивая, что ученые могут иметь разные подходы и мнения в своих творческих поисках и не бояться своих оппонентов, даже если они и близки к властным структурам. Уместно процитировать здесь еще одну запись из моих бесед с академиком Струминским, который хорошо знал ситуацию в академическом мире того времени:

«Сталин не позволял втянуть себя в разного рода интриги, мелкие честолюбивые амбиции, свойственные, к сожалению, даже крупным ученым. Вот Капица, например. Талантливый ученый, умный человек. В отличие от многих тогдашних академических «светил» верил в нашу отечественную науку и многое сделал для ее развития. Но когда стал реализовываться атомный проект, решил все «подмять» под себя. Не хотел допустить соревнования различных научных идей, стал навязывать свое мнение как единственно правильное. Сталин, уловив такое стремление, поправил его, хотя лично и симпатизировал Капице. Он считал, что такое соревнование идет только на пользу, монополия в науке может принести страшный вред.

Ну а что касается нас, ученых, то Курчатов как-то сказал мне, что Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь ученым в материально-бытовом положении. Давать премии, например, за большие дела, — скажем, за решение атомной проблемы. Он считал, что наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо. Хотя наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жило на славу, имели свои дачи, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина».

К этому следует добавить, что в сталинские годы над новыми типами самолетов, артиллерии и других видов военной и не только военной техники трудилось сразу несколько конструкторских бюро, соревнуясь между собой. Такое соперничество сознательно поощрялось «сверху», ибо шло на пользу делу. А вот недалекий и малограмотный Хрущев стал сворачивать эту практику под предлогом «экономии государственных средств». В результате во многих сферах появились монополисты, которые, используя свои связи с партийными и государственными инстанциями, не давали подняться своим, зачастую более способным молодым и малоизвестным конкурентам. Ущерб, который понесло от этого государство, трудно переоценить.

* * *

Понимал Сталин и специфику научного творчества, не требовал слишком многого от ученых, которые лишь частично выполняли данные им обещания. В этом плане весьма характерно его отношение к видному ученому и агроному Т.Д. Лысенко, внесшему крупный вклад в развитие сельскохозяйственной науки. Касаясь невыполненных лысенковских обещаний поднять урожайность пшеницы в 4–5 раз, вождь заметил:

«Товарищ Лысенко, по-видимому, поставил малореальную задачу. Но даже если удастся повысить урожайность в полтора-два раза, это будет большой успех. Да и не стоит отбивать у ученых охоту к постановке нереальных, с точки зрения практиков, задач. То, что сегодня кажется нереальным, завтра может стать очевидным фактом. К тому же в нашей науке немало ученых «пескарей», предпочитающих спокойную жизнь, без нереальных задач. Накажем Лысенко — таких «пескарей» станет еще больше»…

И речь идет не только об официальной науке. Сталин неоднократно поддерживал «внегрупповых» ученых, изобретателей-одиночек, ставивших, по мнению общепризнанных специалистов и государственных институтов, «нереальные» задачи, настаивая на оказании им необходимой поддержки, выделении средств и так далее. Руководителям министерств и ведомств не раз доставалось «на орехи» за отказ поддержать того или иного чудака с очередным проектом «вечного двигателя». В большинстве случаев, естественно, «вечный двигатель» не заводился, о чем и сообщалось Сталину, хотя бывали и исключения. Многочисленные неудачи «кустарей-одиночек», однако, не обескураживали его, и он снова и снова просил наркомов внимательно разобраться с очередным «новаторским» проектом. Конечно, все это отвлекало руководителей хозяйственных и научных учреждений от выполнения их непосредственных задач, но, с другой стороны, заставляло их отвлекаться от рутины, думать, сопоставлять, искать наиболее оптимальные решения. А для науки такая атмосфера творческого поиска — важнейшая предпосылки достижения выдвинутых целей.

Придя к власти, хрущевское руководство осуществило, прежде всего, децентрализацию управления наукой. Были расширены полномочия директоров институтов и заведующих лабораториями и усилена регулирующая роль Общего собрания Академии. Во-вторых, институты отраслевого профиля переданы в ведение соответствующих министерств, Государственных Комитетов и иных ведомств, — за Академией наук осталось только решение фундаментальных проблем и разработка наиболее важных технологических проектов. И, в-третьих, конструкторские бюро и лаборатории стали отделяться от промышленных производств и функционировать самостоятельно. Был заметно ослаблен контроль за практической эффективностью научных исследований. Все это противоречило сталинскому подходу, в соответствии с которым усилия ученых должны были сосредотачиваться на задачах, имеющих непосредственно практическое применение. Зато многие ученые, включая самых авторитетных и именитых, получили, наконец, право на «вольную жизнь» и изучение того, что попроще и поприятней. За счет интересов государства, естественно.

Действия Хрущева, пошедшего навстречу этому понятному стремлению, пишет уже цитированный выше С.С. Миронин, привели к тому, что директора научных учреждений «стали князьками в своих учреждениях. Бюрократия в науке, даже если она рекрутируется из выдающихся ученых, мгновенно прорастает через всю систему. Поэтому бюрократию и особенно научную бюрократию, надо систематически перетряхивать… После того, как Хрущева убрали, проблемы в науке выявились не сразу. Вначале они были компенсированы резким увеличением ее финансирования. Но потом все пороки новой организации науки проявились во всей красе».

Действительно, уже с начала 70-х годов знаменитые отечественные научные школы стали захиревать, в науке возобладали групповые интересы и монополизм именитых кланов, ученые, особенно гуманитарного профиля, стали мельчать на глазах. Такой стала подлинная картина советской науки, ставшей «свободной» от сталинского «насилия и диктата», как заявляли пригретые властью академики и научные начальники разных рангов. КПД науки продолжал падать вплоть до развала СССР, — и в том, что страна «проспала» научно-техническую революцию, которая произошла в развитых капиталистических странах, есть и ее немалая вина. Хотя, конечно, главная ответственность падает на брежневское руководство, для которого главным стало обывательское стремление к спокойной и бесконфликтной жизни и которое все больше выпускало из своих рук руль управления страной.

* * *

Ахиллесовой пятой советского хозяйства продолжало оставаться внедрение научных достижений в реальную экономику, чему мешал гигантски возросший по сравнению со сталинскими временами бюрократизм. Тогда он, выражаясь математическим языком, составлял ничтожно малую величину. В это трудно поверить, но так было. Обратимся вновь к компетентному свидетельству В.В. Струминекого, когда незадолго до смерти вождя он, по решению ЦК партии, был командирован в ряд ведущих западных стран, включая США, Великобританию и Францию, с целью закупок современного оборудования для научно-исследовательских институтов физического профиля:

«Незадолго до зарубежной командировки я занимался примерно тем же в нашей стране. Была хорошая возможность сравнить работу чиновничьего аппарата за границей и в тогдашнем Советском Союзе. Результат был совершенно неожиданным. Наши «аппаратчики» на две головы оказались выше своих западных коллег. То, что в Великобритании или Франции занимало две недели, требуя множества разных согласований, у нас решалось за 3–4 часа. В Америке картина была примерно та же. Советские управленцы были намного подготовленней: быстрей соображали, не боялись брать на себя ответственности, работали четко, грамотно и профессионально.

Чиновники американских, французских и английских министерств, так же как и представителя ряда частных корпораций, с которыми приходилось иметь дело, казались мне людьми прошлого века: мало того, что они замедленно и с большим трудом вникали в суть вопросов, но даже поняв, что от них требуется, обязательно выясняли, как к этому отнесутся свыше, стараясь при этом спихнуть ответственность на других.

Больше всего раздражало то, что вокруг любой мелочи разводилась совершенно ненужная и бессмысленная бумажная волокита, сильно тормозившая принятие окончательного решения. Контраст между высоким уровнем материально-бытовой культуры, комфортности рабочих условий и удручающе низкой эффективностью управленческого труда на Западе производил удручающее впечатление».

Объяснялось это, по словам академика, просто. В советских министерствах и ведомствах он приходил к единомышленникам, с которыми делал общее дело и которые искренне стремились помочь молодому ученому. Иногда даже откладывали поездки за город, на отдых, чтобы только подготовить и подписать нужную бумагу. За рубежом ситуация была совсем иная: там бюрократы ничем не хотели себя утруждать — любой проситель был для них «чужой», а с чужими видавшие виды «аппаратчики» предпочитали строго формальные контакты.

Ускорению технического прогресса в СССР при Сталине способствовала и система оплаты труда рабочих и инженерно-технического персонала. Она учитывала меру трудового вклада каждого и ценность этот трудового вклада для всего общества, при этом поощрялся сложный, высококвалифицированный труд. Но это касалось не только ученых, инженеров, конструкторов новой техники. Те же рабочие, например, на своем предприятии могли получать по мере роста своей квалификации зарплату в 4–5 раз и более превышающую средний уровень. Существовавшая тогда многоразрядная тарифная система позволяла сделать это. Хрущев свернул ее, как плодящую «рабочую аристократию». А чем, спрашивается, плохо, что в нашей стране была такая «аристократия»? Ведь люди получали деньги за честный труд, за дело… Те, кто не стремился расти и трудился меньше, и получали, естественно, меньше. К тому же, директор предприятия из своих достаточно больших премиальных фондов мог поощрять тех, кто больше и лучше работал. Это было куда справедливей и полезней для общества, чем уравниловка, внедренная хрущевскими «новаторами». Люди утратили интерес к честному производительному труду, повсеместно распространился «пофигизм» — зачем честно «вкалывать», когда получишь не больше бездельника.

Сталинское руководство не скрывало различий в оплате труда, хотя они подчас были весьма существенными. Говорилось просто и прямо: да, получают намного больше, но потому, что больше дают обществу… А платить всем столько пока не можем. И все хорошо это понимали. Даже когда речь шла о руководстве. Сейчас в это трудно поверить, но в те годы подавляющее большинство населения с искренним уважением относилось к руководителям страны. Какого-либо ропота насчет их льгот и привилегий, «оторванности от народа» не было. Наверное, потому, что в отличие от последних десятилетий люди видели положительные результаты этого руководства.

* * *

При Хрущеве постепенно стала падать эффективность и такого важного направления ускорения технического прогресса и роста производительности труда, как социалистического соревнование. В 30-е годы оно начиналось как стахановское движение и сразу же получило активную поддержку руководства страны. Участникам стахановского движения снимался потолок заработной платы, предоставлялись другие льготы и привилегии, они становились новой, рабочей «знатью», — о них снимались фильмы, рассказывало радио, писали газеты, с ними регулярно встречались руководители страны, включая и Сталина, взявшего на себя своеобразное шефство над передовиками — участниками социалистического соревнования — стахановцами, а также изобретателями и рационализаторами производства. И он добился своего — стахановское движение приняло подлинно массовый характер, число рационализаторов росло на 70 % быстрее численности рабочих и служащих. А это позволяло существенно ускорять темпы технического обновления производства, повышать дисциплину и ответственность как самих рабочих, так и инженерно-технического персонала, что имело немаловажное значение перед лицом надвигавшихся на Советский Союз тяжелейших испытаний. Стахановское движение повысило производительность труда без каких-либо серьезных затрат со стороны государства минимум на 50 процентов. Его роль в подъеме советской экономики отметил даже Гитлер, заметивший на одной из своих застольных бесед, что стахановское движение сделало рабочую силу в СССР более дисциплинированной и ответственной, что сказалось и на качестве призывного контингента.

Об отношении Сталина к социалистическому соревнованию рассказал в своих воспоминаниях нарком земледелия СССР И.А. Бенедиктов:

«В конце 30-х годов, будучи наркомом земледелия СССР, я одновременно занимал пост председателя Главного выставочного комитета Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, располагавшейся тогда на территории нынешней ВДНХ. Сталин и другие члены Политбюро уделяли работе выставки большое внимание, считая ее главным центром распространения стахановского движения в области сельского хозяйства. Как-то во время осмотра экспонатов Сталин обратил внимание на то, что некоторые овощи, фрукты, а также зелень, доставленные на выставку с передовых хозяйств юга, имели, мягко говоря, не совсем товарный вид.

— В чем дело, товарищ Бенедиктов? — спросил он. — Это выставка передовых достижений или залежалого товара?

— Продукция на выставку поступает по железной дороге, на что, естественно, уходит несколько дней. Госконтроль возражает против доставки ее самолетами, ссылаясь не неоправданные расходы.

— Госконтроль смотрит на дело со своей, ведомственной колокольни. А вы должны подойти к вопросу с государственных позиций и не губить нужное дело формализмом. Для того вы нарком и председатель выставки, чтобы защищать эти позиции и бороться с таким формализмом. Люди своими глазами должны увидеть, какие овощи и фрукты можно выращивать. Надо вызвать у них желание и тягу к передовому опыту, к его распространению. А ваша пожухлая продукция к этому не располагает. Экономите тысячи, а теряете миллионы».

Вскоре после этого продукцию на выставку стали доставлять самолетами. Сталин оказался прав: мне не раз доводилось быть свидетелем того, как посещавшие выставку делегации колхозов и совхозов буквально загорались идеей «вырастить такую же свеклу и капусту»».

Сталин прекрасно понимал значение состязательных рычагов и всячески поощрял их применение. Так, задачу на разработку новых образцов техники — как военной, так и гражданской, — получали сразу несколько конструкторских бюро. Особенно активно такой подход практиковался в авиастроении. Лучшие советские самолеты — «яки», «илы», «миги» — как раз и пробивали себе дорогу в серийное производство на конкурсной основе. Выбирали наилучший вариант, ну а те, кто проигрывал, внакладе не оставались — в условиях социализма с его отсутствием рыночной конкуренции не было необходимости утаивать свои достижения, напротив, куда более разумно было делиться ими. Ведь значительная часть материальных и культурных благ, предоставлявшихся населению, шла через общественные фонды, формировавшиеся за счет государственного бюджета. Да и утаить что-либо в условиях жесткого партийного и народного контроля было попросту невозможно.

* * *

Казалось бы, сама практика подсказывала наиболее эффективную и адекватную социализму форму распределения и одновременно стимулирования производства — социалистическое соревнование. То есть состязательный принцип распределения в зависимости от того, как тот или иной коллектив сработал не сам по себе, а в сравнении с другими коллективами, с которыми он соревнуется. Советские экономисты, и в особенности, В.М. Якушев, разработали соответствующую методику распределения, учитывающую особенности социалистической экономики. Согласно их предложениям фонд оплаты труда предприятий должен формироваться не как часть вновь произведенной стоимости, а как часть той доли общественного богатства, которая потребляется в качестве жизненных средств самими работниками. Заранее, в пределах распределяемого фонда, устанавливаются премии за первое, второе, третье и последующие места. Известно, какие премии получит работник или коллектив, занявший то или иное место. Однако неизвестно, кто какое место займет и какая для этого потребуется производительность.

Критерии оценки итогов соревнования определялись показателями, нацеленными на повышение качества и снижение себестоимости продукции. Помимо ликвидации уравниловки такой подход позволял искать и приводить в действие резервы повышения производительности труда путем внедрения новой техники, позволяющей быстрее и легче выполнить план за счет сочетания качества и количества. Трудовые коллективы начинали буквально гоняться за открытиями, техническими новинками, изобретениями, что резко ускоряло темпы научно-технического прогресса. Одновременно значительно облегчался контроль за правильным соотношением между ростом заработной платы и производительности труда, исчезала почва для инфляционных процессов, поскольку не было разрыва между фондом оплаты труда и произведенным продуктом.

Увы, у послесталинского руководства, выражаясь язвительными, но совершенно точными словами Мао Цзэдуна, «окаменели мозги». Уступая обывательской стихии, они стали на сторону экономистов рыночного направления, механически заимствовавших из-за рубежа разрушавшие социалистическую экономику «прибыльные» схемы.

Социалистическое соревнование заклеймили как безнадежно устаревший архаизм, применимый только для первых десятилетий сталинского периода. Но вот любопытное обстоятельство, относящееся к сравнительно недавнему времени. Павильон «Социалистическое соревнование» на Выставке Достижений Народного Хозяйства в Москве в 70-е и 80-е годы прошлого века регулярно посещали гости из… Японии. Они самым внимательным образом изучали все экспонаты и документы, расспрашивали экскурсоводов, просили организовать им встречи с передовиками производства. Японские специалисты, в частности, досконально изучили саратовскую систему бездефектной сдачи продукции и дали ей высокую оценку. Оказывается, в Стране восходящего солнца на предприятиях крупных корпораций всерьез занимаются движением изобретателей и рационализаторов производства. На таких предприятиях созданы так называемых «кружки качества», в которых участвуют фактически все рабочие, которые регулярно вносят рационализаторские предложения, касающиеся различных сторон их работы. И не столь уж важно, будут они внедрены или нет. Даже то немногое, что внедряется, дает немалый эффект. Впрочем, вознаграждение за рационализаторские предложения почти символическое — хозяева предприятий не без основания считают, что идейно-моральные факторы — корпоративный коллективизм, взаимовыручка, солидарность — действуют намного сильней материального стимулирования.

Включив на полную мощность эти факторы, японские корпорации сумели на важнейших направлениях обойти своих американских конкурентов, добиться снижения брака до минимального уровня. Кстати, на предприятиях японских корпораций до сих пор можно видеть лозунг «Кадры решают все», и их хозяева хорошо знают, кому он принадлежит. Растущий интерес к активизации участия рабочих в производственном процессе, развития их инициативы и творческих способностей проявляют и руководители американских, британских, шведских корпораций и компаний других государств.

«Мы были дураками в 30-е и 40-е годы, а вы умными людьми, — говорил, выступая в Москве на экономическом семинаре крупный японский магнат Ясиро Оха. — Мы взяли все ценное, что было в социалистической системе, а вы, напротив, выбросили его за борт. Теперь мы стали умными, а вы пятилетними детьми». Как говорится, не в бровь, а в глаз. Но детям, зацикленным на «дальнейшей приватизации» и «углублении рыночных реформ», все нипочем. Невменяемость, оказывается, свойственна не только нашей творческой интеллигенции, но и чиновникам высокого ранга, стоящим у руля страны.

Вот так и получается: в развитых капиталистических странах активно и целенаправленно используют советский опыт и советские достижения, а либеральные реформаторы нынешней России покаянно преклоняют колени перед пресловутой «рыночной моделью», ориентируясь даже не на вчерашний — позавчерашний день капиталистической экономики! Если это «новаторство» и «прогресс», то что же тогда считать «консерватизмом» и «ретроградством»?

Когда говорят, что социализм проиграл соревнование капитализму по эффективности и качеству производства, надо уточнять, какой именно социализм: соревнование с Западом проиграл хрущевский, а больше всего брежневский, застойный и деформированный социализм. Сталинский социализм это соревнование выигрывал, причем со значительным преимуществом. Это увидел еще в 30-х годах Адольф Гитлер, который оправдывал нападение на Советский Союз тем, что невиданно быстрые темпы развития большевистского государства уже через несколько лет обеспечили бы ему такое экономическое и военное могущество, что победить его стало бы абсолютно невозможно, — более того, русские смогли бы, по словам фюрера, диктовать свою волю всей цивилизованной Европе. Что же, фюреру в проницательности не откажешь.

Конечно, социализм как живой и развивающийся организм столкнулся в начале 50-х годов с трудностями и осложнениями, что, кстати, видел и сам Сталин, усиленно занявшийся в последние годы своей деятельности теоретической работой, чтобы найти правильные пути их преодоления и постоянно подталкивавший к такому творческому поиску своих близких соратников. Увы, им это оказалось не по плечу, а после смерти вождя они и вообще предложили социалистической экономике лекарство, которое оказалось хуже болезни.

* * *

Напомним еще раз, о тех составляющих «советского чуда», которые позволили вплоть до конца 50-х годов устойчиво обеспечивать самые высокие в мире темпы экономического и научно-технического прогресса:

— плановое развитие экономики, концентрация национальных сил и средств на наиболее перспективных направлениях научно-технического прогресса;

— четко закреплявший во всех пятилетних народнохозяйственных планах преимущественный рост отраслей группы «А», отраслей тяжелой промышленности, производящих средства производства и напрямую связанных с внедрением передовых технологий, над отраслями группы «Б», работавшими на сферу потребления;

— внедрение новой техники и снижение на этой основе себестоимости продукции как ключевых показателей выполнения пятилетних планов; выдвижение и продвижение на высокие посты хозяйственных руководителей в зависимости от способности модернизировать производство на основе высокоэффективных технологий;

— эффективная общегосударственная система материального и морального стимулирования ученых и специалистов, непосредственно работающих над ускорением научно-технического прогресса страны; самой высокооплачиваемой категорией работников в Советском Союзе до середины 50-х годов были инженеры-конструкторы новой техники;

— всемерное поощрение изобретателей и рационализаторов, поддержка и развитие массового движения передовиков производства;

— культивирование атмосферы научного и технического творчества, особенно среди школьной и студенческой молодежи, которая буквально рвалась в науку, считавшуюся одной из наиболее престижных сфер; ранний Советский Союз по праву назывался «страной мечтателей, страной ученых».

Вот она, сталинская формула экономического роста на основе быстрых и устойчивых темпов научно-технического прогресса. Формула, не потерявшая своей актуальности до сих пор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.