Первый блин комом
Первый блин комом
Царевич Алексей Петрович, первенец Петра I, стал первой такой неудачей.
Рождению его в 1690 году отец очень радовался: принимал традиционные в таком случае поздравления и вообще следовал устоявшемуся «чину», описанному выше. Едва ли не единственной данью новизне был великолепный фейерверк, который Петр устроил на Пресне через неделю после торжественного события.
В остальном воспитание наследника первое время шло по накатанной колее: ему назначили прислужниц и «маму» — Марфу Афанасьевну Колычеву (которую Алексей очень любил и почитал), а также снабдили штатом малолетних «стольников», которые выросли вместе с Алексеем и впоследствии составили его ближний круг.
До шести лет царевич находился в женских руках и, как впоследствии сам говорил в покаянном письме к отцу: «Со младенчества моего несколько жил с мамою и девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я и от натуры склонен».
Двор царицы Евдокии Федоровны в Преображенском жил вполне традиционной жизнью: здесь привечали «странных» и юродивых, тешились шутами и карликами, рукодельничали, много ели и молились. Все так, как заведено исстари. Отличие состояло в том, что Евдокия была брошенной женой, отвергнутой супругом-государем, а потому оскорбленной и негодующей. Сама она и ее окружение находились в постоянной оппозиции к Петру и всячески судили и пересуживали его деяния и поступки. Вероятно, это не лучшим образом повлияло на характер Алексея. Отца он не любил и ужасно боялся.
Сам Петр в воспитание сына долго не вмешивался: у него были и другие дела, более для него важные.
В шесть лет Алексей, как и положено, был передан в мужские руки. Дядька Никифор Константинович Вяземский должен был также и учить его грамоте и чтению Часослова и Псалтири; его оставили потом при мальчике то ли доверенным слугой, то ли нянькой мужского пола. Уже одно то, что почетнейшая должность дядьки настолько утратила свой престиж, свидетельствовало о наступлении совершенно новой эпохи. Теперь воспитанием занимались иностранцы, а в дядьки со временем стали брать людей самого простого звания.
Когда Алексею исполнилось восемь лет, его родители окончательно расстались. Евдокия Федоровна была пострижена в Суздальском Покровском девичьем монастыре, а Алексеем стал заниматься отец. Он поручил воспитание наследника самому энергичному и преданному из своих соратников — А. Д. Меншикову, но поскольку тот сам не только не получил никакого образования, но даже не знал грамоты, ему, конечно, потребовались помощники.
Сначала царевича думали отослать учиться в Европу, но начавшаяся в 1700 году Северная война этот вариант исключила. Петр не мог подвергать сына опасности оказаться в шведских заложниках, да и дороги в Европу из-за военных действий сделались небезопасны.
Тогда наставника для царевича стали искать среди наличных иноземцев. Выбор пал на «ученого немца» Нейгебауера, и тот около трех лет занимался с Алексеем. Чему уж они учились — бог весть, только в конце концов учитель был с позором изгнан — за пьянство, бешеный характер и разные «непотребные и омерзительные поступки».
Вернувшись домой, Нейгебауер жестоко отомстил негостеприимной Московии, издав несколько книг, в которых рисовал петровское государство самыми черными красками, а главное — призывал иноземцев ни в коем случае туда не ездить. Книги эти произвели некоторое впечатление и на несколько лет стали головной болью Петра, который, конечно, был заинтересован совсем в обратном: чтобы иноземцы приезжали почаще и побольше.
Преемником Нейгебауера стал другой «ученый немец» — барон Генрих Гюйссен (или Гизен, как его называли в России). Он имел университетское образование и был, видимо, польщен оказанной ему высокой честью. В лучших традициях века Просвещения он начал свою педагогическую миссию с написания записки, излагающей принципы воспитания и образования русского наследника. С тех пор подобные записки стали в воспитании царских сыновей традиционными, хотя содержавшиеся в них принципы редко когда выполнялись.
Гюйссен намеревался «его высочеству обще все внушения, мнения и правила вкоренять… прилежно учение главных добродетелей и властностей великого принца, яко суть страх Божий, ревность о справедливости, легкосердие, великодушие, сожаление, щедрость, постоянство в решениях, верность и веру держати, прозорливость и остерегательство в советах, внимание и прилежание в правительстве государственном, храбрости и тому подобным мужественным властностям споспешествовать и утверждати тщится».
Воспитатель обязывался также привить наследнику «любовь к добродетели» и внушить «отвращение и мерзость ко всему, еже пред Богом и человеком злодетельно есть и злодеяние именуется». «Надлежит, — писал Гюйссен, — особливо его высочество от злого товарищества и от таких людей остерегать, которые чрез соблазнительные противно учтивству ратоборствующие нравы, виды и разговоры его высочество ко злодеяниям соблазнят и злой приклад подать могут». Следовало сделать так, чтобы окружающие Алексея Петровича люди «благо и добродетельно поступали», в особенности находящиеся при его особе «господские дети».
Программа обучения Алексея предусматривала совершенствование в чтении и письме на родном языке «и особливо в читании всякого письма рук».
Предполагался также французский язык, как «легчайший и потребнейший из всех европейских», география, изучаемая преимущественно по географическим картам, на которых следовало показывать «особливо европейские королевства, земли и государства… и чрез разговоры знаемость оных внушать, кому сии земли принадлежат, какой народ в них живет, какие правила и обычаи в житии оные имеют, какие великие случаи и перемены в оных бывали и какой интерес или пользу Московское государство при оных имеет». «При забавных часах», т. е. на досуге, царевича предполагалось обучить употреблению циркуля и геометрии с арифметикой. Кроме того, Алексей должен был проштудировать сочинения авторитетного в то время социолога Самуила Пуффендорфа «О должностях человека и гражданина» и «Введение к истории европейских государств», читать французские газеты, чтобы ориентироваться в европейской политике, а также получить представление о политических делах во всем свете, прежде всего в сопредельных с Россией странах, и разбираться в том, что полезно и что вредно государству.
Наконец, царевич должен был овладеть навыками военных экзерциций, изучить фортификацию, артиллерию, наступательные и оборонительные действия, а также — если проявит соответствующие склонности — архитектуру и навигацию.
На все про все наставник отводил два года.
Алексею меж тем было уже тринадцать лет, при том, что совершеннолетие в те годы наступало, как мы знаем, в пятнадцать.
Записка Гюйссена легла в основу подписанного Петром I наказа, который и стал обязательной программой обучения наследника. После этого Алексей с Гюйссеном… отправились на войну, ибо Петр желал еще и чтобы сын прошел все ступени военной службы, начиная с нижней, а тут как раз начался очередной военный поход.
Алексей был принят на службу солдатом бомбардирской роты и участвовал в овладении Ниеншанцем, а через несколько месяцев — в осаде Нарвы. В промежутках между этими баталиями он, может быть, и штудировал Пуффендорфа и географические карты, только наука эта продолжалась недолго: в 1705 году Гюйссен понадобился Петру для другого дела и надолго отбыл в Германию с целым рядом дипломатических поручений, между которыми государь наказал ему еще и присмотреть для Алексея Петровича невесту: тот приближался к брачному возрасту, и Петр намеревался устроить политически выгодный династический брак с какой-нибудь из немецких принцесс.
Алексей остался без учителя, на руках дядьки Вяземского (главный воспитатель — Меншиков — жил в Петербурге и имел там множество других дел и занятий помимо воспитания царевича). Подросший царевич Никифора Константиновича порой поколачивал, таскал за волосы и вообще, по сути, в грош не ставил. Учиться без принуждения Алексей не хотел и в основном бил баклуши. Единственное дельное занятие, которому он предавался в отсутствие Гюйссена, была работа на токарном станке, которой юноша неожиданно увлекся (все-таки петровские гены иногда давали о себе знать!).
До 1708 года, пока не вернулся наставник, царевич жил в Москве, бездельничал, бражничал в компании подросших «жильцов», охотно выстаивал длинные церковные службы, ибо был набожен, и «при забавных часах» работал на токарном станке у мастера Людовика де Шепера. Никакие книжные науки ему на ум не шли.
Петр стал давать сыну разные поручения: оболтусу шел как-никак восемнадцатый год, пора было помогать отцу. Но ни заготовка фуража, ни набор рекрутов, ни надзор за строительством укреплений вокруг Кремля Алексея не увлекали. Он томился, скучал, занимался всем этим формально, небрежно, из страха перед батюшкиным гневом.
В 1708 году вернулся Гюйссен, и под его руководством Алексей налег на арифметику и фортификацию. У Петра возникла мысль все же отправить сына за границу — для завершения, так сказать, образования.
23 октября 1709 года царевич получил отцовское предписание: «Объявляем вам, что по прибытии к вам господина князя Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит и, кому с вами ехать, прикажет. Между тем приказываю вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше учению, а именно языкам (которые уже учишь, немецкий и французский), также геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрии и фортификации окончишь, отпиши к нам. За сим управи Бог путь ваш».
Меншиков приехал, назначил Алексею в спутники помимо дядьки Вяземского и учителя Гюйссена молодых товарищей — князя Ю. Ю. Трубецкого и графа И.Г.Головкина, вручил им петровскую инструкцию (вести себя за границей достойно, деньги тратить экономно и следить, чтобы царевич учился — не только наукам и по-французски, но и танцевать, и «на флоретах забавляться»), — и Алексей отправился. Очень он был рад, что вырвался из-под отцовского давления.
За границей Алексей наносил светские визиты, посещал невесту — кронпринцессу Шарлотту-Софию Брауншвейг-Вольфенбюттельскую (которая, впрочем, ему очень не понравилась), осматривал достопримечательности, лечился на водах. А учиться — почти не учился. С чем уехал — с тем и вернулся. И когда Петр решил по возвращении проэкзаменовать уже двадцатилетнего сына, Алексей пришел в ужас.
Особенно потрясло его требование отца представить изготовленные им чертежи. Мысль о том, что батюшка может заставить чертить в своем присутствии (нечего и говорить, что никакому черчению царственный отпрыск так и не выучился), вызвала у Алексея Петровича такой шок, что он решился… на самострел. Зарядил пистолет, поднес правую руку… но в последний момент смалодушествовал: руку отдернул и отделался лишь сильнейшим ожогом. Увидев наследника, обмотанного бинтами, Петр сжалился и экзамен отменил.
Тем образование Алексея и закончилось. Ну что ж, что выросло — то выросло, а первый блин, известно, комом.
Вольно или нет, но история воспитания Алексея Петровича послужила своего рода моделью для тогдашнего дворянского воспитания. Многие и многие дети петровской эпохи проделали сходный путь: и бессистемное воспитание, когда неизвестно было толком, какие качества воспитывать, и отрывочная, случайная по набору предметов учеба, и длинные перерывы между учебными периодами, и частые смены учителей, почти всегда людей далеких от педагогики. В обычай вошли и образовательные поездки молодых дворян за границу, часто бесполезные.
Впрочем, назвать царевича Алексея человеком невежественным было бы неверно. Он по-тогдашнему неплохо, даже не без изящества, писал по-русски, свободно владел разговорным немецким, был способен изъясниться по-французски, более или менее умел держать себя в обществе, имел представление о военном деле. Наверное, и от других наук кое-что засело в памяти. Главный порок, обнаружившийся в воспитании Алексея, он и сам весьма самокритично признавал в покаянном письме к отцу: «Природным умом я не дурак, только труда никакого понести не могу». Поэтому и обучение, писал он, «мне было зело противно, и чинил то с великою леностию, только чтобы время в том проходило, а охоту к тому не имел». Впрочем, и в этом пороке Алексей был не одинок. Трудолюбие в те годы никоим образом не являлось добродетелью русского благородного сословия.
Дальнейшая судьба Алексея Петровича была печальна. Постылая, вынужденная дипломатическими играми женитьба, раннее вдовство, вечное недовольство отца, требования которого полностью противоречили всей природе царевича — и его вялому, пассивному характеру, и традиционным вкусам.
В 1715 году Екатерина Алексеевна родила Петру, как он думал, нового наследника, и прежний — Алексей — окончательно впал в немилость.
Петр прислал ему «Объявление сыну моему», в котором после обвинений в лени и нежелании заниматься государственными делами содержалась прямая угроза: «…известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренозный, и не мни себе, что один ты у меня сын…»
Потом было безнадежное и отчаянное бегство Алексея за границу, его насильственное возвращение, фальшивое примирение, отречение от престола, пытки и смерть в двадцать восемь лет. В общем, плохо все закончилось.