Первые неприятности

Первые неприятности

До тех пор пока новоиспеченный царский любимец в сознании света являлся всего лишь очередным «писком» придворно-юродивой моды, ропот недругов Григория оставался глухим. Однако с 1908 года, когда дымка первого очарования рассеялась и стало ясно, что «грязный сибирский мужик», обосновавшийся в царских покоях, вовсе не такая уж безобидная диковинка, как могло показаться вначале, а вполне самостоятельная и своенравная личность, над головой Распутина начали сгущаться первые петербургские тучи.

В тех самых крайне правых салонах, где еще недавно «старца» принимали с распростертыми объятиями, вдруг поползли слухи о том, что Распутин у себя в Покровском творит «самый форменный разврат» вместе с приезжающими к нему из Петербурга барышнями, а также о весьма специфических групповых банных помывках, в ходе которых Григорий и «сестры» поют духовные песни и пляшут.

Само собой напрашивалось обвинение Распутина в «хлыстовской ереси», тем более естественное, если вспомнить традиционно скептическое отношение «старца» к православным иерархам: «Ежели Церковь хозяйничать почнет, то, окромя блядей да воров, никому и доступа не будет»⁷³. «Отец особенно пристрастно относился к лицам именно духовного звания»⁷⁴, – подтверждает Матрена Распутина.

Был ли Распутин хлыстом, то есть православным сектантом? Некоторые из современных исследователей отвечают на этот вопрос утвердительно. В то же время, по мнению петербургского исследователя церковной истории С. Л. Фирсова, «ответ на этот вопрос может быть только отрицательным»: «Другое дело, кем он был на самом деле и кем его считали враждебно настроенные по отношению к нему лица»; «Признавая „старца“ сектантом, большинство современников совершенно не представляло себе, кто такие „хлысты“, в чем состоит суть их учения, какие цели они преследуют». Фирсов обращает внимание на то, что если для хлыста «гражданское общество… только средство к достижению благополучия своей общины („корабля“), интересы которой и составляют смысл жизни сектанта», то «для Гр. Распутина, как известно, „гражданская жизнь“ была далеко не безынтересна, а оказание помощи своим последователям и (преимущественно) последовательницам никогда не являлось главным побудительным мотивом деятельности „старца“…»⁷⁵.

Впрочем, некоторые элементы сектантского «богослужения» (например, радения) он активно использовал, стремясь, в меру своего понимания, вплести различные сектантские идеи, неприемлемые для официального православия, в систему собственных религиозных взглядов, которые сам Григорий, впрочем, искренне считал вполне ортодоксальными: «Вот говорят, что я хлыст. Какой же я хлыст. Упаси Господи. В церковь хожу, признаю все догматы, молюсь… Какой же я хлыст. Клевещут, милый, на меня»⁷⁶.

Несмотря на все это, обвинение в хлыстовстве оказалось едва ли не самой тяжкой среди прочих антираспутинских инвектив, к тому же не вызывавшей никаких сомнений у большей части общественности.

Еще в 1902 году приходской священник села Покровское отправил тобольскому епископу Антонию (Каржавину) серию доносов на Распутина, обвиняющих его в хлыстовстве. Тогда же был произведен первый обыск у «старца», оставшийся безрезультатным. Второй обыск – в связи с непрекращавшимся потоком доносов и возобновлением дела 6 сентября 1907 года – состоялся в январе 1908 года.

«Хлыстовское дело» Г. Е. Распутина опубликовано в книге О. А. Платонова «Жизнь за царя». В этом документе говорится, что во время своих странствий Распутин познакомился с хлыстовской ересью и с ее лидерами. Говорится также о том, что в доме у Распутина проживали посторонние женщины, называвшие его «отец Григорий». По вечерам якобы проводились молитвенные собрания, причем Распутин надевал черный полумонашеский подрясник и золотой наперсный крест. После собраний – правда, «по темным слухам» – совершался «свальный грех». Упоминается в «деле» и о повышенном интересе Григория к женщинам, с которыми он проводил время в бане, которых он целовал и одаривал прочими «старческими» ласками. Кроме того, имеется информация о том, что Распутин часто рассказывал о своих посещениях царского дворца, великих князей и других высокопоставленных лиц.

Весть о том, что Григория Распутина подозревают в хлыстовстве и что в отношении его начаты следственные действия, довольно быстро дошла до царской четы. По словам А. Н. Боханова, «царь и царица придали этому событию большое значение». Александра Федоровна лично попросила своего духовника и тогда инспектора Петербургской духовной академии Феофана поехать в Сибирь, чтобы на месте узнать истину. Точная дата этого визита неизвестна, но есть основания считать, что он состоялся летом 1908 года. Царский посланец ознакомился со всеми материалами и, вернувшись, сообщил о том, что «ничего порочного за ним не числится». Эта оценка, пишет Боханов, «лишний раз укрепила мнение царицы о благочестии их друга, в чем она и прежде не сомневалась»⁷⁷.

Судя по всему, в результате непосредственного монаршего вмешательства розыск по делу о распутинском хлыстовстве был спущен на тормозах. Согласно официально-церковной версии, «уличающих фактов оказалось недостаточно»⁷⁸.

По свидетельству же М. В. Родзянко, «во избежание излишнего скандала, тобольскому епископу предложили на выбор: или прекратить начатое против Распутина дело и ехать с повышением в архиепископы в Тверь, или же удалиться на покой. Он избрал первый вариант, и дело Распутина заглохло»⁷⁹.

Переведенный в Тобольск в апреле 1912 года из Пскова епископ Алексий (Алексей Молчанов), получивший фактическое понижение в связи с обнаружением в Псковской епархии иоаннитов, считавшихся сектантами хлыстовского толка, «основательно изучил следственное дело о Григории Новом», «останавливался в слободе Покровской и подолгу здесь беседовал с кр[естьянином] Григорием Новым о предметах его веры и упования, разговаривал о нем с людьми его хорошо знающими, дал ему возможность быть дважды у себя в Тобольске и здесь испытывал его религиозные убеждения». «Из всего вышеуказанного, – заключала Тобольская духовная консистория, – Преосвященный Алексий вынес впечатление, что дело о принадлежности крестьянина Григория Распутина-Нового к секте хлыстов возбуждено в свое время без достаточных к тому оснований и, со своей стороны, считает крестьянина Григория Нового православным христианином, человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается».

Тогда же, «в дополнение к своим личным впечатлениям», Алексий предложил причту села Покровское предоставить ему «точные, подробные и верные сведения о жизни, деятельности и учении кр[естьянина] Григория Нового». Причт, со своей стороны, верно угадав архиерейский намек, категорически заявил об отсутствии каких бы то ни было свидетельств принадлежности Распутина к хлыстам и, напротив, о наличии примеров явной благочестивости Григория Нового: «Так, он пожертвовал 5000 рублей на построение храма в слободе Покровской, пожертвовал в приходской храм серебряный, 84% золоченый напрестольный крест, четыре серебряных вызолоченных лампады и приложил к чтимой иконе Спасителя массивный настольный золотой крест»⁸⁰.

29 ноября 1912 года Тобольская духовная консистория своим определением «дело» о Распутине прекратила. В тот же день определение было утверждено архиереем. Надо ли удивляться, что в дальнейшем (с октября 1913 года) Алексий сумел успешно преодолеть наметившийся было карьерный спад, став в итоге экзархом Грузии и членом Святейшего синода.

Независимо от того, какими методами сперва фабриковалось, а затем «расфабриковывалось» распутинское «дело», следует признать, что ни к какой секте Григорий Ефимович, скорее всего, не принадлежал, хотя и был, безусловно, знаком со многими неортодоксальными религиозными идеями. «Вероятно предположить, – отмечает С. Л. Фирсов, – что в течение многолетних странствий, посещая монастыри и скиты, Гр. Распутин общался не только с традиционно православными, но и с различными религиозными вольнодумцами, в том числе и с христоверами»⁸¹.

О том, почему личность Распутина приковала к себе внимание высших полицейских и административных чинов, догадаться несложно: коль скоро о царском фаворите начинают циркулировать компрометирующие слухи, это требует экстренных мер дознания и локализации «очага информационного возбуждения».

Но вот зачем ультрамонархически настроенным аристократам и церковникам вдруг понадобилось цепляться за непроверенную фактуру, публично ставя под сомнение нравственно-духовную разборчивость «православного государя», а значит, и его авторитет?

Можно предположить, что скромного, тихого, молчаливого, ходившего всегда с опущенными глазами, избегавшего даже вида женщин, застенчивого, как девушка⁸², архиепископа Феофана и впрямь могли до такой степени возмутить эротические художества Распутина, о которых он то и дело узнавал на исповедях различных поклонниц «старца», что соображения политического характера отступили на второй план. Феофан неоднократно ставил Распутина «пред иконами и брал с него клятву никоим образом не прикасаться к женскому полу»⁸³, тот божился, но вотще: бросить своего «врачебного искусства» не мог, да и не хотел. Однако о том, что за Распутиным числятся многочисленные грехи, Феофан и прочие покровители «старца» из числа крайне правых церковников, как уже говорилось, знали еще в 1904–1905 годах. Почему же они «прозрели» так поздно?

Думается, решающим фактором в изменении отношения крайне правых к Распутину явилось то, что, оказавшись не просто одной из самых влиятельных придворных фигур, но главным «сермяжно-черносошным» царским экспертом по общеполитическим вопросам, Григорий Распутин до известной степени занял ту нишу, на которую традиционно претендовали сами черносотенцы. Использовать же Распутина для проведения в придворную жизнь некой линии, навязанной ему извне, было невозможно⁸⁴. Одобрявший было на первых порах деятельность Союза русского народа Распутин довольно быстро «деполитизировался» и, когда его спрашивали о лидерах черносотенных союзов, неизменно повторял: «Не люблю я их… Худо они делают… Худо это – кровь…»⁸⁵