Глава VIII. Вандалы, жители провинции и берберы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VIII. Вандалы, жители провинции и берберы

В предшествующем изложении уже достаточно часто упоминались отношения между этими группировками населения. Они постоянно менялись в зависимости от времени, места и ситуации. Общую «норму» поэтому определить нельзя, однако, пожалуй, по некоторым примерам можно сказать кое-что об общих тенденциях истории населения Северной Африки в вандальскую эпоху.

Прежде всего следует обратить внимание на распределение и пересечение этих трех группировок. В то время как берберы (мавры, ливийцы), распадающиеся на множество отдельных кочевых и полукочевых племен, владели всей территорией за пределами римской системы лимесов и проникали также в пограничные территории, в распоряжении провинциалов находились остальные области поселений. Правда, в результате колонизации вандалов и присоединения ими sortes Vandalorum (наделов вандалов) они были лишены большей части Проконсульской Африки. Во времена королей-хасдингов свободных римлян можно было обнаружить, пожалуй, только в Карфагене и некоторых других городах проконсульской провинции. Вандало-аланская колония, со своей стороны, ограничивалась – как доказывают свидетельства, обработанные Куртуа [205], – почти исключительно Карфагеном и sortes Vandalorum (наделами вандалов). Вне пределов этой зоны присутствие вандалов обнаруживается только в некоторых городах, таких как Тисдрус (эль-Джем), Мактар (Мактарис), Тала (Тала), Тебеста (Тебесса), Аммедара (Хаидра) или Гиппон-Регий (Бон; однако, относится к Проконсульской Африке). Можно было бы предположить, что вандальская колонизация, по крайней мере присутствие служащих и арианских клириков, распространилась еще дальше и могла прежде всего охватить города алжирского и тунисского побережья. Переименование Гадрумета (Сус) в Гунерихополис или задокументированное Виктором из Виты появление вандальских клириков и полицейских властей в мавританской Типасе служит определенным указанием в этом направлении. Однако из-за нехватки археологических и эпиграфических данных мы не можем утверждать этого с полной определенностью. Вследствие численной ограниченности вандальско-арианской части населения подлинная колонизация была, естественно, невозможной; тем самым у провинциалов оставалось достаточно жизненного пространства. Правда, это смешанное население из римской, пунийской и берберской составных частей было сильно затронуто вандальской колонизацией в экономическом плане; поскольку провинциалы были вынуждены уйти из Проконсульской Африки, они все же нашли достаточно места в Бизацене или в Нумидии, в случае если не предпочли бегство за море. Со времени правления Гунериха берберские набеги, доходившие до все более важных территорий, все же привели к кризису миллионного провинциального населения. В то время как городские жители или обнесенные стеной поместья часто могли противостоять набегам, остальные части населения должны были искать спасения в бегстве и часто больше не возвращались на прежнее место жительства. Характерен для этого состояния дел факт сокрытия торговых договоров, известных нам под именем Таблицы Альбертина. Во время набега мавров в 496 г. колоны этой тунисо-алжирской пограничной области рассеялись по всем направлениям; то же происходило и с остальными. Монашеская община св. Фульгенция – в 90-х годах V в. – бежала от мавров и при этом прошла большое расстояние от среднего или южного Туниса (область вокруг Капсы – Гафсы) до южной части Проконсульской Африки (Сикка Венерия – Эль Кеф) [206]. Юго-западная часть вандальского государства, таким образом, несла постоянные потери в лице оседлого населения.

Население Северной Африки в вандальское время вообще находилось в гораздо большем движении, чем в позднеримский период. Римская система лимесов выполняла свою основную функцию до самого конца столь хорошо, что культурные области вряд ли страдали от сколь-нибудь крупных и продолжительных нашествий; восстания и мятежи также были ограничены во временном и пространственном отношении. Но вандальское нашествие между 429 и 442 гг. вызвало перегруппировку большой части северо-африканского населения, как в Нумидии, так и в областях восточнее нее. Однако кочевое и полукочевое население Мавритании все больше приходило в движение и напирало на позиции, оставленные до 455 г. Западным Римом. Постепенно в этих областях равнины и почти все города попали в руки мавританских князей; лишь немногочисленные прибрежные города и области в 455 г. или вскоре после этого достались вандалам, которые даже не могли и помышлять о контроле над западным Магрибом. Вследствие этого реберберизация Северной Африки, которая была заметна уже при Диоклетиане, в V веке сделала большие успехи. При этом в качестве влиятельных кланов из горных массивов (Кабилия, Аврес, тунисский Дорсале) на передний план вышли пустынно-степные племена гетулов и арцугов, и обе группировки создали государственные образования, отталкиваясь от римских форм [207]. Политика этих новых государств преследовала различные цели, так что они зачастую оказывались в раздоре друг с другом или с вандалами. Эта тема заслуживает того, чтобы по меньшей мере дать краткий очерк некоторых из этих государств и их князей.

Берберский князь Массона из Альтавы (Ламорисьер) в надписи, датируемой 508 г., провозглашает свои притязания на титул «rex gentium Maurorum et Romanorum» (король мавров и римлян), который может служить определенным показателем; видно, что и правители довольно небольших областей заботились о своей легитимности и опирались на римскую традицию. Область, которой правил Массона, лежала далеко на западе и потому вряд ли могла находиться в тесных отношениях с вандальским государством. Иначе обстоит дело с Мастиной, правителем области Ходна, который, вероятно, основал свое королевство, опираясь на должность командующего римского пограничного отряда, и в конце концов даже принял титул императора. Куртуа, пожалуй, справедливо полагает, что Мастина сначала был независим от Карфагена, но после удачного мятежа населения Авреса против вандалов, следствием чего стало основание нового государства, вступил в контакты с Гунерихом. Вполне возможно, именно поэтому Мастина послал в 483 г. сильный мавританский контингент в Лары и Сикка Венерию (Эль Кеф) в Проконсульской Африке, чтобы принять там около 5000 изгнанных ортодоксов и переправить их на запад [208]. Если такое толкование Куртуа соответствует действительности, можно предположить, что Мастина в случае нужды предоставлял в распоряжение своему союзнику и войска. Государство Аврес было почти взято в клещи с востока и с запада, что позволяло стратегически поставить задачу его уничтожения или по меньшей мере помешать его дальнейшей экспансии. Если отношения между Гунерихом и Мастиной были столь близки, напрашивается мысль об их совместном владении определенной частью Нумидии. Во всяком случае, еще в начале VI века довольно большая часть Нумидии являлась одновременно сферой вандальских и берберских интересов. Впрочем, союзническая политика вандалов и многочисленных мавританских племен проявляется и в том, что карфагенское правительство в общем располагало мавританскими матросами и солдатами. В 534 или 535 г. Византия сражалась на Сардинии и с мавританскими войсками, которые были туда доставлены вандалами в качестве военных поселенцев; в этом отношении вандалы на столь важном для них острове использовали тактику, сходную с применявшейся римлянами по отношению к многим варварским племенам, которые расселялись на подходящих местах в качестве федератов, несших рекрутскую повинность. В отношении вандало-берберского сотрудничества интересен также опыт Гелимера, который еще после битвы у Децима смог провести набор среди мавританских племен и даже после окончательного поражения при Трикамаре нашел в жителях дикого горного массива Эдуг последних защитников своего королевства [209]. Конечно, в целом враждебность к вандалам со стороны берберских племен при последних Хасдингах усилилась. Сначала трудным противником стало государство Аврес, в то время как начиная с 511 г. поражения и урон германскому государству стало приносить дорсальское государство Гуэфана и Анталы. Естественно, вновь всплывает вопрос, с неизбежностью возникший уже в разделе о Гунтамунде, не привели ли постоянные нападения кочевников к более тесному сотрудничеству между вандалами и провинциалами. Мы уже имели возможность ответить на этот вопрос отрицательно, но должны еще раз повторить его, принимая во внимание берберскую тактику. Ведь Прокопий подчеркивает [210], что Каваон не только мог наблюдать за наступающими вандальскими кавалерийскими частями, но и что его разведчики чистили оскверненные вандалами ортодоксальные церкви и оказывали помощь священникам. Это указание очень существенно, тем более что оно получает подтверждение в некоторых замечаниях Жития Фульгенция; в соответствии с ними, прежде чем отправиться в «опасную зону» арианских противников, Фульгенций, поставленный перед альтернативой, выбрал в качестве места жительства области, находившиеся под угрозой берберских нападений [211]. Эти замечания говорят сами за себя. Естественно, «фронты» постоянно менялись, и все же в целом вандалам и маврам или маврам и провинциалам было легче прийти к взаимопониманию, чем вандалам и провинциалам: решающую роль здесь играл, конечно же, религиозный вопрос. Противоречия между обеими христианскими церквями, ортодоксальной и арианской, действовали сильнее, чем все этнические и даже культурные различия. Ортодоксальному духовенству язычники-берберы часто были милее, чем ариане-вандалы, потому что их было легче обратить. Для такой миссионерской работы было много примеров из прежних времен, и можно было опираться даже на полезные указания Августина. Может быть, симпатии ортодоксов привлекало и то, что они предполагали за разбойничей и дикой внешностью кочевников безобидность и неиспорченность человеческой природы. Эти противоречия были в целом гораздо сложнее, чем можно отобразить в этом очерке. главную вину за окончательный разрыв тесного вандало-римского сотрудничества против берберского наступления, естественно, следует возлагать на вандалов. Несмотря на многие шаги навстречу Гунтамунда и прежде всего Хильдериха, количественно превосходящая ортодоксальная часть населения не соглашалась с вандальским господством; кто не протестовал открыто, был по меньшей мере равнодушен и мог даже приветствовать берберские нападения, так как они подрывали престиж вандалов и в конечном счете даже размывали государство Хасдингов. Римская служилая знать в целом, несомненно, была привержена вандалам и желала дальнейшего существования их королевства; однако их численность была очень мала, и они вряд ли могли – особенно после возвращения ортодоксальных епископов – оказать значительное влияние на массы провинциалов.

Тем самым в плане истории населения (и социологии) в поздние вандальские времена, как и в последнюю фазу римского владычества Северной Африкой, проявлялись чрезвычайно резкие противоречия, облегчившие византийское завоевание и победу Велизария. Вопрос о том, сыграли ли решающую роль противоречия между вандалами-арианами и провинциалами-ортодоксами, мы можем оставить открытым; ибо вместе с тем существовало противоречие между местным населением в культурных областях (как можно вкупе назвать вандалов и провинциалов) и наступающими из степных и горных областей кочевниками, которые были уже готовы отказаться от примитивной стадии языческой и племенной организации в пользу порядка более высокого уровня. Эти союзы выкристаллизовались вокруг монархической верхушки именно в ходе борьбы против управляемого из Карфагена государства и в результате во многом преодолели примитивное состояние бродячего пастушества, которое было вынуждено поддерживать и наращивать свои скромные жизненные возможности за счет разбойничих походов. Правда, современные писатели неизменно придерживались мнения о примитивности берберов и тем самым становились сторонниками вандалов, а затем прежде всего византийцев. Поэтому из этой литературы нельзя извлечь исторически достоверной картины жизни этих племен и динамических процессов их развития.