Родовая знать, служилая знать и рядовые вандалы

Родовая знать, служилая знать и рядовые вандалы

Институционально главными опорами вандальского трона являлись войско, флот и бюрократия, однако персонально мы можем – несмотря на все ограничения – считать такими же опорами и различные вандальские «сословия». Несмотря на королевский деспотизм, вандалы, к которым мы, естественно, причисляем и группы аланов, участвовавшие в переселении, во многом определяли судьбы североафриканского государства, так как «de facto» иначе не могло и быть. Если король, начиная с 442 г., сильно урезал политическую роль родовой знати, которая, по нашим сведениям о положении дел, состояла в основном из не-правящих Хасдингов, то он все же был вынужден от случая к случаю сотрудничать с ее представителями; то же самое относится и к остальным свободным вандалам. Внешне жизнь аристократии выглядела достаточно блестяще. Подобно королю, она жила в своих замках и усадьбах, окруженных парками, и распоряжалась множеством рабов, колонов и подчиненных римского или германского происхождения. В аристократических домах были даже свои «придворные капелланы». До нас по большей части дошли имена знатных вандалов, и часто мы располагаем сведениями и об их родственных и иных отношениях с королем [160]. Нередко аристократы выступали в качестве руководителей войсковых и флотских соединений. О таких принцах, как Гоамер, Гоагейс, Тата, Аммата или Гибамунд известно, что они были хорошими воинами, в то время как другие знатные люди, по всей видимости, больше занимались своими домашними делами или, например, славились как строители. Говоря о времени Гейзериха и Гунериха, мы, несомненно, должны считаться с «внутренней эмиграцией» этих кругов, чья общественная деятельность довольно часто встречала препятствия. Вполне объяснимо и то, что многие аристократы в последний кризисный период существования государства, при Хильдерихе и Гелимере, вновь ярко начинают проявлять себя на политической арене. При Хильдерихе снизилось влияние королевской власти на военный сектор, а благодаря узурпации Гелимера оно ослабло еще больше, так как королевская власть другими государствами больше не рассматривалась как легитимная. Теперь вновь потребовалась помощь аристократов, которые тем самым показали, что, несмотря на королевскую опеку, их сословие смогло развиться до уровня своеобразного феодального класса. Конечно, по этому поводу было бы преждевременно составлять сколько-нибудь обобщающее суждение. Знатные «господа» ни в коем случае не являются для нас столь известными личностями, чтобы можно было представить их сколько-нибудь подробную биографию. В отдельных случаях можно говорить только о том или ином роде деятельности или периоде жизни. Если какой-нибудь Гоамер считался «вандальским Ахиллом» и – до последней битвы с Анталой – успешно оборонял вандальскую территорию, это определенным образом освещает его военные способности. В остальном этот пленник Гелимера, ослепленный в тюрьме и умерший там по неизвестным причинам, предстает перед нами лишь по косвенным сведениям [161]. Даже такой несомненно выдающийся для своего слоя и времени человек, как племянник Гелимера (или его брат) Гибамунд, известен нам исключительно в качестве предводителя одного из войсковых соединений в битве при Дециме, в которой он погиб от рук массагетов, и как строитель знаменитых зданий тунисских терм [162]. Таким образом, мы не можем восстановить жизненный путь вандальских аристократов, что не удивительно, если и некоторых королей все еще окутывает туман.

Еще хуже обстоят дела со сведениями о так называемой служилой знати, которая, начиная с 442 г., стала выдвигаться в качестве изолирующего слоя между королем и аристократией, однако по своему социальному статусу, естественно, находилась ниже «высшей знати». В целом известно только 14 имен таких «министериалов», а именно четыре вандальских и десять римских [163]. Их количественное соотношение хоть и обусловлено определенными случайными факторами, но все же дает представление о структуре служилой знати, чрезвычайно смешанной в этническом отношении. Скорее всего, начиная с 442 г., это сословие служащих набирало все большую силу как в количественном отношении, так и по своей значимости: король нуждался в них как в военной сфере, так и в управлении государством и доменом; нам также известно о многочисленном персонале аристократических домов, который следует причислять к служилой знати. Часто сложно отличить высокопоставленных рабов и колонов от служилой аристократии. Служилая знать, должно быть, состояла из свободных граждан, однако мы не можем привести никаких доказательств этого предположения. По крайней мере, встречались промежуточные варианты, так, например, раб готского происхождения по имени Года, принадлежавший Гелимеру, в качестве наместника Сардинии достиг одного из наивысших и важнейших в военном отношении постов в государстве. В ортодоксальной литературе позднего вандальского периода говорится также о королевских рабах, пользовавшихся доверием повелителя и исполнявших важные поручения [164]. Следует учитывать сильную градацию внутри самой служилой аристократии, а также различные виды деятельности, обусловленные принадлежностью к разным ведомствам. Так, существовало учрежденное в первую очередь для провинциалов самоуправление, во главе с «proconsul Carthaginis» (проконсулом Карфагена) [165], под началом которого, вероятно, состояли губернаторы провинций. В этом ведомстве имелись также различные категории финансовых служащих (procuratores) и судей (iudices). Во главе же вандальской администрации, которую следует, пожалуй, рассматривать просто как государственную администрацию, стоял «препозит империи» (praepositus regni), которому подчинялись министериалы, обозначаемые как «referendarius», «notarius» и «primiscriniarius». В рамках военной карьеры, с другой стороны, наибольшей важностью обладали millenarii (тысячники), которым также были доверены задачи управления поселениями, соответствующими «тысячам». При королевском дворе находились функционеры с названиями должностей «baiuli», «ministri regis» (королевские чиновники), «domestici» (служители) или «comites» («комиты»), причем последние, подобно графам каролингской эпохи, очевидно, занимали очень высокое положение. Слуги, заведовавшие королевскими и аристократическими хозяйствами, назывались, подобно финансовым служащим городов и провинций, «procuratores». Вся эта система должностей мало исследована из-за недостатка источников по истории права, однако восходит, как показывает языковая и литературная традиция, к римским и германским корням. Исследование вестготского, бургундского или франкского права проясняет справедливость такого сопоставления, не проливая свет на детали собственно вандальского права. Особенно существенным мне кажется часто высказывавшееся предположение, что служилая знать во многом демонстрирует зачатки дофеодальной и феодальной системы. Для этой системы характерны тесные личные отношения подчинения и верности королю и принцам, за что те «наделяли леном», оказывали покровительство и содержали служилый люд. Предательство «вассалов» чрезвычайно жестоко наказывалось при Гейзерихе и Гунерихе, и королевская подозрительность в этом отношении никогда не переставала бодрствовать. С другой стороны, служилая знать обеспечивалась денежными и натуральными вознаграждениями, в случае если не «наделялась земельными ленами». Эти формы натурального хозяйства также напоминают феодализм; правда, невозможно определить, насколько феодальным стал и способ производства. Положение одного тысячника, довольно точно описанное у Виктора из Виты, по всей видимости, репрезентирует переходную стадию между рабовладельческим и феодальным обществом: этот чин обладал большим состоянием, а также многочисленными стадами и рабами. Не-свободные исполняли самые разные функции, также и функции оружейника, и ни в коей мере не угнетались, но и не могли не подчиняться распоряжениям господина. В противном случае они должны считаться с возможностью суровых кар, даже с вмешательством короля в исполнение наказания. Последнее поразительно, так как по римской традиции, в соответствии с действующим правом, раба мог наказывать один лишь господин. Однако, очевидно, вандальские рабовладельцы, особенно министериалы, больше не обладали такими полномочиями. Вследствие иерархического размежевания отношения зависимости стали иными, но, во всяком случае, и не более понятными для нас. Простое римское отношение господин – раб, которое почти не подверглось никакому внешнему влиянию, по всей видимости, было включено в чужеродное строение общества вандалов и потому также подверглось изменениям. Важное положение служилой знати выявляется для нас также из того обстоятельства, что она играла определенную самостоятельную роль при раздорах между королевской властью и родовой знатью: Гунерих, должно быть, наказывал многих министериалов как открытых или потенциальных противников, так как они были ортодоксами или же выступали на стороне аристократической оппозиции. Во многих случаях к служилой знати прилагался отличительный предикат dominus [166], а время от времени вознаграждением за заслуги служила высокая честь быть названными друзьями (amici) короля [167].

Будучи ниже служилой знати по социальному положению, рядовые вандалы и аланы также представляли собой привилегированный слой северо-африканского государства. Менее влиятельные, естественно, в политическом отношении, чем аристократия и служилая знать, они все же являлись главной частью населения в военном и, возможно, экономическом плане. Они участвовали в военных походах на море и на суше и должны были нести также соответствующую караульную службу; при Гейзерихе они занимались почти исключительно военным делом. И все-таки уже этот король часто дополнял и заменял слишком слабых в количественном отношении соплеменников мавританскими вспомогательными контингентами. При его преемниках благодаря миру 474 г. все же наступила более спокойная фаза развития. После того как вандальское государство полностью сосредоточилось на оборонительных действиях, вандальские воины были менее востребованы, чем во времена экспансии при Гейзерихе. Разумеется, здесь также сказалось взаимодействие между внешнеполитической угрозой, оборонительной позицией правительства и нежеланием вандальских воинов идти на военную службу. Однако заданное Гейзеритом направление в конечном итоге не оправдало себя. Он выделил соплеменникам в пределах «sortes Vandalorum» (наделов варваров) земли, свободные от налогообложения, с достаточной рабочей силой (рабы, колоны), ожидая, что они захотят постоянно преумножать свою собственность грабительскими походами. При этом он не учел быстрого процесса романизации, который вскоре сделался очень заметным вследствие влияния многочисленного провинциального населения. Правда, следует подчеркнуть, что аристократия и служилая знать, также как и клирики арианской церкви, подверглись процессу романизации быстрее, чем основная масса вандалов: эти привилегированные слои больше сходились с влиятельными провинциалами, быстрее овладевали латынью и перенимали с ней многое из образа мышления и круга представлений покоренного населения. Кроме того, ввиду своих довольно значительных экономических возможностей они быстрее предавались удовольствиям прежнего высшего слоя, театральным представлениям, баням или радостям охоты, чем простые вандалы. Эти «воины», как их вполне можно назвать из-за их простоты, еще вплоть до похода Велизария сохраняли привычку к лишениям походной службы или морских переездов, и их нельзя считать столь изнеженными, как это делает Прокопий, который, видимо, слишком сильно ориентировался в своих суждениях на великолепие дворцов знати (например, королевского дворца в Грассе, который оказался промежуточной остановкой в походе Велизария) или на роскошь богатых жителей Карфагена. Если Людвиг Шмидт (155) подчеркивает, что «сильнейшие элементы сословия растворились в новой служилой знати», то возникает определенное противоречие с источниками, которые представляют мягкими и изнеженными служилую знать или арианский клир, но не массы рядовых вандалов. По крайней мере, при Гейзерихе и его наследнике народные и вооруженные силы вандалов в целом находились еще в исправном состоянии. Однако проявлялись опасные признаки ослабления, так что у Гунериха наряду с династическими и религиозными было достаточно иных причин, чтобы попытаться по возможности остановить процесс романизации и обращения в ортодокальную веру своих соплеменников. Его наследники, напротив, вновь стали проводить более мягкий и непоследовательный курс, который шел навстречу одновременно и положительным, и отрицательным аспектам романизации. К сожалению, в источниках не задокументирован конечный итог этого развития. Из искаженных ненавистью описаний ортодоксальных авторов можно извлечь конкретную картину вандальства времен Гелимера в столь же малой мере, как и из восхвалений «придворных поэтов», которые, естественно, давали романизации самую позитивную оценку.