Отступление об эпистолярном жанре

Отступление об эпистолярном жанре

Никогда не забуду: вскоре после смерти деда возвращаюсь из школы и застаю бабушку за странным занятием: перед ней горка мелко изорванной бумаги, а она берет из лежащей рядом пачки страницу за страницей и продолжает рвать. Мне делается страшно: может, она сошла с ума от горя?! Спрашиваю шепотом: «Что ты делаешь?» Она отвечает (тоже почему-то шепотом): «Эти письма адресованы дедушке. Он их хранил…» «Так зачем же ты их рвешь?» «Их больше некому читать…» «Почему? Я бы прочитала. Интересно…» Теперь она смотрит на меня как на сумасшедшую: «Ты не расслышала? Они адресованы дедушке». И уже сухо, строго, тоном, каким разговаривала со мной очень редко: «Чужие письма читать нельзя».

Чужие письма читать нельзя! – одна из истин, которые любой нормальный человек усваивает с детства. И даже сейчас, каждый раз, когда цитирую письма Екатерины и письма к ней, я испытываю некоторую неловкость, хотя давно уже поняла: именно письма – самый достоверный источник знаний о человеке, чью жизнь, чью душу пытаешься понять.

Что важнее: это острое желание знать или никогда не отпускающее ощущение вины за то, что «лезешь в душу»? Не знаю. Единственное оправдание вижу в том, что интерес к таким личностям, как Екатерина Великая, вызван не праздным любопытством, а потребностью неповерхностно разобраться в истории своего народа.

Я еще не раз буду цитировать письма других своих героинь, которые почти наверняка не рассчитывали, что написанное ими будет читать кто-то кроме адресата. И хотя каждый раз это будет сопровождаться смущением, не могу позволить себе отказаться от этих цитат. Во-первых, потому, что эти письма давно и неоднократно уже прочитаны вовсе не теми, кому были предназначены. Понимаю, что аргумент с этической точки зрения весьма сомнителен и очень напоминает циничное заявление Екатерины: «Если они берут, то почему же и всем не брать?». Во-вторых, потому что письма с максимальной достоверностью раскрывают и личность автора, и его истинное отношение к адресату.  А разобраться именно в этом — цель книги.

Большая часть переписки Екатерины Великой – исключение из правила (впрочем, разве она сама – не исключение?). Дело в том, что многие письма она писала как раз в расчете на то, что они будут прочитаны не только адресатом, и даже не только ее современниками. Это письма к Вольтеру, к Дидро, частично – к Гримму и Марии Терезии Жоффрен. Так что, читая их, мы выполняем ее волю. Ее часто упрекали и упрекают, что в письмах к французским просветителям она лицемерила. Не могу с этим согласиться. Да, она старалась писать так, чтобы в ней увидели безупречную государыню великой страны. Но именно это: великой страны – было для нее главным. И это ей блестяще удавалось. Недаром восхищенный ее письмами Вольтер (а его вряд ли можно заподозрить в наивной доверчивости) писал: «Теперь просвещение идет к нам с Севера».

Другая группа писем (иностранным монархам, собственным помощникам и сподвижникам) – скорее государственные документы, чем письма в общепринятом смысле. Они интересны не только содержащейся в них исторической информацией, но и стилем, присущим только ей, тем, что, будучи даже официальными документами, они никогда не бывали стандартными, формальными.

К третьей группе можно отнести письма, предназначенные ею для того, чтобы скрыть свои подлинные мысли. И это она умела делать блистательно. Достаточно вспомнить письмо к Елизавете Петровне, которое решило судьбу будущей Екатерины Великой.

И наконец, письма, которые для постороннего прочтения предназначены не были и сохранились только потому, что адресаты не захотели или не сочли возможным их уничтожить. Это большинство писем сыну, невестке, Понятовскому, Потемкину и некоторым другим. Вот эти письма она, наверное, не захотела бы увидеть в чужих руках.

Как-то она написала: «Относительно своих сочинений – скажу, что смотрю на них, как на пустяки… Мне кажется, что все, написанное мною, – довольно посредственно; к тому же я не приписываю этому никакого другого значения, как только доставляемого себе этим удовольствия».

Позволю себе не согласиться с этим самоуничижительным признанием. Ее сочинения посредственными никак не назовешь. Исключение – пьесы, которые и в самом деле довольно заурядны, а так как еще и злободневны, то сегодня не представляют ни малейшего интереса. Все же остальное: записки, заметки и особенно письма – блистательно. Мысль она выражает точно и четко, фразу строит свободно, стиль ее образен, легок, самобытен. Но для тех, кого разделяет с ней время, главное даже не в этом. Для потомков, для всех историков, пытавшихся и пытающихся до сих пор осмыслить то, что происходило в нашей стране, да и в мире, во второй половине XVIII века, по праву именуемой екатерининской эпохой, ее записки и письма – бесценный источник знаний (но и сомнений).

Я рассказала о том, как первая немецкая принцесса прошла в России все ипостаси женской жизни: была невестой цесаревича и невесткой царствующей императрицы, женой наследника, потом – императора, матерью будущего императора, вдовой. Пришло время рассказать еще об одной роли, которую ей выпало сыграть. Это роль свекрови. Надо сказать, не самая простая. Именно в этой роли чаще всего проявляются не лучшие черты характера и качества души.

Начну с первой невестки – и первой ошибки проницательной (как ей самой казалось) Екатерины Великой.

Трудно не задать себе вопрос – почему же она, так дорожившая своей не без труда обретенной русскостью и вообще русскостью на русском троне, женила своего сына и внуков на немках? Политический расчет значил для нее не слишком много: что для могущественной, огромной державы родство с маленькими немецкими княжествами! Здесь другое. На собственном опыте она знала: немецкая принцесса способна полюбить Россию больше, чем иной русский по крови. Вот в ее муже течет русская кровь, кровь самого Петра Великого. И что?! Позволю себе совершенно антинаучное допущение: ей казалось, что европейские женщины способны смягчить и облагородить русские нравы, но бороться с варварством они станут не варварскими методами, как это делал ее великий предшественник, Петр Алексеевич, а любовью, как это старалась делать она. Надеялась, что вслед за ней они продолжат разворачивать Россию к Западу. Что им, как и ей, будет проще. В них, как и в ней, не будет ни петровского преклонения перед Западом, ни елизаветинского страха и недоверия. По ее воле женами ее потомков стали четыре немецкие принцессы. Лишь одна полностью оправдала ее надежды: беззаветно полюбила Россию (о ней – в главе «Елисавету втайне пел»).

Почти 30 лет назад Елизавета Петровна пригласила в Россию Ангальт-Цербстскую принцессу Софию Амалию Фредерику. Теперь уже она, ставшая самодержицей всероссийской, ищет невесту своему сыну, мать будущего наследника престола, продолжателя ее дела. Выбор падает на принцесс Гессен-Дармштадтского дома. Трех сестер вместе с матерью приглашают в Петербург. Ландграфиня Гессен-Дармштадтская Каролина по уму и образованности была одной из замечательнейших женщин Германии. Как и Екатерина, она поддерживала постоянную переписку с деятелями французского Просвещения. К ее мнению прислушивался даже сам Фридрих II, известный женоненавистник. Зато ее супруг, ландграф Людвиг, очень напоминал Петра III: единственным, что его по-настоящему интересовало, были военные маневры, парады, муштра. Материальное положение ландграфини было крайне затруднительным: ей приходилось растить шестерых детей практически без помощи мужа. Понятно, почему приглашение Екатерины она встретила с искренней радостью. Она опасалась, что возникнут какие-нибудь препятствия к этому желанному браку, делилась опасениями с Фридрихом. Он уверенно ее успокаивал: «Я уверен во всех главных агентах, которые ведут это дело: разве что каприз самого великого князя может расстроить наши планы». Заметим: наши! Фридрих весьма заинтересован в этом союзе, он надеется приобрести очередного агента при русском дворе. Когда-то с недалекой и самоуверенной матушкой будущей Екатерины не получилось, но ландграфиня Каролина – другое дело, уж она-то сумеет завоевать доверие русской императрицы и стать полезной для своего патрона, прусского короля.

Когда встает вопрос о том, что невесте придется переменить веру, Каролина, которая этого вовсе не пугается, но беспокоится, что заупрямится ее муж, потому что без его согласия дочь не сможет перейти в православие, снова обращается за помощью к Фридриху. И он снова ее успокаивает: «Я помню, когда я предлагал такую же партию принцу Цербстскому (отцу Екатерины. – И. С.), чего мне стоило уговорить его насчет религии… И так после всех этих проделок его дочь отправилась в Россию, и вот она теперь императрица, и еще какая императрица!»

Потом, когда ландграфиня с дочерьми уже приедет в Петербург, Фридрих будет писать ей очень часто, наполняя письма восторженными похвалами русской монархине. Знал: каждое его письмо станет известно Екатерине – перлюстрация писем была в порядке вещей. Екатерина посмеивалась: она знала, что он знает, что она знает…

За своими гостьями императрица послала русский военный корабль, который с комфортом доставил их в столицу империи. Сопровождал гессенских дам любезный, предупредительный и очень красивый друг будущего жениха князь Андрей Кириллович Разумовский (эту деталь следует запомнить).

В Петербурге бриг «Саламандра» встречали с необычайной торжественностью, к пристани подали роскошные экипажи, в которых гостей доставили в Мраморный дворец, предоставленный им императрицей. Дворец поразил гостей редким изяществом линий, стройностью фасадов и элегантностью отделки. И конечно, невиданным комфортом. Семейство было счастливо. Только средняя сестра, Вильгельмина, возмущалась:

Мне кажется, что мы играем здесь, в Петербурге, в высшей степени смешную роль. Мы – немецкие принцессы, а между тем нас притащили сюда, словно рабынь на рынок, чтобы иноземный принц, даже некрасивый и несимпатичный, мог надменно выбрать себе ту, которая более всех поразит его варварское воображение. Еще недавно на уроке истории я проходила, как в Греции отправляли молоденьких девушек на съедение Минотавру. Мне кажется, что наше положение тоже не лучше. Неужели не было бы приличнее, если бы великий князь приехал к нам в Дармштадт?! Неужели наше милое отечество кажется русским таким ничтожным и гадким, что с ним даже не считаются?! Мне кажется, что мы, как немки, должны быть более гордыми и не ездить с таким бесстыдством на бесцеремонный выбор русского рабовладельца.

У Екатерины не только в Зимнем дворце были глаза и уши – в Мраморном тоже нашлись такие, кто слушал каждое слово дармштадтских гостей и доносил императрице. Понятно, что высказывания одной из претенденток на место будущей матери будущего наследника ее не порадовали. Но, надо отдать ей должное, слова эти она запомнила и, сватая сыну вторую невесту, ошибки не повторила. Правда, вторая невеста оказалась не такой строптивой, как Вильгельмина.

Екатерина вовсе не хотела унизить будущую невестку. Ее ведь тоже привезли в Россию по приглашению Елизаветы Петровны. Но она хорошо знала о русском обычае возить невест на смотрины в царский дворец (хотя в старину это касалось только невест царствующего монарха, а не наследника престола, но это уже подробность, давно забытая). Принцесса Вильгельмина русских обычаев не знала, русской историей никогда не интересовалась. Не заинтересуется ею и потом, когда уже станет женой наследника престола. Правда, за исключением одного эпизода, всего одиннадцатилетней давности (на дворе был год 1773)… Этот эпизод вселил в нее надежду стать владычицей пусть дикой, пусть непонятной, но огромной и богатой страны. Точно так, как стала свекровь.

Старшая сестра, Амалия Фредерика, чье спокойное достоинство пришлось по душе Екатерине, вскоре вышла замуж за принца Карла Людвига Баден-Дурлахского. Их любимая дочь, Луиза Мария Августа, станет супругой любимого внука Екатерины, Александра Павловича (о ней – в главе «Елисавету втайне пел»).

Младшая сестра, на которую Павел не обратил никакого внимания, выйдет замуж за великого герцога Саксен-Веймарского. Луиза станет одной из выдающихся женщин своего времени. Гете считал за честь называться ее другом. Наполеон преклонялся перед ее нравственным величием.

Но Павел Петрович выбрал, кого выбрал… Нельзя исключить, что сделал он это в пику матери, которая не скрывала, что Вильгельмина у нее восторга не вызывает. За что вскоре и поплатился…

Через полгода избранница Павла Петровича приняла православие и новое имя: Наталья Алексеевна. Их венчали в церкви Рождества Богородицы (на ее месте сейчас Казанский собор). Здесь 11 лет назад Екатерину провозгласили императрицей. Сюда же, прямо на свадьбу наследника престола (ее престола!) пришла весть: Петр III воскрес! Он идет в Петербург, чтобы отдать власть сыну, законному императору Павлу I.

Екатерина понимает: самозванец. Она ведь абсолютно уверена в смерти мужа. А Павел? Думается, он тоже знает: отец мертв, а мертвые не воскресают. Но каковы мотивы появления самозванца? Истинные ему едва ли понятны, потому и не кажутся опасными. А вот провозглашенная самозванцем цель весьма привлекательна… Очень интересует Пугачев и молодую великую княгиню. Она, воспитанная в Европе, давно забывшей о рабстве, видит в нем освободителя несчастных русских крестьян. К тому же он обещает посадить на трон Павла, а значит, и ее. Что может быть лучше, если уж судьба занесла ее в эту жуткую страну?

Павла, страстно влюбленного в молодую супругу, не смущает, что рядом с ней почти неотлучно находится его друг детства красавец Андрей Разумовский (ходят упорные слухи, что он – незаконный сын Елизаветы Петровны). Именно Разумовский рассказал нетерпеливой претендентке на российский трон о том, как умер Петр III, кто и как возвел на престол Екатерину. Какой пример для подражания! И чем Разумовский хуже Григория Орлова? Но такие планы рождаются только в голове Натальи Алексеевны. Андрей Кириллович вряд ли о них даже подозревает: он человек умный, осторожный, ситуацию при русском дворе знает. И на что способна Екатерина, защищая свою власть, он тоже знает. Не то, что самоуверенная немецкая принцесса. Она ему нравится, он влюблен, роль любовника жены наследника короны щекочет самолюбие. Но не больше. На смертельный риск ради ее амбициозных планов он никогда не пойдет.

В первое время после свадьбы Павел был счастлив, весел, выполнял любое желание жены, но постепенно становился мрачен, его взгляд горел тревожным огнем, выдававшим душевную боль; с матерью держался то холодно, то был груб и дерзок. Екатерина не без основания видела в этом влияние Натальи Алексеевны.

Екатерине докладывают: в семье наследника зреет заговор… Павел не скрывает раздражения: матушка слишком засиделась на троне! Его троне! Она улыбается в ответ:

Я знаю, что Павел будирует против меня, но всем наследникам кажется, что они лучше справятся с государственными делами. Я могу утешаться одним: его сын так же будет будировать против него самого.

Пройдет 27 лет, и те, кто еще будут живы, вспомнят эти пророческие слова.

А тогда, едва освоившись при дворе, великая княгиня пишет матушке возмущенные письма: свекровь – узурпаторша! К тому же бесстыдно меняет фаворитов! Тем, кто читал эти письма (а их читали!), понятно: немецкая принцесса, воспитанная в строгой добродетели, шокирована. Но есть одна пикантная подробность: ее собственные отношения с Андреем Разумовским. Отношения настолько плохо скрываемые, что при дворе с любопытством перешептываются: «Интересно, на кого будет похож ребенок?» (Наталья Алексеевна беременна). Подозревают, что связь эта началась еще на борту брига «Саламандра», на котором красавец-вельможа встречал невесту своего друга детства, Павла Петровича. Но это всего лишь подозрения, в свете которых поведение Натальи выглядит особенно подлым.

Подозрений, ничем не подтвержденных, в этой истории немало. К примеру, кое-кто обвинял Потемкина, что это он помог Екатерине избавиться от нежелательной невестки; хотя не подлежит сомнению, что смерть жены наследника от родов была неизбежной: она с детства страдала пороком позвоночника, который исключал возможность родить ребенка. Это было подтверждено вскрытием. Екатерине не нужны были подозрения, которые могли возникнуть при европейских дворах, так что вскрывали труп независимые эксперты (13 человек!).

Пять дней Павел и Екатерина не отходили от умирающей. Он был в отчаянии, она его утешала и старалась ободрить невестку.

«Признаюсь, — пишет она Гримму из Царского Села, – я в первый раз в жизни была в таком затруднительном, тяжелом, ужасном положении; я забыла об еде и о сне; не понимаю, как у меня доставало сил. Думаю, если эти события не произведут расстройства в моей нервной системе, то, стало быть, ее ничем нельзя расстроить… Павел довольно твердо переносит свое тяжкое горе, но сегодня у него лихорадка. Тотчас после смерти его супруги я его увезла и привезла сюда».

Вот это очень любопытно. Не факты, о которых она сообщает; не состояние, которое она описывает, нет. Интереснее всего то, о чем она умалчивает. Именно это больше всего говорит о ее моральных принципах. А умалчивает она вот о чем. Видя, в каком отчаянии ее сын, она отдала ему пачку писем: любовных писем его лучшего друга к его обожаемой жене. Обняла (в их отношениях этот жест – редкость), сказала: «Они недостойно злоупотребили твоим доверием». Наверное, это было жестоко. Но она хотела помочь, исцелить. Сама всегда предпочитала знать правду. Любую. Не оставила его один на один с его горем. Увезла с собой в Царское Село. А Гримму рассказала только о том, что увезла; о письмах, о том, что сына предали самые близкие люди, – ни слова. Это о себе она может рассказывать самое сокровенное, обсуждать чужие тайны для нее – табу. Редчайшее, надо сказать, качество. И то, что, не любя невестку, зная о ее отношениях с Разумовским, не устроила публичного скандала, тоже кое-что говорит о Екатерине Алексеевне.

На похороны жены Павел не явился. Императрица отстояла заупокойную службу от начала до конца и отправилась в Смольный институт. Давно собиралась отобрать из выпускниц новых фрейлин. Выбрала нескольких своих любимиц. Среди них Катеньку Нелидову. Странное скрещение судеб: именно в день, когда хоронили горячо любимую, хоть и неверную жену Павла, при дворе оказалась женщина, которой предстоит сыграть в его жизни огромную роль (об этом в «Отступлении о смолянке Екатерине Ивановне Нелидовой»).

И еще любопытный факт, тоже характеризующий императрицу. Она написала о Разумовском: «Он несомненно умен, тонок и талантлив. Нужно использовать его дарования». К тому же он – Разумовский, а эта семья кое-что для нее значила. Вместо того чтобы наказать несостоявшегося заговорщика, она отправила Андрея Кирилловича чрезвычайным посланником в Неаполь (впрочем, такие престижные нынче командировки за границу в те времена нередко рассматривали как наказание). На дипломатической работе бывший возлюбленный покойной великой княгини будет верно служить государыне и России.

Пока его место не понадобится родственнику светлейшего князя Потемкина…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.