Возвращение печального крестоносца

Возвращение печального крестоносца

27 ноября 1252 г. королева-мать, регентша Франции Бланка Кастильская скончалась. Поскольку зимой навигация в Средиземном море считалась невозможной, Людовик узнал об этом лишь весной 1253 г. Его королевство оказалось без главы. Его сыну, юному принцу Людовику, исполнилось всего девять лет. Братья интересовались лишь собственными владениями, советники были в растерянности. Надо было возвращаться. Но он все никак не мог отказаться от своей мечты, все никак не мог поверить в то, что Господь не даровал ему победы. Лишь 25 апреля 1254 г. король Франции Людовик IX, уже при жизни прозванный Святым, отплыл из Акры на родину, 17 июля ступил на французскую землю и 7 сентября вступил в Париж, свою столицу.

Возвращение короля из похода было весьма печальным. Людовика мучил вопрос: почему Господь не даровал ему победу, почему попустил поражение войска и плен самого короля. Ответ напрашивался сам собой: по грехам его. И тут же новый вопрос: что же делать, как очиститься самому и очистить других?

Большинство историков полагает, что реформы, проведенные Людовиком во Франции по возвращении из похода, объясняются именно его крестоносными мечтаниями. Возможно, король решил: Господь счел его недостойным, ибо он не благоустроил свое королевство должным образом. Ж. ле Гофф выдвигает гипотезу, что необходимый ответ на мучивший его вопрос Людовик получил почти сразу же по возвращении во Францию, еще даже не достигнув столицы.

Жуанвиль рассказывает, что в городе Йер в Провансе, неподалеку от того места, где король высадился на землю, он «услышал об одном кордельере [57], брате по имени Гуго, и по причине его огромной известности послал за ним, желая его видеть и слушать».

Это был Гуго де Динь, знаменитый монах-проповедник, иоахимит, проповедовавший эсхатологические, милленаристские [58] идеи. Мы уже не раз отмечали связи идеи крестовых походов с ожиданиями конца света. Сейчас поговорим о милленаристских взглядах чуть подробнее.

Весьма и весьма популярный теолог-мистик Иоахим Флорский в своих написанных около 1190 г. сочинениях «Согласование Ветхого и Нового Заветов» и «Комментарий к Апокалипсису» развивал пронизанную идеями возрождения и обновления систему последовательного развития истории в соответствии с ликами Троицы. Первая эпоха — эпоха Бога-Отца, Ветхого Завета и подчинения людей Богу как рабов господину (от сотворения мира до Христа). Вторая — эпоха Бога-Сына, Нового Завета и подчинения людей Богу как детей отцу. Эта эпоха должна продолжаться от Христа до 1260 г., через 70 лет после написания указанных трудов, — тогда и наступит преображение мира, его обновление — renovatio. И наконец, с этого времени — эпоха Духа Святого, Вечного Евангелия, являющегося высшей формой откровения и взаимной любви. Кстати сказать, иоахимиты считали «Вечным Евангелием» писания самого Иоахима, в XIV в. появилось сочинение с тем же названием, но основатель учения, судя по всему, полагал, что Вечное Евангелие должно быть не писаным текстом, а прямым сверхчувственным познанием истины.

Каждая новая эпоха (или не каждая, а только последняя — сочинения Иоахима не отличаются философской ясностью) зачинается в недрах предыдущей (это называется «начало» — initiatio). Затем наступает некий период смуты (tributatio), который можно понимать сколь угодно широко — от, как говорилось, характерных для любых эсхатологических представлений указаний на возрастание бедствий перед концом света до активной борьбы с «нечестивыми», под которыми могут пониматься кто угодно — от противников иоахимитского учения до (отметим!) «язычников». Борьбу эту возглавит некий dux novus — «новый вождь». В ходе смуты, как настаивает Иоахим, «нечестивые будут стерты с лица земли», «уничтожена будет несправедливость и установлена новая справедливость» и наступит «царство мира и правды на земле», период «плодоношения» (fructificatio).

Думаю, что и проводимые королем реформы, и настойчивое стремление довести крестоносное дело до конца могут объясняться именно этим. Ведь названный Иоахимом 1260 год приближался, да и сроки могли быть вычислены не совсем точно. Но время действительно, с точки зрения святого короля, близилось, время предсказанных Иоахимом перемен, а может быть, и вообще конец времен. И потом, хотя из текстов Иоахима вроде бы (ясности там, как говорилось, не хватало, как, впрочем, и полагается пророческим речениям) вытекало, что упомянутым «новым вождем», ведущим мир к установлению царства добра, будет праведный, «евангелический» Папа Римский, но ведь это однозначно не установлено. Быть может (робко и неуверенно высказываю гипотезу), Людовик примерял эту роль на себя?

Еще раз, все тот же известный вопрос: что делать? По свидетельству Жуанвиля, Гуго де Динь «наставлял в проповеди, что король должен править по воле народа; а в конце проповеди сказал, что читал Библию и книги, основанные на Библии, и что ему неизвестно ни из книг правоверных, ни из книг нечестивых, чтобы причиной гибели какого-либо царства или владения или того, что они переходили в другие руки, было что-либо иное, как упадок правосудия. Посему, сказал он, по возвращении во Францию король должен так справедливо править своим народом, чтобы не иссякала к нему любовь Божия, так, чтобы Бог не оставил Французское королевство по его смерти».

И король принялся за реформы. Сегодня его преобразования оцениваются по-разному. Есть среди них безусловно рациональные, например упорядочивание правосудия, организация администрации (впрочем, тогда суд и управление слабо различались). Говорили о «новом» правосудии после издания в 1254 г. «Великого ордонанса[59]». Правда, это «новое» правосудие не было лишено «старых» черт. Королевский суд — это суд патриархальный, суд строгого отца, разбирающего провинности своих детей и воздающего каждому по справедливости и по заслугам. В одной из проповедей, связанных с канонизацией [60] Людовика Святого, Папа Бонифаций VIII говорил: «Сколь велико было его правосудие, не просто явствует из примеров — оно осязаемо. Ведь он почти все время сидел на расстеленном на земле коврике и слушал судебные дела, прежде всего бедных и сирот, и велел поступать с ними по всей справедливости». Мы сегодня можем глядеть на это с усмешкой: ну не дело монарха выслушивать каждого просителя. Но тогда на это смотрели не так; не было представлений о безликом законе, которому подчинен и подданный, и глава государства, именно король — воплощение закона.

Экономические реформы относятся к тому же. Вот введение твердой валюты — королевского серебряного экю. Это сегодняшние историки оценивают также положительно. Но сам Людовик не вкладывал в это исключительно экономический смысл. Для него это — замена «плохих» денег, то есть потертых или фальшивых, «хорошими». Он называл это renovatio monetae, то есть «обновление монеты» (вот снова слово «обновление»). Как отмечает Ж. ле Гофф, «денежная реформа — благочестивое дело, то есть сугубо священное». Не просто так на новых монетах Людовик велит начертать: на одной — «Благословенно имя Господа нашего Иисуса Христа», на другой — «Да торжествует Христос, да царствует Христос, да безраздельно властвует Христос».

Он издает также законы против ростовщиков. К этим законам наши современники относятся не столь восторженно. Конечно, эти законы умеряли их аппетиты, но ведь и фактически делали невозможными любые инвестиции — кто же будет вкладывать средства за просто так, без прибыли. Но это ясно нам, а не современникам святого короля. Тогда ростовщик — ненавистнейшая фигура. Он пренебрегает Божией заповедью — «взаймы давайте, не ожидая ничего» (Лк. 6. 35). Он торгует временем, принадлежащим лишь Богу, а потому является и вором, и святотатцем; он наполнен грехом алчности, и ему прямая дорога в ад; он — слуга дьявола [61].

К той же сфере относятся указы против евреев. Надо сказать открытым текстом: святой король был завзятым антисемитом (Ж. ле Гофф, нежно любящий Людовика, все же говорит о том, что у него это не просто антииудаизм, то есть нелюбовь к иноверцам, а именно антисемитизм, хотя и не совсем современного образца). Его капеллан Гийом Шартрский свидетельствует: «Что касается иудеев, ненавистных Богу и людям, то они были ему настолько омерзительны, что он видеть их не мог и не желал, чтобы их богатства шли ему на пользу». В 1247 г. Людовику Святому предложили аннулировать проценты евреев (то есть не запрещать им взимать ростовщический процент, но брать с этого процента свою долю в казну), чтобы вложить их в финансирование того, провалившегося крестового похода. Но он, по словам того же Гийома Шартрского, заявил, что «не станет использовать для столь святой цели средства, нажитые таким нечистым путем». Для святого короля все эти антииудаистские меры были средствами очищения [62].