Особенность богемы

Особенность богемы

1

Театр-варьете, четверг 22 ноября 1849 г.

Сумерки сгущались до тех пор, пока не остались видны только ее лилейно-белые руки и бледное лицо. Вокруг нее стояли фигуры в черном: они, наверное, были сотрудниками похоронного бюро, собирающимися предать ее хрупкое тело земле. Тишина была почти полная. Единственными звуками были шипение газовых горелок и шепот тысяч едва дышавших людей. Затем раздался вскрик: «О, молодость моя! Это тебя они хоронят!»

Темнота окутала сцену, и бурные аплодисменты обрушились с верхнего яруса и амфитеатра. Когда бедная часть зрителей поднялась и стала размахивать шляпами и обертками от еды, через зрительный зал пронесся густой спертый запах. В нем было что-то от тумана, расползающегося снаружи по бульвару, где тротуары были вязкими от дождя, но в нем было и что-то близко знакомое: запах старого рагу и низкосортного табака, вешалок для пальто и книжных полок в ломбарде, сырых соломенных матрасов, пропитанных мочой и пачулями. Ощущение было такое, будто режиссер спланировал некий ироничный эпилог – запах настоящего Латинского квартала.

Обитатель этого мира чопорно взошел на сцену под крики: «Автора!» Он встал между очаровательным белым созданием, теперь явившимся из мертвых, как простыня из прачечной, и своим идеальным Я – изящным и безутешным Родольфом. У некоторых зрителей в партере появились улыбки; они все еще наслаждались новой возможностью увидеть обитателей чердаков – революционеров, изображенных внимательными к другим молодыми людьми. С правдой явно поступили бесцеремонно… Кто-то, вероятно, похитил господина Мюрже и доставил его к портному. Его тело все еще знакомилось с превосходно сшитым черным сюртуком и парой туфель; носовой платок, который он сжимал в руке, был, безусловно, белым. Его «коленка», как он называл свой лысеющий лоб, выглядела почти изысканно, а бесстрашный цирюльник осмелился вторгнуться в девственный лес его бороды и превратил ее в аккуратную живую изгородь. Никто не видел страха и сарказма в этих больших темных глазах, но огни рампы могли уловить слезу, которая бесконечно катилась по его щеке, – мастер вызывать сострадание обладал дефектом слезной железы.

За огнями рампы он мог различить лица знаменитых критиков, которые собирались возложить на него корону Короля богемы. Они уже показывали ему свои критические статьи на «Жизнь богемы» до начала спектакля и втягивали его в заговор похвал: «Он воистину сыплет остротами», «Публика никогда не была так взволнованна… эти молодые люди и женщины без гроша в кармане покорили наши сердца», «Можно сказать, что эта работа была прожита, прежде чем написана».

Он увидел нового президента Французской республики Луи-Наполеона, который одобрительно улыбался из своей ложи, – живая гарантия того, что революция 1848 г., в которой сам Анри Мюрже сыграл небольшую и немного скандальную роль, теперь принадлежит истории. Растрепанных оригиналов сценических цыган было трудно различить за люстрой и красным бархатом верхнего яруса: они представляли собой темную массу голов и шляп, которые из-за света газовых фонарей под потолком и позолоченных херувимов казались неряшливыми. Но он знал их достаточно хорошо – прилизанные волосы, старческие зубы, забавные слабости, которые превратились в пороки. Всем должно было быть очевидным, что «Жизнь богемы» есть очень избирательная версия правды.

Актриса, которая играла Мими, вложила свою руку в его и делала реверанс критикам. Потом его соавтор, профессиональный драматург, присоединился к нему на сцене, и аплодисменты стали громче. Он представлял себе момент своего триумфа тысячу раз и был удивлен тем, что думает о мебели – паре подходящих стульев, пружинном матрасе и зеркале в полный рост. Он думал о дверях и оконном стекле, которое не разобьется от порыва ветра. Он рисовал себе в мыслях квартиру, которая не была бы неуместна на сцене варьете, с будуаром, в котором можно спрятать красивую новую поклонницу, и прихожей, где можно задержать ее прекрасную предшественницу.

Такую рассеянность можно было понять. Анри Мюрже, сын портного и безденежный писака, собирался покинуть эту юдоль страданий, долгов и мечтаний, где «смелые искатели приключений от зари до зари охотятся на дикого зверя, известного под названием «пятифранковая монета». Успех пьесы «Жизнь богемы» был его пропуском на правый берег Сены. Большинство его друзей простили ему сентиментальное изображение богемы. Некоторые из них даже умоляли его вычеркнуть ту последнюю, умышленно эгоистическую строчку: «О, молодость моя! Это тебя они хоронят!» Но профессиональный драматург уже превратил его небольшие рассказы в сладкую фантазию. Что-то должно было остаться от горечи и потраченного времени. Если бы «они» не похоронили его молодость, он безжалостно убил бы ее сам и сплясал бы на ее могиле.

Когда они уходили со сцены, он стиснул крошечную ручку Мими в ожидании продолжения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.