2.1. «22 июня, ровно в 4 часа…»

2.1. «22 июня, ровно в 4 часа…»

Рассвет 22 июня 1941 года. В 04:00 по московскому времени (немецкие историки всегда называют время более ранее — 03:30 или даже 03:00) шквальный огонь германской артиллерии поставил войска прикрытия перед свершившимся фактом: вторжение началось. Плотность его была такова, что в Брестской крепости, как вспоминал участник ее обороны, снаряды малых и средних калибров влетали в оконные проемы и амбразуры. С. С. Зубенко был курсантом учебной батареи 75-го гаубичного артполка 27-й стрелковой дивизии и войну встретил в дороге. Как все ЭТО началось, он, спустя десятилетия, описал так: «И вдруг от августовской твердыни до самой Ломжи вспыхнули ракеты. Густо, густо разрастался фейерверк вспышек. Но это уже были не всполохи ракет, а вспышки орудийных залпов. Сперва огонь, потом раздирающий грохот… Словно разряды в страшную грозу. А на небе ни единой тучки. Громыхало повсюду. Смерть неслась с захлебывающимся воем снарядов. В колонне оживление. Что-то неведомое хлестнуло по движущимся. Конные упряжки перешли на рысь, и смешанный топот стал заглушать раскаты артиллерийских залпов. Мы не просто двигались, а мчались навстречу своей судьбе…»[100].

Германские артиллеристы еще только закрывали затворы пушек и натягивали шнуры, готовясь дать по команде первый залп, а эскадры Люфтваффе уже пересекали линию советской границы. Поэтому артподготовка не успела достичь пиковой точки, когда авиация уже начала свою «работу». Бомбила сверхточно — по данным воздушной и наземной разведок, по выборкам из трофейных документов польского Генштаба (советские войска в 1939 г., естественно, не бросили, а использовали по назначению опустевшие польские военные городки и другие объекты). Казармы, склады и базы горючего и боеприпасов, аэродромы и пограничные заставы — все горело, взрывалось, перемешивалось с землей, хороня надежды отразить нападение. Трехмоторные машины «Юнкерс-52» выбросили в тылы армий прикрытия множество разведывательно-диверсионных групп. В 4–6 утра ожесточенным налетам подвергся Белосток; бомбами было разрушено здание штаба 4-й армии в Кобрине, весьма некстати в нем же находился и штаб 10-й авиационной дивизии.

На дальнем западе великой страны уже пролилась первая людская кровь, но ее столица Москва по-прежнему мирно спала. Полковник И. Г. Старинов вспоминал: «Кобрин горел. На площади возле телеграфного столба с репродуктором толпились люди. Остановились и мы. Знакомые позывные Москвы высветляли лица. Люди жадно смотрели на черную тарелку репродуктора. Началась передача последних известий…

— Германское информационное агентство сообщает… — начал диктор.

Нигде, никогда позже я не слышал такой тишины, как в тот миг на кобринской площади. Но диктор говорил о потоплении английских судов, о бомбардировке немецкой авиацией шотландских городов, о войне в Сирии — еще о чем-то, только не о вражеском нападении на нашу страну. Выпуск последних известий закончился сообщением о погоде. Люди стояли, не сходили с места и мы: может, будет специальное сообщение или заявление правительства. Но начался, как обычно, урок утренней гимнастики… над пожарами, над дымом разносился бодрый энергичный голос:

— Раскиньте руки в стороны, присядьте! Встаньте! Присядьте!..

Много лет прошло, а я как сейчас вижу пыльную, пахнущую гарью кобринскую площадь и черную тарелку репродуктора над ней…»[101].

Едва рассвело, на военный городок 6-й кавдивизии в Ломже был совершен комбинированный налет: сначала налетели бомбардировщики, затем — истребители. От бомб и пушечно-пулеметного огня погибло и было ранено множество личного состава и боевых коней, ибо между 2 и 3 часами ночи части были подняты по тревоге приказом из штаба дивизии, но со странным дополнением: «Быть в полной боевой готовности, но людей из казарм не выводить». В 5 часов утра авиация противника нанесла удар по гарнизону в м. Россь, где находились 102-й имени С. М. Буденного кавполк 36-й кавалерийской дивизии и основной аэродром бомбардировочного авиаполка 9-й САД. Как вспоминал Е. С. Крук, работавший десятником на строительстве аэродрома, на утро 22 июня в Росси оставалось только шесть деревянных самолетов со снятыми моторами, но зато попало под бомбежку и погибло много селян, занятых на строительстве со своими лошадьми и подводами — в то утро им выдавали зарплату[102]. Бывший механик-водитель танка С. Панчишный, служивший в 8-м танковом полку 36-й КД, вспоминал: «Я свернул на слабо накатанную проселочную дорогу, миновал поляну и стал подниматься к лесу по склону. Над лесом разгоралась полоса восхода, а внизу было еще темно. Шел с зажженными фарами. Раздался все нарастающий гул, заглушающий шум танкового двигателя. Послышался вой — падали бомбы. В небе повисли на парашютах осветительные ракеты. С возвышенности было хорошо видно, что творилось в танковом парке нашего полка. Вспыхнул бензовоз, четко осветив падающие с колобашек танки. Падая, они сшибали соседние. Метались обескураженные танкисты, не знающие, что делать и как себя вести… Какой негодяй отдал приказ поставить танки на консервацию?»[103].

Также сильно пострадали штабы: 5-го стрелкового и 6-го механизированного корпусов в 10-й армии, 14-го механизированного — в 4-й. В военном городке штаба 10-й армии в Белостоке было уничтожено до 20 единиц автотранспорта, был убит начальник 5-го отдела штаба 6-го МК подполковник Г. М. Холуденев. Сразу же большие потери в личном составе и матчасти понесли корпусные батальоны связи. Даже если сами радиостанции после воздушных атак и оставались целыми, то повреждались их антенные устройства. Когда части 7-й танковой дивизии начали вытягиваться на сборный пункт у реки Нарев, при первом же налете на колонну 13-го полка был ранен его командир майор Н. И. Тяпкин. Население Бельска (Бельск-Подляски), разбуженное канонадой, собралось на площади и шумно обсуждало происходящее, когда на город налетели пикировщики Ю-87. Минут через 5–7 к ним присоединились средние двухмоторные бомбардировщики. Бомбы накрыли центр города, разрушили электроподстанцию, водокачку, воинские казармы. Отбомбившись, немцы «прочесали» улицы Бельска огнем пулеметов. Погибли и были ранены десятки мирных жителей. Досталось и войскам, спешно покидавшим город. Штаб 2-го стрелкового корпуса и его батальон связи потеряли две автомашины с радиостанциями и восемь бортовых. Самолеты Люфтваффе свирепствовали по дорогам, громя войсковые колонны и воздушные линии Наркомата связи, на которые опрометчиво сделали ставку армейские связисты. В авторской версии мемуаров маршала К. К. Рокоссовского, в которой были восстановлены все цензурные купюры и которая была выпущена в 2002 г. издательством «Олма-Пресс», написано о том, каким именно способом немцы это делали: «Для разрушения проводной связи он (противник) применял мелкие авиабомбы, имевшие приспособления в виде крестовины на стержне. Задевая провода, они мгновенно взрывались». Как вспоминал после войны бывший начштаба 2-го корпуса генерал-лейтенант Л. А. Пэрн, охота велась даже за одиночными машинами[104]. 144-й кавполк (командир — подполковник Болдырев), поднятый по тревоге после начала войны, находился на марше из местечка Свислочь к Волковыску — соединиться со своей 36-й кавалерийской дивизией, — когда над дорогой, по которой двигались его эскадроны, появились неприятельские самолеты. А. И. Журиков писал: «Не прошли мы и 3–4 часа, как на нас налетели фашистские стервятники, и в первые минуты мы лишились 17 вольтижировочных, самых лучших в полку, коней и 39 человек красноармейцев». Хотите знать, что может сделать с конницей одна-единственная эскадрилья, — почитайте мемуары летчиков Г. Н. Захарова[105] и С. А. Красовского[106]. Картина весьма впечатляющая. По свидетельству полковника И. Ф. Титкова, служившего в 41-м в 204-й мотодивизии 11-го мехкорпуса, на участке дороги, ведущей на Гродно (от Волковыска до реки Россь), валялись трупы коней и стояли разбитые транспортные средства. Там, видимо, под удар авиации также попала какая-то часть, возможно, и из состава 36-й кавдивизии. Мост через Россь оказался захваченным немецким десантом в форме военнослужащих РККА, численностью до 40 человек. Атакой двух саперных рот 382-го легкоинженерного батальона 204-й МД при поддержке батальона танков Т-34, который оказался вдали от своей 29-й дивизии и теперь спешно возвращался в Гродно, десант был разгромлен[107].Трое взятых в плен парашютистов чисто говорили по-русски, очевидно, были из семей белоэмигрантов. Потом танкисты посадили пеших «мотосаперов» на броню и, столкнув с моста в реку подбитый грузовик, двинулись дальше.

Ожесточенным бомбардировкам немецкой авиации подверглись также железнодорожные пути и узловые станции. Было уничтожено очень много военной техники и имущества (танки, автомашины, тягачи и трактора, разобранные самолеты, боеприпасы, ГСМ). Погибло много лиц мирного населения, в том числе семей военнослужащих, которые до этого было запрещено эвакуировать. Два пассажирских поезда, в том числе поезд Белосток — Ленинград, были атакованы авиацией на станции Лида. У тех, кому удавалось спастись, часто не было ничего, даже теплых вещей и документов. Когда начался обстрел Ломжи, зам. командира 87-го погранотряда батальонный комиссар Я. И. Земляков, пришедший в дом, где жили семьи комсостава, приказал женщинам и детям собраться во дворе штаба. Вещи с собой не брать, квартиры. закрыть, дескать, к вечеру все вернутся домой. Оптимист… Так и отправились семьи на восток налегке[108].

Много эшелонов и составов с людьми было разбомблено на станции Волковыск. Как вспоминал бывший зенитчик из 219-го дивизиона ПВО А. А. Шицко, утром 22 июня одиночный самолет противника нанес удар по городской базе ГСМ, но из пяти резервуаров загорелся только один. Огнем их батареи самолет был сбит, а когда объявили «дробь», комбат Баранов приказал нескольким красноармейцам сходить на станцию, узнать, в каком состоянии дивизионный склад. В это время в Волковыск с запада вошел горящий товарный состав, видимо, атакованный и подожженный при подходе к станции; из теплушек доносились истошные крики заживо горящих людей. В этой зенитной батарее служили сплошь «западники», а Шицко вообще успел послужить в польской армии; участвовал в сентябре 39-го в боях за Варшаву, сбил самолет Люфтваффе, за что из рядовых был произведен в капралы, в Волковыск же вернулся в ходе обменов между германской и советской стороной — военнопленные белорусы могли возвращаться на Родину. Поэтому они быстро смекнули, кого везут в составе. Конвойные НКВД попытались воспрепятствовать, но не рискнули оказать вооруженное сопротивление армейцам; они позволили им открыть вагоны, после чего все депортируемые разбежались.

Но вот что самое страшное: при первых налетах машины Люфтваффе преспокойно «работали» с малых высот, не совершая противозенитных маневров. Они заходили на цели, как на учебных полигонах, совершенно не боясь противодействия. Зенитная артиллерия Западной зоны ПВО молчала, не поддаваясь на «провокационные действия». Генерал-лейтенант артиллерии И. С. Стрельбицкий (в 1941 г. — полковник, командир 8-й противотанковой бригады) вспоминал, что утром 22 июня его разбудил рев авиационных двигателей: бомбили станцию и аэродром. Как вспоминал Ф. В. Миколайчик, возле переезда на ул. Свердлова разбомбили поезд Гродно — Москва, в котором ехала футбольная команда. Рабочий местной типографии Э. Дамесек припомнил, что, кроме бомб, германские самолеты разбрызгивали темную жидкость с отвратительным запахом. Жительница Лиды, впоследствии подпольщица, Н. К. Устинова рассказывала: «На рассвете мы проснулись от сильного грохота и взрывов. Подумали, что гремит гром. Но почему земля трясется? А потом увидели самолеты с черными крестами. Разбомбили поезд Белосток — Ленинград. Все горит, станция полыхает. Когда включили радио, выступал кто-то из членов правительства: „Наше дело правое, враг будет разбит…“ В это время враг совершал очередной налет, бомба угодила в электростанцию, энергия прекратилась и речь оборвалась. И все три года мы помнили последние слова, что „наше дело правое, враг будет разбит…“ а то, что „победа будет за нами“ мы узнали только через три года. Немцы бомбили военный городок, аэродром, улицы города поливали свинцовым дождем. Начали рваться пороховые склады, то ли кто-то взорвал, то ли бомба попала»[109].

И. С. Стрельбицкий позвонил в штаб 229-го ОЗАД РГК, командир дивизиона ответил, что сам ничего не понимает, что в присланном ему накануне пакете содержится категорический приказ: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать». Как старший начальник в лидском гарнизоне, полковник Стрельбицкий приказал открыть огонь, но получил отказ. Бомбежка продолжалась, и он выехал на своей «эмке» на позицию дивизиона. «У вокзала вижу два разгромленных пассажирских поезда, слышу стоны, крики о помощи. Возле разбитых вагонов — убитые, раненые. Пробежал, истошно крича, мальчонка в окровавленной рубашке». Придя на огневые зенитчиков с револьвером в руке, противотанкист вновь приказал открыть огонь, и тогда командир дивизиона подчинился. В небе над Лидой вспухли клубки дыма от разрывов бризантных снарядов, почти сразу же на землю рухнули четыре вражеских машины. Трое взятых в плен летчиков, не сговариваясь, подтвердили, что им было заранее известно о том запрете на открытие огня по немецким самолетам, что разослало в части ПВО советское командование. Также, как показал взятый в плен майор, командир эскадрильи «юнкерсов», Люфтваффе якобы имело приказ не бомбить города и военные городки в глубине территории Западной Белоруссии. Мотив: сохранить не только казармы для размещения своих тыловых частей и госпиталей, но также и коммуникации, склады в городах и крупных поселках и местечках.

Существование специального запрета на открытие зенитного артогня вполне возможно. А. И. Микоян вспоминал о последних часах накануне войны: «Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился „на всякий случай“ дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что, когда немецкие самолеты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не спровоцировать нападение». Поскольку войска ПВО «де-факто» входили в состав военных округов, но «де-юре» подчинялись Главному Управлению ПВО страны, логично предположить, что для них могла быть издана отдельная директива, в которой и содержалось требование не открывать огонь по германским самолетам. Адмирал Н. Г. Кузнецов вспоминал, что на столе у Г. К. Жукова лежало несколько уже заполненных бланков. Возможно, там была и директива для войск противовоздушной обороны. Раз уж настали времена, когда появилась возможность ознакомиться даже с «той самой» Директивой № 1, следует ожидать, что будет обнаружена и она. Немцы могли узнать об этом документе из разных источников. Утечка информации могла быть следствием работы агентуры в управлении одной из зон ПВО (Северной, Северо-Западной, Западной, Киевской или Южной), либо о запрете стало известно при ее работе непосредственно в войсках.

Аналогично повели себя при первом воздушном ударе зенитчики 518-го зенитно-артиллерийского полка в Барановичах. Как вспоминал Н. Е. Анистратенко, в ночь на 22-е он был наблюдающим за воздухом на своей батарее. Увидев приближающиеся самолеты противника, он поднял тревогу, за что был командиром дивизиона капитаном Сафиулиным снят с поста и посажен под арест как паникер. Когда после налета в дивизионе не осталось ни одного целого тягача, комдив уехал в штаб полка. Анистратенко был «амнистирован» и стал свидетелем перепалки между взводным из 1-й батареи и политруком — последний упирал на «провокацию», первый был уверен в том, что действительно началась война. Лишь после того, как с аэродрома пришел обгоревший человек, заявивший, что все самолеты побиты, по радио выступил Молотов (это было уже после полудня) и показавший в развернутом виде свой партийный билет, артиллерия открыла огонь. Вскоре в километре от огневых сел на вынужденную первый подбитый бомбардировщик[110].

Из-за разрушения железнодорожных путей и возникших пробок масса военных грузов, предназначенных Западному округу, была завернута в другие места и до адресатов не дошла. Так, 6 июля зам. начальника 3-го Управления НКО (управление особых отделов) дивизионный комиссар Ф. Я. Тутушкин, указывая в ГКО В. М. Молотову о беспорядке в системе ВОСО, в числе прочих пунктов назвал такой: 4 июля на станции Люботин Юго-Западной железной дороги обнаружено 10 бесхозных платформ с танками Т-40, предназначенными к отправке на станцию Волковыск, в адрес в/ч 9590[111]. Войсковая часть 9590 — это управление 204-й моторизованной дивизии. Немало казусов произошло и при развертывании армий 2-го стратегического эшелона. Например, по «милости» НКПС 127-я дивизия 25-го стрелкового корпуса (19-й армии И. С. Конева), принимавшая участие в боях на Западном фронте и удостоившаяся за доблесть наименования 2-й гвардейской, при переброске на запад лишилась 475-го стрелкового полка, который ошибочно был направлен в Ленинград и в составе своего соединения не воевал.

На станции Нежин Черниговской области Украины стояла на консервации ПСМ-21 — походная снаряжательная мастерская № 21. 23 июня она была спешно укомплектована личным составом (300 человек) и направлена в Витебск, в распоряжение Управления начальника артиллерии Западного фронта — на территории Витебской области находились 69, 391 и 691-й артсклады, куда ей следовало отгружать собранную «продукцию». Но мастерская до Витебска так и не дошла, «споткнувшись» еще в Бахмаче: мост через реку Десна на перегоне Бахмач — Мена оказался взорванным. Не удалось пройти и на Москву, и ПСМ-21 была завернута железнодорожниками аж на Ленинград. Там ее с радостью забрало себе Управление начальника артиллерии Северного, впоследствии Ленинградского, фронта, а Западный фронт так и не получил это ценнейшее подразделение. Дело в том, что ПСМ, смонтированная в 15 четырехосных (т. н. «пульмановских») вагонах, предназначалась для сборки и снаряжения артиллерийских выстрелов. Все вагоны были соединены между собой ленточным транспортером, в первых из них находилось оборудование для обновления уже отстрелянных гильз, так что этот конвейер на колесах был настоящим сокровищем для артснабженцев. Прослужив в обороне города всю блокаду, ПСМ-21 собирала в сутки до 30 000 выстрелов к зенитной пушке калибра 37 мм или до 12 000 — к пушкам калибра 76 мм[112]. Одним из мест ее стоянки была пригородная платформа Девяткино направления Финляндский вокзал — Кавголово — Сосново — Приозерск.

Горел Гродно. Вскоре после начала бомбежек была разрушена электростанция: город остался без энергии, прекратилась подача воды. Внезапное появление самолетов, рев моторов и разрывы авиабомб, сброшенных с малых высот, вызвали разрушения, панику и потери среди мирного населения. Личный состав зенитных подразделений, прикрывавших Гродно, довольно быстро пришел в себя и начал отражать атаки воздушного противника. Первые же залпы батарей ПВО заставили немцев увеличить потолок до средних и больших высот. По воспоминаниям пилота бомбардировочного полка 9-й авиадивизии К. С. Усенко, небо над Гродно было покрыто белыми облачками разрывов зенитных снарядов. Результаты не заставили себя долго ждать. Бомбометание с больших высот было гораздо менее результативным, оно свелось к разрушениям случайных объектов в городе, к потерям и панике среди мирного населения и массовому их исходу. Бомбардировщики накатывались волна за волной, бомбили военные и гражданские объекты и жилые кварталы, не трогали лишь склады горючего, сберегая их для себя. В расцвеченном множеством пожаров и взрывов Гродно командиры бежали к своим частям под огнем, который вели по ним с верхних этажей и крыш домов фанатики-поляки, видевшие в «германе» избавление от власти большевиков. В казармы армейского 942-го отдельного батальона связи при первом же налете попало несколько бомб: убито пятеро бойцов, масса раненых. Но никто все еще не решался вскрыть без приказа опечатанные склады с оружием, боеприпасами и снаряжением. Сделал это самолично чудом не погибший по дороге с городской квартиры начальник штаба капитан И. М. Солянников[113]. В ту ночь на радиоперехвате сидел рядовой Г. С. Котелевец. Его призвали в сентябре 40-го со 2-го курса Ленинградской «Корабелки» и, как знающего немецкий язык, определили в «слухачи» — «работать» по немецким станциям и английским — на немецком языке. Еще в 1 час ночи Котелевец отправил в штарм предупреждение Лондона о нападении Германии, в 04:20 дежурный мотоциклист уже повез в разведотдел штаба армии и в политотдел перевод речи Гитлера о начале «превентивной» войны против СССР. Сам командир 942-го ОБС капитан Н. Л. Глебычев числится пропавшим без вести; возможно, он был убит дома или по пути в батальон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.