Блюхер
Блюхер
1. Полководец под псевдонимом
Среди красных маршалов СССР В. К. Блюхер — полководец первого ранга. Послужной список Блюхера богат и блестящ. Блюхер — сильная, колоритная фигура. Но самое замечательное в Блюхере то, что ни в СССР, ни за границей никому не известно: кто ж он на самом деле, этот популярнейший маршал Советов? Блюхер — «генерал Nето», Блюхер — «полководец под псевдонимом». Вокруг этого стратега и организатора, коммуниста, взявшего псевдонимом фамилию знаменитого прусского королевского генерала, только множатся домыслы, легенды, догадки. Но от них не тает, а гуще сгущается вокруг Блюхера темнота.
Легенды о Блюхере и таинственны, и авантюрны. Смесь данных советской, иностранной и эмигрантской прессы дает неплохой фон для большого авантюрного романа: «Блюхер — рабочий от станка Медведев», «Блюхер первоклассный иностранный организатор — авантюрист типа Требич-Линкольна», «Блюхер образованный русский офицер», «Блюхер — слесарь Мытищинского вагоностроительного завода», «Блюхер русский унтер-офицер», «Блюхер говорит с сильным немецким акцентом», «Блюхер — майор Титц, офицер австрийского генерального штаба», «Блюхер — член коммунистической партии с 1916 года», «Блюхер — военнопленный германский офицер, бывший правой рукой полковника Бауера», «Блюхер — пролетарий, и его любимая поговорка «по сути дела», «Блюхер — выхоленный человек с отполированными ногтями», «Блюхер ярославский крестьянин», «Блюхер в октябре обстреливал древнюю русскую святыню — Московский Кремль», «Блюхер подавил Ярославское восстанье».
Может быть, в истории еще не было такого случая, чтобы полководец крупнейшей страны оставался легендой и мифом. Ложь, догадки, домыслы и правда, сплетшись, создали плотную «черную маску» на лице знаменитого псевдонима. Но маска не мешает, оказывается, Блюхеру играть крупную роль как в СССР, так и на мировой арене. Лишь единственный человек улыбается генеральный секретарь ордена «серп и молот». Ему точно известен этот полководец, выбравший себе имя победителя Наполеона при Ватерлоо, «генерала Форвертс»[40].
На лице атлетически сложенного, спокойного, очень внимательного человека, с крепкой посадкой головы, маску бережно поддерживает и советское правительство. Официальная биография Блюхера — фальшива. Она начинается так:
«Василий Константинович Блюхер родился в 1889 году в крестьянской семье Ярославской губернии…» В какой деревне, селе? В какой волости родился «ярославский мужик Блюхер», заставивший «рычать Китай»? Место рождения Блюхера не дается. Не дается и его настоящая фамилия. Год и губерния — ищи-свищи полководца советских армий Василия Блюхера[41]!
Вместо детства — избитый «пролетарский штамп». В сельской школе Блюхер «проучился всего полтора месяца». Для полководца маловато, но ничего не поделать: родители увезли будущего красного маршала в Петербург, отдан там в магазин мальчиком. В магазине, конечно, на Васю ревели: «Жива! Ногами ходи! Ворона!» И бедный, смышленый Вася, будущий победитель китайцев, носился вихрем по Петербургу за папиросами, булками, разносил покупателям пакеты[42].
Но Вася растет, он уже «ученик на Франко-Бельгийском заводе Берга». Он — Василий и, конечно, слесарь «на ряде заводов Москвы и Петербурга». Первая революция 1905 года. Будущие руководители второй революции уже все на поверхности, но биограф не выдерживает: «в революции 1905 года слесарь Василий Константинович Блюхер участия не принимает». Почему? Где же был коммунистический генералиссимус, победитель двух баронов-генералов, двух казацких атаманов и северных полководцев Китая? Биография молчит[43]. Но Блюхер, конечно, «старый революционер». Биограф говорит: «В 1910 году на Мытищенском вагоностроительном заводе под Москвой слесарь Василий Блюхер организовал стачку и за свои выступления был предан суду и осужден на 2 года и 8 месяцев тюремного заключения»[44].
Это уж веха в биографии революционера. Только она наспех написана. Самый тщательный просмотр всей петербургской и московской профессиональной прессы устанавливает: на Мытищенском заводе стачки в 1910 году не было. Профессиональная пресса тех лет пристально следит за стачками, подробно регистрируя и описывая их. 1910 год — период кризиса, число экономических конфликтов крайне невелико: в металлургической промышленности за этот год зарегистрировано всего 4 стачки. Но на Мытищенском заводе стачки не было. Пропуск, просмотр, ошибка исключены. Мытищенский вагоностроительный крупнейшее предприятие, и еще невероятней, чтоб не зарегистрировалось осуждение рабочего, руководителя стачки. Такие репрессии вызывали статьи в рабочей прессе, запросы в Государственной Думе. На подобные процессы (в те годы очень редкие) рабочие реагировали с обостренной чуткостью, хоть приговоры выносились относительно мягкие: несколько месяцев тюрьмы. Приговор же — «на 2 года 8 месяцев» — никак не мог бы пройти незамеченным в рабочем движении и его прессе.
«Стачка на Мытищенском», «ярославец по фамилии Блюхер», «отполированные ногти майора Титца», «обстрел Кремля» — мифы, легенды, сказки, ложь, вымыслы вокруг этого полководца. Фальшивая биография только плотнее придерживает маску на спокойном лице этого отчаянной храбрости и большой одаренности человека.
Среди полутора миллионов интереснейших досье генсек коммунистической партии держит на ключе и досье человека, названного Блюхером.
«В 1914 году, — говорит биография, — Блюхер мобилизован и пошел солдатом на фронт. В ряде сражений выказал большую личную храбрость и был произведен в унтер-офицеры». Ну, а полк? А места сражений, в которых выказал личную храбрость Блюхор? Неизвестны. Биограф торопится: «В 1915 году получил тяжелое ранение, будучи эвакуирован, после выздоровления, уволен из армии, как негодный к строевой службе»[45].
Негоден? А тысячеверстные походы с китайцами? А бои? А штурм по дну Сиваша, когда в одних красных рубашках в мороз шли сибиряки-блюхеровцы? А поход по ущельям Урала с боями в кольце у белых? А тургайские и оренбургские степи и бои с Дутовым? Негодный к службе царю Блюхер куда как годен оказался в службе Советам.
Биография рассказывает дальше: «В 1916-м — Блюхер снова слесарь на Сормовских заводах под Нижним и на заводе Остермана в Казани, здесь опять он организует стачку, вступив в сношения с партией большевиков; после стачки бежал, скрылся в приволжском городке Петровске, стал работать там на маслобойном заводе. А после революции перебрался в Самару, поступив на местный патронный завод и вступил в коммунистическую партию»[46].
Да, с Самары мы уже знаем, это «историческая» часть. Отсюда пошла отчаянная карьера отчаянного красного маршала. Но все-таки кто ж он, уже всемирно известный полководец?
С 1917 года Россия управляется «псевдонимно», но всем известно, что Ленин — Ульянов, Троцкий — Бронштейн, Сталин — Джугашвили, Зиновьев Радомысльский, Молотов — Скрябин и даже Ярославский — Губельман. Почему ж не поднять ни на минуту псевдоним Блюхера? Или его досье из тех, чьи не выдерживают света? Или нет ли уж, спаси Господи, у главнокомандующего, как и у убитого красного маршала Котовского, в прошлом тяжелых весом «мокрых» дел? «Ответа нет. Бушует вьюга». И пошел по России, под фамилией немецкого генерала, неизвестный полководец, творя русскую историю.
2. Блюхер появляется
По берегу Волги у Жигулей раскинулась Самара. Как все русские города, и она пережила революцию 1917 года с красочностью хаоса и анархии. И здесь пылал русский бунт стихией разрушенья и ненависти, вырвавшейся наружу после лет войны.
В Самаре в двери русской истории большевики ломились под водительством теперешнего друга Сталина и уже давно уставшего коммунистического вельможи председателя Госплана Валерьяна Куйбышева. Уже весной 1917 года расквартированный в Самаре 70-тысячный солдат-ский гарнизон шумел против Временного правительства, за немедленный мир, за Ленина, за власть Советов.
На солдатских митингах и собраньях, где разрывался в демагогии Куйбышев, появлялся и примкнувший к большевикам солдат 143-го пехотного запасного полка Василий Блюхер. Очень молчалив, очень силен, хоть и невысок, с наголо бритой головой, холодными светлыми, уверенными глазами, с медленными крепкими движеньями и руками боксера, Блюхер среди большевиков выделялся всем обратным Куйбышеву — молчаливостью и силой уверенности. А когда приходилось все ж и ему выступать, говорил обрывочно, коротко.
Никто не знал, кто он и откуда? Да и не было времени расспрашивать в этой буре, ломке, в хаосе солдата Блюхера о его биографии. И зачем? В те дни в России все родились лишь в феврале 1917 года.
К октябрю Самара уже была в температуре всероссийского бреда. По губернии крестьяне валили леса, жгли именья; последняя тень власти готовилась отлететь. И 26 октября в театре «Триумф» совершенно необычно зашумел самарский «конвент».
На общем соединенном заседании советов рабочих и солдатских депутатов с полковыми, ротными и заводскими комитетами, представителями «Комитета Народной Власти» и уездных крестьянских организаций, в реве, в хрипе ночного заседания решался октябрьский переворот. Из Москвы и Питера принимались тревожные телеграммы: — борьба большевиков с правительством. В «Триумфе» кричат о «всей власти советам!», «о свержении недостойного правительства Керенского!». И поздней ночью, перед рассветом в Самаре победили большевики.
Под рукоплескания и крики прокуренного театра председатель собрания Валерьян Куйбышев оглашал принятую подавляющим большинством резолюцию: «Собрание заявляет, что демократия находится на положении борьбы с правительством и будет стремиться к его низвержению. Все распоряжения правительства и его агентов признаются недействительными. Единственной властью в стране демократия Самары признает власть Советов. Собранье выбирает из своей среды революционный комитет, который обладает неограниченными полномочиями в борьбе с правительством и контрреволюцией!»
Так, в наводненном крестьянами, заполненном полупьяными солдатами театре «Триумф», в матерной брани, в плевках на полу, густо устланном ковром налузганных семечек, родился самарский октябрь. Вслед за Питером, за Москвой отвалил и богатый волжский город от берегов февральской революции.
Здесь, в «Триумфе», решалась и военная карьера неизвестного унтер-офицера Василия Блюхера. Сильный, собранный Блюхер не выступал, не говорил, но солдаты знали, что крепче «Блюхерова» нет в Самаре большевика. И таинственный красный маршал, к которому с таким вниманьем присматриваются сейчас в Японии и Америке, сделал первый шаг своей карьеры именно из театра «Триумф».
Рассветный свет уж наполнял грязные залы театра. Взмокший, осипший, проведший-таки по питерской директиве переворот, сын полковника, большевик Валерьян Куйбышев в реве собранья повалился в председательское кресло.
Под свист, крики, гомон эсеры, меньшевики покидали театр. А товарищи Куйбышева составляли уж список 13 человек революционного комитета, к которому через час перейдет вся власть в городе и губернии и который свернет Самару на путь всероссийского взрыва: «Куйбышев, Герасимов, Тиунов, Митрофанов…» Из солдатской толпы крикнули: «Блюхера!» — но уставшее собранье не поддержало, и осипший Куйбышев уже голосовал «чертову дюжину» ревкома.
В «чертову дюжину» красный маршал Блюхер не вошел, хоть официальная биография туда его и зачисляет. Солдаты, рабочие, члены совета вывалились на рассветную улицу, шумя о происшедшем перевороте. Нетрезвых выводили под руки. В «Триумфе» же остался заседать избранный ревком и военные большевики.
В 6 утра 27 октября открылось это первое заседание. В повестке стояло: назначенье военного комиссара к командующему гарнизоном генералу Савич-Заблоцкому. Выставили две кандидатуры: прапорщика Мельникова и солдата Блюхера. Мельников и Блюхер чрезвычайно разны. Неуравновешенный, демагогический, толком сам не знавший, зачем пошел он к большевикам, Мельников и крайне уравновешенный, молчаливый Блюхер. Большинством голосов Мельникова выбрали комиссаром, Блюхера помощником.
К 8 часам прямо с заседанья, взяв первого попавшегося извозчика, Мельников и Блюхер поехали в штаб генерала. Меньше чем через год этих, ехавших на одном извозчике, людей развело дальнейшее течение революции. Ставший командующим красным фронтом, неврастенический прапорщик, не выдержав большевизма, перебежал к белым, а белые, не поверив, расстреляли Мельникова в ограде монастыря. Молча же ехавший с ним на извозчике Блюхер к моменту расстрела Мельникова уж был кавалером ордена Красного Знамени, этим начав карьеру маршала.
В кабинет начальника гарнизона первым вошел Блюхер.
— Гражданин генерал! Взявший в Самаре власть в свои руки революционный комитет назначает нас с сегодняшнего дня состоять комиссарами при начальнике гарнизона!
— То есть при мне, — неспокойно улыбнулся генерал.
Мельников сел и заговорил необычайно революционно о власти народа, новой армии, о том, что начальники должны переродиться. И генерал, и Блюхер видели, что прапорщик глуповат. Когда Мельников кончил, генерал сказал кратко:
— Люди мы военные, стало быть, о вашем назначении надо отдать приказ.
— Правильно, — ответил Блюхер, прохаживаясь по обширному кабинету, где еще недавно висели в рост портреты Николая I и Николая II.
Генерал Савич-Заблоцкий диктовал приказ за номером 268: «Объявляю для сведения копию постановления революционного комитета совета рабочих и солдатских депутатов, — непривычно произносил неудобные слова генерал. Копия. Ревком объявляет Самарскому гарнизону, что при начальнике гарнизона назначается военным комиссаром прапорщик Сергей Мельников, а его помощником солдат Василий Блюхер, которым и дает полномочия отдавать самостоятельно, за их подписью, приказы и распоряжения командирам полков и бригад, а также полковым и бригадным комиссарам и входить в связь с полковыми и им равными комитетами. Подписи: начальник гарнизона, начальник 31-й пехотной бригады генерал-майор Г. А. Савич-Заблоцкий».
Генерал, подписав бумагу, передал ее для подписи Мельникову и Блюхеру.
Карьера началась. Не только генерал, но весь штаб понял с первых дней, что с этим малоразговорчивым, интеллигентным, прекрасно одетым, ловко выправленным, сильным Блюхером — разговоры коротки. В море российской анархии это, конечно, так называемая «твердая власть».
Уже 29 октября Блюхер с двумя ротами солдат разоружил на Трубочном заводе казачью сотню. В ту же ночь по его указанию отряды красной гвардии восемь раз обыскали типографию и редакцию «Волжского слова», захватив воззвания сопротивляющегося большевикам «Комитета Народной Власти». На телеграф Блюхер ввел вооруженную силу, удалив служащих. Разогнал захвативших типографию анархистов. И отправил уполномоченных закупать оружие в Москву и Тулу. Из «доисторической» темноты уже показался исторический Блюхер.
3. Борьба с Дутовым
Первым белым военачальником, в боях с которым пришлось столкнуться таинственному Блюхеру, был атаман Оренбургского казачьего войска Александр Ильич Дутов. В мировую войну командир шефского 1-го Оренбургского казачьего полка, природный казак, полный, чуть сутулый, от контузии (когда отпускал бороду) с половиной седой бороды, офицер генерального штаба Дутов выдвинулся в первые ряды казаков к моменту октябрьской революции.
Будучи хорошим военным оратором, умея играть на казачьих струнах, уже на общеказачьем съезде в Петербурге Дутов привлек к себе вниманье, а к моменту октябрьского переворота стал выборным Оренбургским казачьим атаманом.
Дутов не признал октября ни на один день. Атаман почетно заявил, что не подчиняется большевистской власти, и в Оренбурге начал формировать казачьи отряды для вооруженной борьбы.
Но на Оренбург, по улицам которого в желтом овчинном полушубке, в руке с атаманской булавой, окруженный охраной ходил Дутов, в декабре 1917-го двинулись красные матросские отряды. Пришедшие с фронта мировой войны, разложенные казаки-фронтовики не захотели сражаться еще и под родным Оренбургом и открыли матросам город. Красная гвардия ринулась в казачью столицу.
До последней минуты Дутов оставался в Оренбурге. Только когда уж по улицам бежали ворвавшиеся матросы, атаман с комендантом города высадили с извозчика какого-то седока на мостовую и на рысаке в сумерках помчались из Оренбурга.
За голову Дутова большевики объявили награду, но так и ушел от красных матросов казачий атаман, увезший с собой только булаву, и, засев в Верхнеуральске, созвал войсковой Круг Оренбургских казаков, чтобы снова отсюда вести сопротивление большевикам.
В русскую революцию и гражданскую войну многие белые и красные военачальники освежали в памяти биографию Бонапарта. Не забыл ее и Дутов. У Дутова были данные: военный талант, храбрость, ораторский дар, уменье поднять войска; но люди близкие атаману знавали и иные черты казачьего офицера: легкомыслие и любовь к удовольствиям жизни, из-за которых подчас на многое махал рукой веселый атаман.
В 1923 году в Западном Китае, к штабу уже выбитого из России Дутова подскакал степной киргиз, привезший для атамана «секретный пакет». Дутов вышел к посланцу на крыльцо. Подкупленный агентами ГПУ киргиз подал атаману левой рукой пакет, а правой выстрелил в упор в Дутова и убил наповал. Так кончил жизнь казак, атаман А. И. Дутов.
Но тогда в 1918 году в Верхнеуральске за ним пошли старики — казаки, башкиры, сформировались партизанские юнкерские и офицерские части, и Дутов двинулся на север на захват железнодорожного узла у Челябинска.
План Дутова был правилен: отрезать от большевистской России Сибирь. Но этот план поняли и в Москве. Против Дутова из Великороссии пошли первые красногвардейские отряды всевозможной шпаны и матросов. Эти отряды были б малострашны, если б внезапным сильным противником атаману не встал самарский комиссар, неизвестный Блюхер, пошедший на него из Самары.
Еще в штабе генерала Савич-Заблоцкого Блюхер и Мельников получали из Оренбурга тревожные вести: казаки организуются, создают фронт. Дутов раздувает огонь борьбы и в любой час может стать угрозой красной Самаре. Блюхер начал спешную организацию сопротивления: сформировал боевые батареи, двинул надежные красные отряды. А когда к весне угроза Дутова в Оренбургских степях назрела, Блюхер сам пошел во главе отборных войск.
Не в сравнение с прочими сколотил Блюхер свой красный «кулак». Сказалась главная черта неизвестного военачальника: основательность. В отрядах Блюхера — военнопленные немцы, мадьяры, красные казаки, большой процент коммунистов, но на командных должностях старые офицеры. Отряды первоклассно снабжены и снаряжены и, как сообщает один из бойцов, Баландин: «в кассе отряда имелось более полутора миллионов рублей». Блюхер пошел воевать «всерьез и надолго».
Летом 1918 года о Блюхере, бросившемся на помощь зажатым Дутовым красным, у белых пошла уж молва, как о «немецком лейтенанте». В раскаленный жар, доходивший до 35 градусов, когда от солнечного удара гибли люди и лошади, торопясь на выручку партизанских «Боевых Организаций Народного Вооружения», Блюхер ехал верхом по безводным степям впереди своего интернационального войска. Вел его быстрыми переходами. И в момент, когда сопротивляющиеся Дутову красные, взятые белыми в кольцо, в Оренбургских степях уж изнемогали, к ним неожиданно под Белорецком с двух сторон подошла помощь. С одной — Блюхер. С другой — Николай Каширин, авантюрный красный подъесаул оренбургского казачьего войска.
Под жарким небом, в степях, цветших ирисом и тюльпанами, разыгрались жестокие бои у Дутова с Блюхером и Кашириным. В отчаянных степных атаках, в рубке на всем скаку сходились здесь с белыми офицерами, башкирами, киргизами навербованные Блюхером мадьяры и немцы, белые казаки-отцы с красными сыновьями; теперь это — смертельные враги.
«На взмыленном коне летит отец на сына, оба казаки, оба знают приемы, когда-то первые уроки рубки давал сыну отец, а сейчас он ловким казацким ударом с выворотом раскроит сыну череп. Но сын скрылся за коня, оставаясь на одном стремени, держась за луку; шашка разрезала воздух, сын поставил на дыбы коня, повернул за отцовским; момент, и плеть накинута на шею отца, и сын крутит черен плети, стягивая туже шею врага; еще один-два поворота старый казак, брызнув слюной, мешком катится с лошади» — так описывает один из блюхеровцев эти бои, когда раненые раненым «вывертывали локтевые суставы и откусывали носы». Красными командовал в этих боях беспощадный командир Блюхер. За «твердокаменную» железную руку и признали в Блюхере настоящего начальника, с бору с сосенки собранные красные партизаны, воскресившие в тех же степях времена пугачевщины. Только не казак-Емельян, а неизвестный Блюхер вел их.
Когда-то из-за весеннего разлива Урала недавшаяся Пугачеву Верхне-Яицкая крепость — Верхне-Уральск — далась теперь разномастным беспощадным отрядам Блюхера. Напрасно наступали вновь от Троицка казаки Дутова, Блюхер отбросил их и, выйдя за Верхне-Уральск, стремительно погнался за атаманом, по пути дотла выжигая мятежные, помогавшие Дутову, станицы. Блюхер пытался догнать, доконать непокорного Московскому Кремлю атамана.
В оренбургских станицах пошел разрастаться слух — «идут красные, мадьяры, немцы, казаки, конницей командует венгерец, по-русски слова не говорит, а над всеми — командир-немец Блюхер. Сами слышали, как с военнопленными по-немецки говорил».
Но как ни спешил за Дутовым Блюхер, дымя по степям гарью сожженных станиц, — не догнал. Далеко в Тургай ушел Дутов, скрывшись в киргизских кошах.
А военный успех изменчив. Когда Блюхеру в тургайских степях уж казалось, что всему оренбургскому казачьему войску он нанес удар, после которого казаки не встанут, телеграф принес в степной штаб неожиданное известие: в Челябинске против красных восстали чехи, вместе с белыми произвели переворот, за Челябинском пала Самара, вся железная дорога Челябинск — Самара — Оренбург — уже в их руках, под властью нового Самарского правительства «Комитета Учредительного Собрания».
Восстанье чехов под командой полковника Чечена жестоко заставило призадуматься Блюхера. И к Дутову в степи дошли эти вести. Из Тургая атаман снова двинулся на Оренбург. А Блюхер с красными отрядами внезапно оказался зажат, окружен и отрезан от красной России.
Среди блюхеровско-пугачевских войск стала вспыхивать паника. Видя полное окруженье, начали по ночам разбегаться в степи, куда глаза глядят. В эти дни погиб один из красных командиров страшной смертью. Свои же обозленные партизаны бросили в реку и, когда тонущий кричал: «Товарищи, спасите, со мной сто тысяч денег… все вам отдам…» — «Тони, собака, и с деньгами!» — отвечали, и ни один не шевельнулся с берега.
Холодный, жесткий, малоразговорчивый командир, слывший «немецким лейтенантом», Блюхер под Белорецком собрал совещанье начальников; тут Николай и Иван Каширины, Никита Опарин, Борцов, Дамберг, Калмыков, Каюков, Енборисов; но выбранный командующим всеми отрядами Блюхер перебил сразу шум спорящих командиров.
— Судить да рядить не приходится. Известно, что отрезаны, надо одно разрабатывать скорей план прорыва, а время на ерунду терять нечего. Главное — держать отряды в железной дисциплине, если кто дрогнет — на месте пулю в лоб!
И Блюхер предложил три варианта прорыва: 1. На Самару, 2. в Туркестан и 3. через Верхне-Уральск и Миасс на Екатеринбург.
— По сути дела, нам лучше тут прорываться, путь короче, да и местность не так разорена, только сломить дутовцев под Извозом, и пойдет легче. В Пермской же губернии наверняка должна быть наша 3-я красная армия.
В споре, волненьях, криках партизанов Блюхер настоял на третьем варианте. И названный «Южно-Уральским» отряд в 10 000 человек на рассвете под командой Блюхера и Каширина двинулся прорываться на Екатеринбург.
Труден был прорыв. От Белореченского завода до Верхне-Уральска, на расстоянии пятидесяти верст, красные двигались с непрерывными боями, в сутки отбивая по четыре версты.
В прорывавшейся по степям длинной ленте Южно-Уральского отряда, тянувшегося с обозом, женами, скарбом, детьми, то и дело вспыхивала паника. Проезжавший верхом мимо ленты обозов главком Блюхер бормотал ругательства: скарб, бабы задерживали подвижность.
Но все ж на десятый день Блюхер подошел к горе Извоз и дал здесь генеральное сражение белым. Два дня шел рукопашный конный и пеший бой. Николай Каширин был ранен, его заместил брат Иван. На второй день боя белые растрепали уже вдребезги Южно-Уральский отряд: обоз раненых утроился, у артиллеристов осталось на орудие по 50 снарядов, пехота почти без патронов. И Блюхер под горой созвал совещанье командиров. Ясно, на Миасс и Екатеринбург не прорваться. Блюхер предложил новый план — идти в район Бирска через Стерлитамак.
Еще никогда в отрядах не было такой неуверенности. Площадно ругали бойцы командиров, что зря по степям водят, бросают куда хотят, народ за ничто считают. «Разговорчики» смолкали только при появлении сумрачного крепко скроенного Блюхера: с этим дело — короткое. Но все-таки недовольство росло, перекинулось даже к командирам. И когда в сумерках авангард Южно-Уральского отряда подходил к Белорецку, командиры Енборисов и Каюков, во главе двухсот конников, остановились на проселочной дороге, и Енборисов вдруг гаркнул с седла:
— Довольно нас Блюхеру по степям водить! Кто с ним, пусть остается, а кто к женам да матерям — за мной! — и, повернув коня, Енборисов, за ним Каюков и двести конников бросились вскачь по дороге к Верхне-Уральску.
Блюхер приказал стрелять по изменникам, пустить погоню. Поднялась суматоха. Грохнула стрельба, но ускакали Енборисов с Каюковым, а на тихой дороге остались лежать несколько недоскакавших до матерей убитых казаков.
Но не спасся Енборисов. Понадеялся на отца, начальника штаба атамана Дутова, что заступится, а крутой старик приказал казакам расстрелять прискакавшего изменника-сына[47].
Блюхер двигался на Стерлитамак. 12 августа подошел к Петровскому, завязался бой. От Блюхера в атаку пошел конный полк имени Степана Разина с развевающимся по ветру красным знаменем, украшенным черепом и скрещенными костями. 14 августа с трудом Блюхер занял самый важный для дальнейшего прорыва пункт — завалившийся в отрогах Урала Богоявленский стекольный завод, отстоящий от Уфы на сто верст.
Ночью здесь в заводском саду, под председательством Блюхера, открылось собранье всех красногвардейцев. На террасе, в темноте, средь колонн, освещенный керосиновым фонарем стоял перед партизанами и рабочими-стекольщиками, пришедшими вместе с женами и детьми, главком Блюхер.
Плотного, в шлеме, с маузером на боку, вышедшего на тускло освещенную террасу Блюхера долгим «ура!» приветствовала темная ночная толпа. Это был самый жуткий момент похода-прорыва. Блюхер заговорил, что бойцам, если хотят пробиться, надо здесь же, на заводе, бросить жен, детой и имущество.
Тихо слушали речь Блюхера бойцы. Но все ж этому человеку подчинились, даже вторичным «ура!» и выкриками — «Да здравствует Блюхер!» — проводили его, и в темном саду долго не смолкал шум бойцов.
До минимума сократив обоз, Блюхер тронулся от Богоявленского завода по заново выработанному плану, имея слева реку Белую, справа гористый хребет Урала — на Архангельское — Иглино — Бирск — Красноуфимск.
Меж теснин в боях через реки Сим и Зелим шли отряды Блюхера — впереди конница Ивана Каширина, отряд Томина, за Томиным мелкие отряды — в арьергарде конница Калмыкова.
Без шинели, размахивая маузером, появлялся Блюхер среди бойцов в моменты опасности. У него в отрядах — железная дисциплина.
Но уже 3 сентября, после боя под Иглиным, почувствовал не только «железный главком», а и все бойцы, что прорыв удался. 26 сентября у села Богородского, Пермской губернии, Южно-Уральский отряд вышел на советскую территорию и авангарды настигли части 3-й красной армии.
Из штаба армии Блюхеру пришла восторженная телеграмма: «Приветствуем доблестные отряды Блюхера и Каширина! Ждем их, своих верных бойцов!» — и вырвавшийся Блюхер в ответ телеграфировал в Москву, в совнарком Ленину и командующему 3-й армией: «Приветствую вас от имени Южно-Уральских войск! Приветствую рабоче-крестьянскую Советскую республику и ее славные красные войска! Проделав беспримерный полуторатысячный переход по Уральским горам и области, охваченной восстаньем казачества и белогвардейцев, формируясь и разбивая противника, мы вышли сюда для того, чтобы вести дальнейшую борьбу с контрреволюцией в тесном единении с нашими уральскими войсками, и твердо верим в то, что недалек тот день, когда красное знамя взовьется над Уралом!
Командующий Южно-Уральским отрядом Блюхер».
Эта стойкость командира Блюхера застала врасплох кремлевского наркомвоена Троцкого: у Кремля еще не было орденов и Троцкий кого надо награждал золотыми часами. Но по этому поводу наркомвоен приказал старым царским генералам выработать экстренно статут ордена Красного Знамени 4 степеней.
Первым кавалером этого ордена оказался таинственный Блюхер[48], после награжденья принявший в командование 30-ю имени ВЦИКа стрелковую дивизию[49].
4. Штурм Перекопа
Но два следующих года гражданской войны ничем не выдвинули первого кавалера ордена Красного Знамени. В то время как прославились красные маршалы — Тухачевский на Урале «Советской Марной», Ворошилов на Дону защитой «Красного Вердена», Котовский в боях под Петербургом и Одессой, Буденный во главе легендарной 1-й конной прогремел азиатским карьером на Польшу, — к Блюхеру слава не приходила.
Командуя 30-й дивизией, он воевал против чехов на Волге, во главе 51-й против Колчака в Сибири; это второстепенные роли, на них Блюхер выявил себя решительным командиром. Но только под занавес гражданской войны, когда у Кремля остался единственный внутренний фронт — Крым, — Блюхер прошумел, связав свое имя с эпическим штурмом Перекопских позиций.
Это была последняя схватка врагов. Уже сброшены в Черное море главные массы белых; уплыл по Средиземному морю в Англию главнокомандующий вооруженными силами Юга России генерал Деникин; в Константинополе монархисты застрелили его начштаба генерала Романовского. Вся разоренная Россия стояла в красном огне. И только в Крыму засел еще генерал барон Врангель.
— Все на Врангеля! Все на Крым! — и 100 тысяч красных штыков и сабель двинулись по степям Таврии.
Лишенный поддержки Антанты барон Петр Врангель лихорадочно укреплял узкий Перекопский перешеек — вход в Крым, — делая его неприступным врагу. Шесть месяцев рыли здесь одну линию окопов за другой, устанавливали тяжелую артиллерию, плели проволоку, выстроили пулеметные гнезда так, что на тысячу бойцов пришлось по 50 пулеметов; использовали все технические средства Севастопольской крепости. И когда к Крыму подходили красные, барон Врангель считал уже Перекоп неприступным.
За линиями укреплений стали лучшие войска — 1-я армия генерала Кутепова, 2-я генерала Абрамова, донские казаки; стянулись лучшие конные массы.
В августе 1920 года в осенних степях Таврии завязались первые бои за захват Каховского плацдарма.
Во главе 51-й дивизии, выполняя самую ответственную задачу наступления, Блюхер пошел в атаку у Чаплинки и Каховки. Широким фронтом, во весь рост, без перебежек, под губительным шрапнельным и ружейно-пулеметным огнем, одетые в красные рубахи, шли блюхеровцы; с налету овладели высотой у хутора Куликовского. Ошеломленные такой атакой белые сдали высоту, но, оправившись, бросились в контратаку. Это был страшный бой. По нескольку раз переходила высота от блюхеровцев к белым. И красный Блюхер и белый Кутепов в полной мере оценили друг друга — ночью оба отошли на исходные позиции[50].
Шел сентябрь. Начались морозы. Повалил снег. В отчаянных боях навалившимся красным белые сдавали позицию за позицией, и в конце месяца оборона Каховского плацдарма рухнула. Теперь белые оказывали последнее сопротивление на узком Перекопском перешейке, на страшно укрепленных позициях.
Морозы пошли небывалые, в ноябре были уж в 20 градусов. Полуоборванные красные и белые кутались во всяческое тряпье, грелись тем, что запихивали под рубаху солому. Но за красными была уже — северная Таврия, и в белых вкрадывались надлом и отчаяние.
Темной полосой из темных вод выдавался Литовский полуостров. Здесь на Перекопе ждала Блюхера дальнейшая военная слава. 8-го на подступах к Литовскому полуострову начался бой за Перекопский перешеек. Угрюм, крут Турецкий вал, поднявшийся над плоскостью моря, как стена, загораживающая вход в Крым. После овладения подступами красные бросились в лобовой штурм Турецкого вала. В атаку за атакой шли красные, но все атаки кончились неудачей.
С рассвета шел немолчный гул артиллерии. Стих вечером. Но развязка уже не настала. Белые стягивали все что могли, в бой пошел даже личный конвой главнокомандующего.
Над морем, над Сивашом, над полями, усеянными трупами, над укреплениями перешейка катилась ночь. Этой ночью Блюхер двинулся с тремя дивизиями, пулеметами, артиллерией по дну Сиваша — во фланг и тыл врагу.
На морозе дрожали красноармейцы в одних гимнастерках; огня не приказано разводить, и войска в темноте шли на эту, похожую на безумие, операцию.
На семь верст оторвались от берега блюхеровские войска. В семиверстном пространстве ни складки, ничего, что б позволило скрыться иль встать артиллерии на закрытую позицию. На мокром дне не вырыть и окопов. Здравый смысл говорил: если войска запоздают, до рассвета не подойдут к противнику, белые пулеметами уложат всех на дне Сиваша. Но Блюхера волновал не только рассвет.
— Не Кутепова боюсь, — говорил начштабу Триандафилову. — Сиваша боюсь. Как начнет прибывать вода, что тогда?..
— Тогда Врангель будет зимовать в Крыму, — отвечал начштаба.
Когда последний 459-й полк группы Блюхера выступил из Владимировки, Блюхер с штабом, верхом выехал вдогонку войска. Увязая, торопясь, по дну быстрым маршем шли войска, чтоб до утренника зайти в тыл врагу.
Сиваш высушило, обдуло ветрами. Ни вчера, ни позавчера не было воды. Но не только Блюхер, все торопящиеся красноармейцы, когда были уже на полпути, заметили, что ветер переменился, подул с востока. На левом фланге переходящих Сиваш частей Азовское море накренилось — показалась вода. Вода прибывала. Стихия была против красных. Блюхер торопил части. Вода уж наполняла колеи до колес орудий, колеса увязали до осей. А когда последняя пехота, вступив на полуостров, бросилась на штурм, сзади красных стояло море.
Впереди огненными взрывами забушевал огонь белых. Это был самый яростный бой за всю гражданскую войну. Увидя отрезанных морем блюхеровцев, с фронта на стону Турецкого вала, в лоб, бросились красные. И как ни сопротивлялись белые, Блюхер решил сраженье.
В атаках, одна за другой, падали линии белых. Крым открывался. Белые начинали поспешное отступление. А красные, с головными частями Блюхера, ринулись в открытый побежденный полуостров.
Блюхер получил второй орден Красного Знамени. К Блюхеру вторично пришла слава[51].
5. Борьба у ворот Монголии
В момент, когда блюхеровским штурмом Крыма кончилась гражданская война в Европейской России, в Азии полной победы еще не было. Хоть разбитый сибирский вождь белых, атаман Семенов и откатывался уже по пескам, по лесам за Читу, но Япония вела еще сложную игру, в результате чего меж Москвой и Читой родилось «буферное государство», Дальне-Восточная республика.
Дальний Восток в эти дни для Кремля стал самой серьезной политической ареной. Там не только продолжение борьбы с белыми. Туда — после того, как под стенами Варшавы ленинского маршала Тухачевского разбила Польша и Франция, — переносилась московская попытка опрокинуть капиталистический мир.
Вот почему столь внимательно перебирал кремлевский реввоенсовет своих маршалов, выбирая на 1921 год главу Красной Армии в Азии. Надо добить атаманов Семенова, уничтожить засевшего в воротах Монголии барона Унгерна, а главное, выйти на осторожный военно-дипломатический турнир с Японией.
Туда не пошлешь вахмистра Буденного. Помимо крепкой руки, нужен маршал с тактом дипломата и европейским кругозором.
Имя Блюхера не сходило со столбцов советских газет. Организаторский талант его доказан Уралом, воля — Перекопом, а такт и кругозор «ярославского мужика» Кремль знал из личных общений с полководцем.
32-летний таинственный, молчаливый маршал с очень внимательными глазами и твердой походкой, Блюхер как раз подходил к посту вождя армии в Азии. Он умен, талантлив, где нужно сдержан, где нужно для него нет преград. И в конце декабря 1920 года из голодной Москвы тронулся нетопленный состав сибирского экспресса, в котором Блюхер, с подобранным по собственному вкусу штабом, отбывал на Дальний Восток.[52]
Сибирь. Сопки. Реки. Тайга. Снег. Равнины. В январе Блюхер прибыл в Читу с кремлевскими аршинными мандатами и принял военное министерство в реввоенсовете и главное командование сибирской «народной революционной армией».
Перед Блюхером стала задача — присоединенье Забайкалья и Дальнего Востока к советской России.
Семенов отступал уж далеко от Читы. Блюхер бросил вдогонку ему красные партизанские отряды. Серьезной опасностью от Кяхты с границ Монголии стоял другой атаман — Унгерн, возглавлявший монголо-бурято-китайско-казацкую армию. На станции Даурия расстался с Семеновым этот отчаянный генерал, о котором по Сибири ходили легенды, и теперь пытался развить удар по «буферному государству», нацеливая войска по реке Селенге на Верхнеудинск.
Он-то, необычайный, живописный, объявивший беспощадную борьбу большевизму, барон Петр Унгерн-Штернберг и стал первым военачальником, с которым сошелся Блюхер в Азии.
На Унгерна к Кяхте Блюхер двинул сильные красные части. Этим военачальникам, столкнувшимся у ворот Монголии в последней схватке белых и красных, обоим нельзя отказать в исключительной красочности. Таинственный псевдоним знаменитого полководца Блюхер, не то пленный «немецкий лейтенант», не то великорусский «рабочий от станка», ставший уже маршалом русской революции. И барон Петр Унгерн-Штернберг, отпрыск древнейшего, наполовину венгро-гуннского, наполовину немецкого рода, потомок и рыцарей-крестоносцев, и корсаров Балтийского моря, полунормальный фантаст, есаул Нерчинского казачьего полка.
Из Урги, пестрой столицы Хутухты, залитой восточной толпой монголов, тибетцев, бурят, разномастными всадниками, караванами верблюдов, от тибетских домов, кумирен и монгольских садов расплывалась страшная восточная слава о сверхчеловеке, «сыне неба», странном командующем Конно-Азиатской армии бароне Унгерне.
С рыжими, жидкими, опущенными по углам рта усами, изможденный, словно остались от барона лишь кости, но железного здоровья и дикой энергии, необузданный, неуравновешенный, с пронзительными глазами под высоким лбом, подолгу буйно запивавший, в Урге решил создать барон Унгерн буддийский военный орден, который очистит Россию от большевизма.
По Урге Унгерн мчался в желтом монгольском халате на автомобиле с телохранителями. Это не генерал Деникин. Это герой романов Майн Рида, пошедший войной на красных.
Унгерн любил и хорошо знал Азию. Еще в мирное время уволенный из казачьего полка за пьяный дебош и рубку шашками с однополчанином-офицером Унгерн из Азии возвращался в Европейскую Россию не обычным путем, а именно так, как герои Майн Рида, с охотничьим ружьем, в сопровождении только собак.
Эти места, где сейчас он носился на автомобиле, Унгерн знал давно, еще по монголо-китайской войне, в которой, командуя монгольской конницей, барон сражался за независимость Монголии.
Время шло. Мировая война, четыре раненья, за безудержную храбрость белый Георгий и золотое оружие. Но только дичь и необузданность гражданской войны дали выход бурной воле больного барона.
Потомок корсаров создал смелый план борьбы против Блюхера: двинуться на Троицкосавск, спуститься по реке Селенге и ударить на Верхнеудинск.
Но Унгерн никогда не вступал в бой без ворожбы.
И перед походом барону в юрту привезли старуху гадалку.
Это была знаменитая гадалка, полумонголка, полуцыганка. Психически больному отпрыску древнего венгро-гуннского и немецкого родов старуха жгла на углях птичьи кости, прорицала, биясь в судорогах, повторяя одно число 130. Это число давно уж преследовало потомка крестоносцев.
— Я умру! — кричал изможденный генерал, больной человек, главнокомандующий монголо-бурятско-казачьей армии, — но в Азии племена наследников Чингис-хана пробудились, и никто не потушит пламени в монгольских сердцах! Я знаю, что народы монгольской расы сольются в одну азиатскую федерацию под главенством Китая и пойдут на Европу и принесут на землю мир. Я рад, что разбудил азиатов и помог великой паназиатской идее!
За движением отягченного тысячелетней голубой кровью и страдающего припадками буйства Унгерна в верхнеудинском штабе следил с напряженным вниманьем главком Блюхер.
Блюхеру подробно доносили о движении противника; когда он еще, уйдя из Даурии, двигался к Урге, Блюхер знал, что Урга занята китайским гарнизоном, но знал, что барон с китайцами не церемонится. Под Ургой часть китайцев перешла к подошедшему к стенам монгольской столицы Унгерну, а несдавшимся Унгерн дал бой и, разбив наголову, занял столицу Хутухты.
Блюхер знал и отданный в Урге знаменитый приказ барона Унгерна за номером 15 от 21 мая 1921 года:
«Я, начальник Азиатской Конной дивизии генерал-лейтенант барон Унгерн, СООБЩАЮ к сведению всех русских отрядов, готовых к борьбе с красными в России:
1. 1917 год дал отвратительный преступный урожай революционного посева. Россия распалась. Потребовалось для разрушенья многовековой работы только три месяца революционной свободы. Россию надо строить заново по частям. Народу нужны имена, всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно — законный хозяин земли русской ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ…
2. Силами своей дивизии совместно с монгольскими войсками свергнута в Монголии незаконная власть китайских революционеров-большевиков и восстановлена власть ее законного главы Богдо-Хана.
3. В начале июня в Уссурийском крае выступит атаман Семенов, поддержанный японскими войсками или без поддержки этих войск.
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Подчиняться беспрекословно дисциплине, без которой все развалится.
2. Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество их конфисковывать.
3. Суд над виновными может быть или дисциплинарным, или же в виде применения разнородных степеней смертной казни. Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей и преданных слуг красных учений не ставить никаких преград. Единоличным начальникам, карающим преступника, помнить об искоренении зла до конца и о том, что неуклонность в суровости суда ведет к миру, к которому мы все стремимся, как к высшему дару неба.
Народами завладел социализм. Социализм, лживо проповедующий мир, злейший и вечный враг мира, так как смысл социализма — борьба. Нужен мир высший дар неба. Ждет от нас подвига в борьбе за мир и тот, о ком говорит святой пророк Даниил, предсказавший жестокое время гибели и несчастий: «И восстанет в то время Михаил князь великий, стоящий за сынов народа твоего. Со времени прекращения ежедневной жертвы и постановления мерзости запустения пройдет 1290 дней. Блажен, кто ожидает и достигнет 1335 дней».
Твердо уповая на помощь Божью, отдаю настоящий приказ и призываю всех к стойкости и подвигу.
Начальник Азиатской Конной дивизии барон Унгерн».
Против Унгерна Блюхер двинул стойкие крестьянские отряды, выверенные в сибирской партизанской войне. Они уже шли к границе Монголии. Директива коротка. Блюхер приказал: «Уничтожить Унгерна, очистить весь район от противника и удержать его в своих руках».
Красные переправлялись уже через реку Ингоду: седла и огнеприпасы перевезли в лодках, сами бойцы разделись, голые поплыли на конях; один казак на быстрине выпустил повод, лошадь запуталась передними ногами и стала тонуть; спасти опоздали, вместе с конем всадник пошел ко дну.
За рекой раскинулись дикие, шумные ветры монгольской степи. Войска Блюхера двигались, нащупывая главные силы Унгерна. В станице Кулинга застали пепелище; от уцелевших жителей узнали, что с монголо-бурятским отрядом есаула Тапхая и казачьим полком Токмакова Унгерн ушел, оставив от станицы только пепел.
Исполняя приказ, под станицей Кыра красные настигли ургинского барона, сошлись с ним в бою. Унгерн понимал почти полную безнадежность положения, знал, что с красными не справиться, что японцы повели двойную политику, заигрывая с Москвой.
Войска Блюхера, опрокинув отряды Токмакова и Тапхая, по сопкам, по степям уже шли на станицы Средне-Ульзун, Мангут и Верхне-Ульзун.
Унгерн сопротивлялся, но не выдержал. Уж без боя оставили унгерновцы Акшу. А под Кяхтой в решительном бою красные разбили наголову Унгерна, захватив самого барона в плен.
Толпы монголов, китайцев, бурят сбегались смотреть на нечеловека Унгерна. Изможденный, безумный человек дикой воли, Унгерн был совершенно спокоен. Красные повезли Унгерна на суд революционного трибунала в Новониколаевск. И когда, в том же монгольском халате с синим поясом, с генеральскими погонами, в зал заседания трибунала вводили потомка крестоносцев барона Унгерна, — Блюхер в качестве военного-дипломата заседал на южном побережье Ляодун-ского полуострова в Дайрене на конференции представителей Японии и советской России, состязаясь в дипломатической ловкости с Матсушима и генералом Такаянаги. Блюхеру нужно было распространенье власти Кремля от Москвы до Тихого океана.
Осенней ветреной ночью 15 сентября 1921 года непокорный потомок корсаров барон Унгерн спокойно и с достоинством отвечал на вопросы коммунистического суда. И также спокойно встретил смерть — расстрел.
Дайренская конференция оканчивала заседания. Ровно через год Блюхер выбил японцев из Владивостока.[53]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.