КОНЕЦ СВЕРХСЕКРЕТНОГО «ЧЕЛЯБИНСКА-40»

КОНЕЦ СВЕРХСЕКРЕТНОГО «ЧЕЛЯБИНСКА-40»

Самопроизвольный взрыв емкости с жидкими высокорадиоактивными отходами в 1957 году произошел на советском сверхсекретном «химкомбинате № 817» (почтовый ящик – Челябинск-40). Мощность взрыва составила приблизительно 100 т тринитротолуола. Радиационному загрязнению подверглось более 20 тыс. км² территории Свердловской, Челябинской и Тюменской областей, облучено около 300 тысяч человек.

Считается, что мировая история освоения ядерной энергии может «похвастаться» всего тремя крупными авариями: английской на военном реакторе Уиндскейл, американской на атомной станции Тримайл-Айлэнд и советской на Чернобыльской АЭС. Однако еще в конце 1950-х годов в СССР произошла крупнейшая техногенная катастрофа, связанная с выбросом радиоактивных осадков. Но об этом случае стало известно совсем недавно.

Особо секретный объект «Челябинск-40» возник сразу по окончании Второй мировой войны на реке Тече неподалеку от южно-уральского города Кыштым. Почтовым адресом города, не нанесенного ни на одну карту, некоторое время был «Челябинск-65», а потом он стал называться Озерском (сейчас в нем проживает около 90 тыс. человек). К середине 1950-х годов здесь был создан комплекс реакторных, радиохимических и металлургических заводов, которые обеспечивали военных оружейным плутонием. Называлось предприятие в разное время тоже по-разному: сначала «База-10», потом «Госхимзавод им. Менделеева», предприятие п/я 21 и, наконец, химкомбинат № 817, в эпоху гласности ставший Производственным объединением «Маяк».

Авария на радиохимическом заводе, входившем в состав «сороковки», произошла в воскресенье, 29 сентября 1957 года. В 16 часов 22 минуты по местному времени на территории предприятия взорвалась одна из емкостей, служившая хранилищем высокорадиоактивных отходов. Крышка так называемой «банки № 14 комплекса С-3» весом около 160 т взлетела в воздух, как пушинка. Одновременно взрывом были сорваны и отброшены в сторону бетонные плиты с двух соседних емкостей. В тот момент в 14-м хранилище находилось 20 млн кюри радиоактивности, 18 млн из которых после взрыва осело на промплощадке, а остальные попали в атмосферу. В небо поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, переливающийся оранжево-красным светом. По свидетельству очевидцев, это было похоже на северное сияние. В зданиях, находившихся в эпицентре взрыва, не осталось ни одного целого окна – они были выворочены вместе с рамами, кое-где обрушились стены. В радиусе нескольких километров в домах вылетели все стекла… По случайному стечению обстоятельств никто из дежурной смены объекта не погиб.

Радиоактивное облако накрыло всю территорию химкомбината № 817: реакторные заводы, новый радиохимический завод, пожарную и воинскую части, казармы полка военных строителей и зону с заключенными, работавшими на строительстве режимных объектов. Один из зэков, Г. П. Афанасьев, отбывавший в 1950-х годах срок на «сороковке», вспоминал: «В тот день мы не работали. Я спал на нижнем ярусе нар, рядом с окном, выходившим в сторону завода. Внезапно меня швырнуло на пол. Поднявшись, я подошел к окну с выбитыми стеклами и увидел быстро увеличивающийся в объемах огненный гриб. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла солнце. Где-то через полчаса выпали черные, сажевые осадки, покрывшие все вокруг. …Зэки питались под открытым небом. Столы и лавки были покрыты слоем сажи толщиной в 3–4 см. Когда мы пришли на ужин, кто чем мог – тряпкой, бумажкой, рукавом – стирали со столов сажу. А она все еще продолжала падать с неба: кому в миски с кашей, кому на хлеб. Паники не было, но спорили предостаточно. Кто говорил, что это диверсия, кто – авария, кто – учебный взрыв. От администрации никаких сообщений не последовало».

О происшествии немедленно доложили в Москву, в областное КГБ и в Челябинский обком партии. На место аварии срочно прибыла команда дозиметристов, которая произвела замеры уровня радиации и порекомендовала немедленно приступить к эвакуации людей…

В этот момент в лагере закончился ужин: «Сумерки были совершенно черными. А затем под открытым небом мы смотрели кинофильм „Путевка в жизнь“. На месте гриба небо имело красное свечение в диаметре около километра. Ночью нас подняли голоса из громкоговорителей, известившие, что мы находимся в зоне повышенного ядерного заражения. Нам приказали быть готовыми к эвакуации, вещей не брать (даже денег и „безделушек“ из драгметаллов). Началась невообразимая паника… Нас погрузили в автомашины и вывезли в какой-то лес. На большой поляне в ряд стояли столы, а по соседству – кучи новых спецовок, трусов и маек. Через усилитель прокричали: „Всем раздеться, все вещи бросить в кучу!“ Голыми мы подходили к столам, где определялась доза облучения. Шкала дозиметра была рассчитана на 900 единиц. Сколько это составляет рентген – никто сказать не мог. Лично я „вызвенел“ на 800 единиц».

Сразу же после взрыва по факту аварии было возбуждено уголовное дело. Причем версия теракта (как тогда говорили – диверсии) отвергалась с самого начала. Следователь УКГБ Борис Колесников, проводивший розыскные мероприятия по челябинскому делу, вспоминал: «Это подтвердили и все наши следственные материалы. В „сороковке“ произошла одна из тех техногенных катастроф, прецедентов которым еще не было. Банки начали греться сами – по меньшей мере, судя по допросам, все регламентные работы техперсоналом были соблюдены. Это подтвердила и комиссия под председательством Славского. Мне рассказывали, что Курчатов лично написал на листе бумаги: „Современная наука на эти вопросы ответов не имеет“ – и поставил подпись…»

Тем временем в Челябинской области приступили к широкомасштабным дезактивационным мероприятиям. На месте аварии были приняты жесточайшие меры по соблюдению режима секретности. Все обстоятельства катастрофы и принимаемые меры по ликвидации ее последствий были отнесены к разряду государственной тайны. Реальные результаты дозиметрического контроля «во избежание панических настроений» скрывали даже от специалистов, продолжавших трудиться на объектах Челябинска-40. Их доставляли к месту работы специальным транспортом, переодевали, мыли, постоянно проводили замеры уровня радиации в квартирах, рекомендовали сжигать «фонившие» личные вещи. Но если обитатели секретного города догадывались о масштабах катастрофы, то жители близлежащих деревень даже не понимали, почему они должны оставлять насиженные места и уничтожать домашних животных.

По всей территории, где могло осесть радиоактивное облако, действовали специальные команды военных и сотрудников КГБ. Один из участников этой секретной операции, С. Ф. Осотин, вспоминал: «Вместе с другими дозиметристами мы проводили эвакуацию из села Бердяниш. Людей отмывали, определяли загрязненность скота, вещей, жителей. Село Бердяниш, как и села Салтыково, Галикаево, подверглось наибольшему загрязнению. Жителей этих населенных пунктов необходимо было эвакуировать немедленно. Однако эвакуация проводилась только через 7-10 дней…» Местное население двадцати трех «загрязненных» деревень (более 10 тыс. человек) было подвергнуто переселению в принудительном порядке без объяснения причин. Людям выдали денежную компенсацию за оставленное имущество и уничтоженный скот и вывезли в неизвестном направлении.

Уже через неделю после катастрофы в челябинские газеты стали приходить письма от жителей области, в которых наблюдательные граждане сообщали о небывалом для этих мест природном явлении – северном сиянии. Для объяснения феномена властям пришлось привлекать ученых, которые напустили туману и выдвинули несколько наукообразных теорий. Спустя год слухи о «каком-то урановом происшествии» в СССР достигли Запада. Первую догадку по этому поводу высказали датские журналисты, и только в 1979 году в Нью-Йорке вышла книга Жореса Медведева «Ядерная катастрофа на Урале», с подробным описанием случившегося. Однако для того чтобы официально признать факт техногенной аварии, Советскому Союзу понадобилось еще 10 лет. Летом 1989 года на пресс-конференции в Челябинске первый замминистра атомной энергетики Б. В. Никипелов сделал заявление о радиационной аварии на территории Производственного объединения «Маяк».

После взрыва хранилища высокорадиоактивных отходов осенью 1957 года возник так называемый восточно-уральский радиоактивный след, который протянулся почти на 400 км – от Челябинска до Тюмени. Его последствия обусловили повышенные уровни заболеваемости и преждевременной смертности населения. По данным Уральского научно-практического Центра радиационной медицины, «у 80 % жителей близлежащих к эпицентру взрыва деревень официальный диагноз – рак и предраковое состояние. Каждую неделю умирает в среднем 5–6 человек». На кафедру нормальной анатомии местного мединститута стали поступать многочисленные образцы человеческих патологий: новорожденные с хвостами, с рыбьей чешуей, сиамские близнецы и т. д. Подобная «кунсткамера» есть и в селе Муслюмово, которое и по сей день называют «деревней на ядерной помойке». Коренная жительница этого села по имени Марьям признавалась журналистам: «В детстве мы боялись автобусов и врачей. Нас прямо на улице хватали, сажали в автобус и увозили, как мы тогда говорили, „сосать кровь“. У нас брали какие-то анализы, а потом отпускали домой. Но ужас в том, что эта же история повторилась с моими детьми уже в наши дни».

Оказывается, сначала радиоактивные отходы химкомбината № 817 в течение 7 лет сливались прямо в реку Теча и только накануне взрыва были построены хранилища. Впоследствии на этой реке был сооружен каскад водоемов, которые предназначались для сброса среднеактивных отходов. Кроме этого, в качестве отстойников использовались близлежащие озера Карачай, Старое болото и другие. Жарким летом 1967 года высохший радиоактивный ил и осадки стали разноситься ветром, что привело к загрязнению природной среды на площади около 1,8 тыс. км². Через пять лет история повторилась…

Сегодня Минатом России продолжает использовать ПО «Маяк» для хранения и переработки ядерных отходов, в т. ч. и зарубежных. По официальным данным, заполнение хранилища отходов на предприятии составляет свыше 70 %, а его мощности до предела изношены. У министерства нет средств не только на решение экологических проблем, но и на модернизацию производства.

Безопасная технология утилизации жидких радиоактивных отходов давно разработана – это так называемое «остекловывание». Смертоносную жидкость выпаривают в специальных печах и добавляют вещества, которые при остывании превращают ее в стекловидную массу. Емкости со стеклом, содержащим высокоактивные радионуклиды, помещают в герметичный стальной стакан, который в течение двадцати лет хранят в бассейне с водой и регулируемой температурой. Все это время ведется контроль температуры контейнера, и только потом возможно окончательное его захоронение. С 1992 года на ПО «Маяк» применялась эта передовая технология, но через 5 лет электропечи вышли из строя, дважды отработав проектный ресурс. Сейчас планируется строительство второй очереди цеха переработки, а пока жидкие отходы по-прежнему сливают в резервные железобетонные хранилища. Другими словами, трагедия 1957 года может повториться в любую минуту…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.