НОРМАЛИЗАЦИЯ ИЗВРАЩЕННОЙ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

НОРМАЛИЗАЦИЯ ИЗВРАЩЕННОЙ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

Когда добросовестный человек, воспитывавшийся в западной правовой системе, читает Уголовный кодекс Советского Союза, с первого взгляда он кажется вполне понятным. Но если научиться читать почерк Сталина, выясняется, что тексты закона были кулисами всей советской системы.

Это пример того, как осознанно и грубо можно злоупотреблять законом. Тоталитаризм не означает того, что нет законов, а то, что они используются неправильно – закон используется для маркировки людей. Советская юридическая система была связана с психологической драмой Сталина и действовала исходя из его чувства страха и ненависти, а также из простого желания гарантии своей власти. Пытка являлась частью сталинской стратегии войны против правды и права. Идеология большевиков оправдывала пытки. Язык больше не служил средством общения и самовыражения, а был маркировкой пропасти между системой и действительностью. Это был литургический язык, каждая формулировка которого указывала на принадлежность оратора к системе и вынуждала собеседника присоединиться к нему.[79]

И сегодня исследования, рассматривающие советское право, могут быть юридически не вполне состоятельными. В течение всего оккупационного времени, в т.ч. и в годы немецкой оккупации (1941–1944), в Эстонии не существовало характерного для западного общества правового поведения и гуманного понятия о праве. Когда Эстонию оккупировали, вступил в действие Уголовный кодекс РСФСР, отметивший один этап оккупационного времени. Наконец, извращенность правовой системы стала нормальной. Наказание людей, клевета и заключение в тюрьму стали выглядеть естественными, этим занималась уже советская пропаганда. Человек всегда ищет в своей жизни равновесия и, в конце концов, – ко всему можно привыкнуть, жизнь диктует свои законы. Советский Союз во главе со Сталиным вел себя после оккупации Эстонии таким образом, как будто и не существовало эстонского правопорядка.

Готовя фильм, я иногда сталкивалась с ситуацией, которая заставляла меня сомневаться во влиянии произведений Оруэлла, Кестлера, Солженицына, Конквеста, Аппельбаум и др. на широкую общественность; чтение этих произведений предоставило бы личностный подход многим людям, занимающимся материалами допросов НКВД. Легко сказать, что сталинизм был плохим, труднее заниматься его исследованием. Беря интервью у историков, меня порой удивляло, что к советским материалам не всегда относились критически. Я осмеливаюсь выразить это здесь в своей книге, ибо вопрос касается жизни людей.

Безразличное отношение к источникам НКВД напоминает мне татуировальный аппарат Кафки, механическими движениями робота гравировавший обвинение прямо на теле человека. Кафка в своей новелле «В исправительной колонии» предвидел опасность такой примитивной и механической картины мира – правовая система рассматривается как часть движущегося механизма. Правовое поведение рассматривается не с точки зрения человека, имеющего разные мотивы действий; подобная точка зрения отсутствует в некоторых научных текстах, рассматривающих как советский, так и немецкий террор и пропаганду.

Правовед и историк Энн Сарв в оккупационное время был членом подпольного Национального комитета. Он испытал на себе как нацистский концлагерь Штутгоф, так и советский лагерь в Воркуте. Он говорит, что больше всего боится наивной веры молодых людей, не сидевших в тюрьмах, протоколам допросов НКВД. Сарв напоминает, что историк обычно является продуктом своего времени, который исходит из своей культуры, симпатий и антипатий; на него могут оказать бессознательное влияние и стереотипы, например, марксизм-ленинизм, и, проще говоря, хотя нет ни одного полностью объективного исторического описания, но есть важные методы и правила, которыми нельзя пренебрегать. Тем самым, при изучении источников надо учитывать то, при каких условиях создавались эти документы. Нельзя признавать за истину протоколы допросов, создававшиеся с определенной целью и определенными методами, это значит, при физическом и моральном воздействии. При этом на допросах обвиняемому приписывались слова, которых он не говорил.

НКВД проводил в жизнь свою идеологию с величайшей последовательностью; теория, проводимая через вопросы, терминологию и искусственно искаженные ответы каждого протокола, утверждала, что у нас не было и не могло быть никакой борьбы за независимость Эстонии и стремления к самоопределению. Энн Сарв перечисляет выражения, использовавшиеся на допросах в адрес допрашиваемых: «верные рабы мирового капитализма, ведущие подрывную работу», «шпионы западных стран», «обреченный на гибель немногочисленный класс бандитов, богачей, кулаков и других негодяев, отчаянно борющийся за свои бывшие привилегии». «Настоящий» же эстонский народ ненавидел их всех и горячо любил советскую власть.

По словам Энна Сарва, в настоящее время проблемой является и то, что сегодня сильно влияние тех исследователей, которые сравнивают документы КГБ и затем их с легкостью пересказывают, и для которых воспоминания свидетелей являются более сомнительным источником, нежели сохранившиеся (или выборочно предоставленные КГБ) архивные документы. По мнению Сарва, надо рассматривать, как действовала советская правовая система по отношению «к преступникам»: 20 часов непрерывного допроса, три «долбача» КГБ против одного заключенного, избиения, длящиеся месяцами недосыпания. КГБ хотел создать представление, что избиение допрашиваемых было запрещено, и для физических пыток требовалось решение комиссии. Для официального же избиения было важно, чтоб допрашиваемый отрицал важные обстоятельства, которые, якобы, КГБ уже знал. Это отрицание называлось «продолжением борьбы против советского государства». Энн Сарв рассказывает, что сеанс избиения организовывала команда, руководимая в большинстве случаев заведующим следственным отделом Иделем Якобсоном. «Кажется, он отвечал за то, чтоб человек не умер. Если мужчина или женщина не признавались, его периодически обливали водой и снова продолжали. Были ситуации, когда, под конец, жертву в полубессознательном состоянии заставляли подписывать признание, поддерживая ручку в руках обвиняемого. В конце сеанса жертве оказывалась медицинская помощь. Иногда его помещали в камеру, чтоб дать урок какому-то заключенному. Врачом в подвале пыток бывшего главного здания НКВД, расположенного тогда на улице Пагари, была некая Дачкова или Даткова, муж которой был одним из самых жестоких следователей».

Допрос проводился на русском языке. Так как большинство подследственных не знало русского языка, использовались переводчики. Протоколы допросов тоже составлялись на русском языке. Переводчики оказывали следователям эффективную помощь в представлении всего материала, обязательного «соуса», означавшего принудительный перевод всего признания в терминологии КГБ и последовательное и вынужденное искажение выражений с «государственной» точки зрения. Например, песни, будто эстонский народ любил советскую власть и что борец против Советского Союза – «агент капиталистической заграницы», «наемный работник иностранной разведки», «классовый враг» или (очень редко) «наивный человек, умело обманутый иностранным врагом».

06 Ламаркизм – первая материалистическая теория эволюции, разработанная французским биологом Жаном Батистом де Ламарком (1744–1829). За основу эволюции Ламарк принимал характерную для организма способность к усовершенствованию и приспособлению. Менделизм – теория наследственной генетики, основанная на законах, открытых австрийским биологом Грегором Иоганном Менделем (1822–1884). Согласно этой теории, признаки организма определяют независимые друг от друга и свободно комбинирующие факторы наследственности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.